Почему нашим детям необходимы герои? Парсуна хоккеиста Вячеслава Фетисова

Другая, да?

Да, особенно в нынешних условиях. У меня куча примеров всяких, когда нам клялись в дружбе, потом вдруг произошли события, говорю: «Что произошло-то, друзья?» — «Ну, вот, да, ты, в общем, попал под санкции нашего государства, поэтому мы уже дружить больше не будем». Какие-то вещи же иногда заканчиваются, рано или поздно, конфликты и всё. А я как бы понял, приехав в Америку, что они такие же, в принципе, как и мы, в итоге, но не совсем. Хотя есть и ребята принципиальные до конца. Но в большинстве своем как раз вот эта дружба и заканчивается там, где есть какие-то сложности, какие-то, в общем, конфликты. Но опять же, если к этому философски подходить, относиться: да, а чего ты другого ожидал?

Ну да. А вот вы часто вспоминаете, если я не ошибаюсь, это Тарасов сказал, вы от него услышали это, что, когда вы поймете, что то, что у вас на груди написано, важнее того, что на спине, то есть название команды важнее, чем фамилия. Это тоже про веру друг другу? Можно сказать, что это про доверие?

Да, конечно. Великий Тарасов мне, пацану одиннадцатилетнему, в общем, сказал то, что для меня стояло важным до сегодняшнего момента.

Как так сформулировать, да…

Вообще он философ на самом деле. Мне кажется, учитель в его смысле — это тот человек, который может тебе простым языком иногда донести то, что будет для тебя очень важным, и ты будешь на это все время опираться, ориентироваться и добиваться успехов по жизни. Анатолий Владимирович приходил в детскую спортивную школу. Вот я могу сто процентов сказать: никто, кроме него, к детям не приходил. Это в период, когда он был вообще на пике популярности. Это мы говорим 69–70-й год. Ну, там… они не проигрывали вообще никому. Он приходил к нам, мальчишкам. Он приводил с собою пятерых «небожителей» для нас.

Да, конечно.

Да, игроков ЦСКА и сборной. Он просил, чтобы мы приглашали родителей, чтобы родители понимали, каким делом занимаются их мальчишки. И он с нами говорил. Он фантастический оратор был. Он философ, и практик, и теоретик одновременно. Ну, прямо до мурашек. Потом еще и книжки он писал. И такие добрые были — в плане описания игроков, с кем он работал, с дружескими шаржами, я помню. То есть вовлекал нас в тот мир, который, он знал, что он непростой, но он как бы такими правильными словами, действиями, он, в общем, нацеливал нас. И я могу сказать, что я в майке ЦСКА с 11-летнего возраста не проиграл ни одного турнира вообще. Я уехал из ЦСКА в 31 год, и я не проиграл никому и ничего. То есть хотя я часто сейчас смотрю фотографии детства нашего, детского хоккея нашего и вспоминаю всё, что связано с нашим становлением. Но, по сути, пробился один я, из моего возраста. Это говорит о том, что команда и вот этот принцип: то, что важно на груди, и не то, что важно на спине, — он сработал. Мы обыгрывали команду Челябинска, где потом половина команды играла в сборной сильнейших клубов. У них в Челябинске выносили их там с большим счетом, потому что для нас ЦСКА было очень важно. Я не хочу обидеть, может быть, для них «Трактор» был тоже важен, но для нас это было важнее. И мы убивались — в хорошем смысле и понимали, за что мы играем. И конечно, это очень важно. И сегодня молодежи я тоже говорю: вы не можете быть успешными, если вы не патриоты своей страны. Ну, не бывает такого. И я могу сказать, что когда есть практический опыт, разный всякий, ты этими понятиями оперируешь, то да, что-то у них должно отложиться. Ты не можешь думать о том, что ты вдруг соберешься, уедешь из страны и будешь где-то там успешным. Кстати, вот я же не просто это говорю. Вот эти принципы разменяли в 90-е годы. Ну, понятно, ситуация не очень хорошая была. Но мы с 93-го по 2008-й год не могли выиграть ни одного чемпионата мира по хоккею. Вдумайтесь. Всё, что мы сделали, — поменяли вот это на вот это. И всё. И всё. Вот простые вещи. Мы бросили, мы перестали побеждать в командных видах спорта, потому что подумали, что агенты, деньги, контракты — они будут важнее, чем вот этот принцип.

