Мы виделись всего один раз: будучи в Москве, Александр принес в редакцию журнала свои стихи. «Тут почти всё — на религиозные темы, — сказал он, несколько смущаясь, — сейчас мне хочется писать только об этом…» Но ещё до нашей встречи я получил несколько стихотворений Дьячкова от сестер Ново-Тихвинского женского монастыря и узнал, что духовник уральской обители отец Авраам — наставник двадцатисемилетнего екатеринбуржца. Словом, я догадался, что у стихов недавнего выпускника Литературного института есть не только светские читатели.
Удивительно: к тому возрасту, когда многие молодые люди только-только начинают осмыслять свою жизнь, свои отношения с людьми и Богом, — этот молодой стихотворец бесстрашно сказал о самом главном. Он отважился говорить об этом в предельно простой поэтической форме (что для сегодняшней поэзии весьма рискованно); сумев разглядеть свои грехи, отважился на покаяние не только в жизни, но — изнутри того ремесла, которым уже вполне хорошо владеет.
«…Внятность слова, точный реалистический рисунок, а при этом и таинственный метафизический план, всегда присутствующий в стихах поэта, отстаивание христианских ценностей в обезбоженном мире делают его стихи фактом современной поэзии», — написала в рецензии на его стихотворный диплом Олеся Николаева (в семинаре которой Александр некоторое время успел побыть слушателем).
И далее: «Здесь нет ни нот уныния, ни тягомотного пессимизма, ни наигранного разочарования, которые столь часто угнетают нас в сочинениях молодых стихотворцев: в каждом стихотворении совершается катарсис, который и делает их настоящим искусством. В этом умении воспарить в некий момент над землей, норовящей уловить в свои сети живую душу, в этом искусстве уколоть обыденностью и обдать небом сказывается поэтический дар…»
Я не знаю, как сложится жизненная и стихотворная судьба Александра Дьячкова. Мне за него и тревожно, и радостно. Давайте пожелаем ему Божьей помощи на этом трудном, необычном пути и вчитаемся в его послания, которые, я уверен, достигнут цели.
* * *
Зачем, зачем неумолимо
наждачкой опыта и лет
с вещей стираются незримо
душа и свет?
О Господи, пока на свете
дышу, позволь ещё хоть раз
увидеть мир как видят дети,
из детских глаз:
открыть за каждым поворотом,
забором, улицей, углом
вселенную… А ныне что там?
Ну двор, ну дом…
Но удивительное детство
и не вернуть, и не вернут,
и жизнь теперь не цель, но средство,
тяжёлый труд.
* * *
Когда строку диктует чувство...
Б. П.
Спасусь ли Божественным чудом?
А всё обеляю себя.
Душа продырявлена блудом,
как минами дно корабля…
Но хватит красивостей лишних!
Стихи — содержание, суть.
Не любит ни Бога, ни ближних
фальшивое сердце ничуть.
Отравлен мой разум лукавый
желанием славы людской…
И это желание славы
диктует строку за строкой.
* * *
Поначалу, когда я крестился
и ни слова о вере не знал,
я всё время креста тяготился
и как будто случайно снимал.
Я не ведал ни Крови, ни Тела
Иисуса Христа, ни того,
что иные под страхом расстрела
не снимали креста своего.
* * *
Бросить тоску. Не гулять по парку.
Стихи не писать назло.
Уехать в деревню. Открыть столярку.
Изучить ремесло.
Делать двери, шкафы, ниши,
табуретки, столы…
Рубить срубы. Сводить крыши.
Настилать полы.
Выдохнул стихотворение, кроме
тебя самого — куда?
А дверь висит на соседнем доме.
И будет висеть года.
* * *
Некий беззаконный человек,
снова собираясь на разбой,
помолился — тоже мне, стратег! —
перед ликом Девы Пресвятой.
На иконе выступила кровь
и спросила Дева у него:
— Для чего ты, грешник, вновь и вновь
распинаешь Сына Моего?..
Вы зевнёте, скуки не тая:
что, мораль? В наш умудрённый век?..
Это я, читатель, это я
некий беззаконный человек!
* * *
Православие в скиту,
дома и на даче,
метафизика в быту
и никак иначе.
Православие одно,
а не временами:
в Древнем Риме ли оно
или в лунном храме.
Литургия на луне
или в катакомбах —
всё о том же: о вине,
о страстях греховных,
о рождении Христа
и о Воскресенье,
о величии Креста,
о моём спасенье.
Не учение из книг,
не латынь немая,
каждый вздох и каждый миг
истина живая.
* * *
Человек прекрасен в горе,
безопасен, ищет Бога
и во взгляде, то есть взоре
виден путь, а не дорога.
Лёгкий, тонкий, словно старец
причащающийся Таин,
видит сам, что постоялец
на земле, а не хозяин.
Смирный сердцем, духом нищий,
он пренебрегает веком,
во Христе, а не по Ницше
становясь сверхчеловеком.