А вот где-то в мире — ну, мало кто так, как вы, знает мир спорта вообще, — вот вы где-то видели в каких-то командах этот принцип? Ну, который был максимально близок к нашему. У кого это можно… Не обязательно в хоккее, а вообще. Когда вот это важнее того.

Ну, Бразилия, если берем того времени, когда они играли все в Бразилии, а не в Европе. Я думаю, для них это важно было.

Интересно.

Я знаю скандинавские страны, небольшие по населению, но для них это было всегда принципом. То, что они не могли выиграть у нас, это другая история. Но то, что они бились в кровь за бренд… Могу сказать, что до сих пор не знаю, как в других видах спорта, в хоккее игроки приезжают за национальные команды играть не за деньги, не за премии.

Вообще, я, может быть, только сейчас осознал, когда вас слушал, что, действительно, надо быть философом, чтобы придумать простую, абсолютную понятную вещь, понятную в 11 лет, не знаю, и в 111.  Вот тренеры, в том числе выдающиеся советские тренеры, они следовали этому принципу? То есть хотя бы вот рядом кто-то, вы это ощущали?

Ну, я могу судить по тем, с кем я работал. Я понимаю, что да, ощущали, да, понимали. Они же из той школы вышли.

Ну да.

Другое дело, когда тренер становится уже начальником, а не тренером, а еще он и становится вершителем судеб, то это совсем другая история уже. Дать квартиру, не дать. Дать возможность купить зимнюю резину, холодильник «Розенлев», спальню «ДЦ-10», по-моему, из Югославии. Всё — заканчивается вот это доверие, и вера, и всё, что с этим связано. То есть тренер должен быть тренером. Он не должен быть никем — ни меценатом, ни тем более вершителем судеб. Кстати, система советская — она это подразумевала. Она из тренера делала в итоге как символ системы. Хотя в современном спорте мы видим принцип немного другой. У игрока гарантированный контракт, а тренер назначается, чтобы быть уволенным рано или поздно. Я на себе это ощутил. Я четыре года имел счастье окунуться в эту удивительную профессию тренерскую. Могу сказать, что мне тоже задают вопрос: а что для тебя важнее: в 39 лет ты выиграл свой первый Кубок и мечтал об этом уже как игрок профессиональный или когда тренером? У меня так произошло, что в течение четырех лет я выиграл три Кубка: два как игрок и один как тренер. И мне показалось, что вот именно тренерская победа мне больше как бы ну… больше дала, наверное, чем победа игрока. Потому что ты понимаешь, что ты этим ребятам, у которых гарантированный контракт, которые понимают, что тренер назначается, чтобы быть уволенным рано или поздно, в общем, ты им полезен оказался. Ты им помог и многим мегазвездам осуществить свою мечту. Это такая как бы радость за своих детей, которые добиваются успеха.

НАДЕЖДА

Я хочу продолжить про тренера. Потому что, наверное, тренер и надежду дает игрокам, как-то должен. А вот не любой ведь, даже суперклассный, игрок может стать тренером, да? Вот у меня такой двойной вопрос. Обязательно ли хорошему, очень хорошему тренеру быть хорошим игроком или это вот разные таланты? И что нужно, чтобы ты мог быть тренером? Ты должен уметь объяснять, организовывать? Вот основной талант тренера в чем? Давать надежду, не знаю, вдохновлять.

Тренер тоже должен… ему тоже должно повезти с командой.

Повезти, да?

Меня уговаривали долго, ну, встать на лавку. Потому что я проиграл 23 года, и уже… в то время уже думаю: бизнесом позанимаюсь, уже отдохну от этой игры. Но хотя вот Лу Ламорелло, один из выдающихся спортивных функционеров, я бы так сказал, просто меня начал уговаривать. Интересный момент: с моей женой как бы вел переговоры, как тоже я потом узнал. Мы приехали с гавайского отдыха. Вдруг он приезжает. Ну, узнал, что мы прилетели, видно, через мою жену. И он приезжает, говорит: «Слушай, поехали, пообедаем». Я говорю: «Ну, садись, пообедаем у нас». «Не-не, поедем, прокатимся». Ну, привез меня в клуб, на тренировочную базу, там, где тренировались потом, пообедали с ним. Потом… ну, про хоккей не говорили, про жизнь. Ну, и он меня возвращает обратно, и дает конверт, говорит: «Слушай, ну, почитай, дай мне знать на самом деле. Потому что мне нужно уже определяться, кто будет у меня вместе со мной, в общем, команду строить на ближайшую перспективу». Ну, я прихожу домой, открываю в кабинете у себя, открываю конверт, смотрю, там контракт, подписанный президентом, и без цифр, без всего. Ну, я понял, что это психологический прием такой, хотя человек просто так никому ничего не раздавал. Ну, я пошел на кухню, говорю жене: «Лад, вот, такая история, что ты думаешь?» Она говорит: «Ну, какое решение ты примешь, я с ним соглашусь. Ты знаешь лучше меня. Поэтому я всегда буду рядом, и помогать, и…» Ну и я ушел опять в кабинет. Я себя спросил: если я хочу работать тренером, то я а) никогда не буду сравнивать игрока с тем, что я умел или не умел сразу. И да, я захочу стать в итоге хорошим тренером. Вот, подписал я тоже этот контракт, без цифр, без всего. и, в общем, попросил там соседа своего, как раз он ехал туда, на тренировочный каток, я говорю: «Передай». Ну, и через какое-то время звонит Лу Ламорелло, ругается на меня: «Я никогда не думал, что я попаду в такую непростую историю».

Вы его переиграли. (Смеются.)

Да. «Давай приезжай, будем проговаривать все условия контракта и всё, что предстоит сделать в дальнейшем». И я так благодарен на самом деле. Он мне и стимул заложил в самой работе. За то, что я отвечал в команде, я всегда был в первой тройке по лиге в целом. Это очень серьезный показатель. Ну, и самое главное — это 20-часовой рабочий день. Это подготовка, это аналитика, это анализ. Я могу сказать сегодня: тренер — это … возвращаясь к вопросу, наверное, должен ли быть хорошим игроком или мегаигроком. Конечно, это идеальный вариант на самом деле. Но я могу сказать, что он должен быть уважаемый игроками. Он должен быть последовательный в своих действиях и решениях. И он должен быть мегапсихологом. Мне кажется, сегодня психология отличает тренера-победителя от всех остальных. Что сказать, когда сказать и как сказать. И это тоже, в общем, состояние души и понимание, что происходит, это и знание игроков, на данный момент. Ну, и пример — Скотти Боумен, я считаю, выдающийся тренер и психолог, прежде всего. Человек выигрывал с шестью поколениями. Ну, он говорит: когда я начинал в 60–70-е, в основном ребята фермеры приезжали, без образования особенно. Да, там другой с ними должен быть разговор в плане установок и всего. Ну, и он тренировал нас в 90-е годы. Это уже ребята — Европа, образованные, разные, так скажем, религии, всё, что связано там… культура и всё такое.

А эмоцию себе тренер может любую позволить? Или это тоже…

Ну, есть же разные примеры, да. Ну, постоянно орать бессмысленно. Я к чему это всё говорю. Вот психология на самом деле. И вот у нас финальная серия с «Филадельфией». Ну, огромные ребята, двухметровые, по 120 килограмм, они всех выносили. Мне сказали, что у нас отдельная история с «Филадельфией». В свое время, советское, и ЦСКА покрошили они, и Харламова Валерия Борисовича тоже покалечили. Ну, там «пятерка» русских, поэтому шансов никаких. И мы готовимся к выходу, начинали у них серию. И заходит Скотти Боумен в раздевалку, говорит: «Слава, Слава, Володя, Игорь, Сергей, зайдите ко мне в тренерскую». Ну, мы заходим, нам через пять минут выходить на лед. Он такой: «Я не знаю, кто вас учил этой игре, я не знаю, как вы это делаете до сих пор, но я вас прошу: ничего не меняйте». Ну и, по сути дела, в общем, «русская пятерка», в общем, вернула в Детройт через 43 года Кубок Стэнли. Больше ничего не надо говорить, обычно такие вещи…

Но это было важно, что он это сказал.

Конечно, важно. Важно это было для команды. Взял пятерых русских, позвал к себе. Ну, потом спрашивали: чего он вам сказал и так далее. Но это серьезные такие психологические моменты. Ну и, конечно, всевозможные трюки, связанные с мотивацией. Это тоже, в общем, может сработать один раз, и потом повторять это уже нельзя, ты должен постоянно, в общем, искать, так скажем, инструменты влияния на команду, где 20 человек — непростых ребят, богатых, с гарантированными контрактами. И ты помнишь, что профессия тренера такова, что ты будешь уволен рано или поздно, какой бы ты успешный ни был. Вот ты в этой дилемме находишься постоянно. И ты понимаешь, что да, результат твой зависит как раз от того, насколько ты сумеешь быть полезен этим игрокам.

А почему вы сказали, что вы себе сказали, что никогда не будете сравнивать игрока с тем, что вы умели, почему это…

Ну, потому что это неправильно и несправедливо никогда. Ну, опять же, я говорю не то, что лучше или хуже, просто это, я считаю, что нет, это не должно быть. И мне кажется, многие ребята, кто встал на лавку после большой карьеры, наверное, такими…

То есть они невольно с собой все время сравнивают.

Ну, потому что это…

Ну да.

Поэтому я не люблю сравнивать игроков разных поколений, потому что  не совсем корректно это.

У меня есть такой, знаете, из серии, может быть, неприятных вопросов. Я как-то беседовал здесь с одним режиссером. Ну, и он так философствовал о развитии культуры человечества. И он говорит: вот смотри, когда-то время выражала архитектура, героями были великие художники, архитекторы. Потом эпоха Гуттенберга, книгопечатания, там литература выражала эпоху, и писатели были, значит. А, говорит, у нас сейчас актеры и спортсмены. И это, говорит, такое, ну, снижение, хотя он сам режиссер. То есть он так в этом смысле критично. Я, говорит, в этом большой надежды не вижу. А тем более, что уже маячили, так сказать, блогеры у нас, как, так сказать, герои для некоторых наших молодых. Вот вы что бы ему ответили?

Пусть лучше блогеры будут героями у наших детей?

Нет, он блогеров не имел в виду.

Нет, ну а как же. Он же знал, что они на подходе. Вот я считаю, что вообще у детей, у молодежи кумир должен быть. «Не сотвори кумиров», мне кажется, не тот…

Но это не про то.

Не про то совсем, да. И я считаю, что… ну а как воспитывать ребенка? Я вот прихожу к старшеклассникам в школы, или к студентам, я говорю: у вас есть кумир, герой, на кого вы хотите быть похожими? Молчат.

Нету. Совершенно согласен, сто процентов.

Я такой, сидят там преподаватели или там ректор сидит в первом ряду, я говорю: «Ну и чего?» — «Ой, Вячеслав Александрович, может, они стесняются». Я говорю: «Знаете, если бы у меня был герой, и ко мне пришел известный человек, я бы обязательно им поделился». Если у них нету, это очень плохо. А если он есть, и они не хотят им делиться, это еще хуже.

Нету, нету, Вячеслав Александрович. А почему нету?

А потому что мы об этом не думали никогда. Я считаю, что это большое упущение на самом деле. У нас есть на кого равняться. У нас есть огромное количество величайших людей в разных областях, так скажем, жизнедеятельности, которые двигали цивилизацию, которые меняли технический… В космос мы улетели первые.Я был на Байконуре. Я просто говорю: слушайте, это же выдающееся инженерное и научное решения. Это место, где мы создали атомную бомбу и запустили атомный реактор. Вот туда приходишь и понимаешь: здесь люди, рискуя и здоровьем, и жизнью, создали вот этот паритет. При всех там конфликтах, которые сейчас в мире, они постоянно везде, но нету вот этого давления, что вот кто-то доминирует, а всё остальное. Ты чувствуешь, что здесь что-то такое произошло, это наши люди, это наши ученые, наши инженеры. Это «Маяк» в Челябинской области, где, погружаясь в историю, оказывается, там лопатами рыли котлованы в строжайшей секретности. Это Саров, когда ты приезжаешь, где принято решение, где на самом деле Серафим Саровский, и вот это всё, передовая наука, в общем, соединились. Это место силы. Это просто какая-то неимоверная, в общем, история. Это Выставка достижений народного хозяйства, в свое время я там вырос. Это возможность наглядно увидеть достижения человечества, твоей страны. Это стимул тебе.

Но это же про то, что у тебя на груди. Вот то же самое.

Да, да. И ты хочешь быть этим первым. Но мы что-то забыли об этом говорить. Ну, понятно, фильмы фантастические, балет, искусство всё это наше, поэты. Ну, взяли у нас сейчас, так красиво отменили русскую культуру в мире. Это же тоже понятие того, что у нас отнимают наше преимущество перед всеми остальными. Так мы о чем сейчас тогда говорим-то? Что спортсмены и актеры — они всю жизнь были. Значит, дайте еще кого-то. И я до сих пор популярный и узнаваем на улице, хотя уже не играю давно. Значит, то, что меня показывали по Центральному телевидению с моими друзьями, то, что о нас говорили, н— у, что в этом плохого? Про меня фильм снимали, этот первый игровой фильм, я тогда был против на самом деле. Но потом я понял одну вещь: что если моя судьба, моя жизнь поможет хоть одному мальчишке или девчонке не сломаться, а добиться успеха, то, наверное, есть в этом смысл. Поэтому спортсмены во всем мире, поверьте мне, являются на самом деле вот этими примерами целеустремленности характера, достижения цели и многое чего. Кстати, в том мире, который сегодня решил нас уничтожить, там тоже мораль вот этих людей ценится. Помню, тоже Тайгер Вудс, вдруг там какие-то у него проблемы этические, моральные — и сразу его уничтожили как кумира, потому что он был ориентиром для мальчишек и девчонок. Ну, и дальше по списку. То есть те же ребята, кто там употребляет наркотики или допинг и так далее, их тоже, в общем, осуждают так, что мало не покажется. Так что я считаю, что, помимо тех, кто на слуху, должны быть и те, кто будет конкурировать. И это как раз возможность того… устранения того дефицита, который мы сейчас ощущаем. То есть все побежали учиться на юристов в свое время.

Теперь непонятно, что с ними делать. Совершенно нам не нужно столько юристов.

Непонятно, что делать на самом деле. Потом мы говорим: ой, а у нас слесарей нету, у нас инженеров нету, у нас электриков нету и дальше по списку. Ну, это же кто-то же сделал. Я не знаю, специально или нет, и не знаю, что хуже. Специально, когда такое вредительство, или когда по незнанию, так скажем, ситуации, при планировании, так скажем, обеспечения безопасности страны в целом. То есть да, мы сегодня спохватились. Оказывается, да, мы что-то сами упустили, это не инопланетяне, а это кто-то, кто, в общем, за это может ответить и объяснить, почему это, что-то происходило или не происходило.

А вот, смотрите, вы вспомнили наши выдающиеся достижения в спорте, это был масштаб, да. Гагарина — это масштаб. Вот еще такое ощущение есть, что у нас… мы не ставим перед собой больших задач. Потому что полететь первыми в космос — это ого-го какая была задача. А для нашей страны нельзя без таких задач. Вот я читал, вы говорили про то, чем, я так понимаю, в том числе вы сейчас занимаетесь, про вещи, связанные с тем, что мы уничтожаем природу. Но вы же не говорите, что вот, надо какие-то мелкие, вы ставите очень большие задачи. Чтобы, не знаю, прийти и заявить что-нибудь в Антарктиде, да. Но мне кажется, русский человек не может без этого. Почему мы перестали ставить вот эти большие масштабные задачи? В этом тоже ведь есть проблема, наверное?

Ну, я опять же на Песчаной площади вырос. Там у нас была простая хоккейная коробка, и сарай стоял, где две раздевалки, и там вот детская спортивная школа располагалась. И мы вот иногда ходили на Ленинградский проспект, где дворец был закрытый, лед. Проходили мимо туполевского-ильюшинского бюро. То есть идешь там, ну, понятно, мальчишкам разрешали проходить, и ты чувствуешь мощь там. А когда запускали эти двигатели, когда, в общем, выкатывали эти новые модели самолетов, это какая-то фантастика на самом деле. И ты с возрастом осознаёшь, что почему, куда это всё делось-то? Зачем мы всё это взяли и порушили? Вот я сегодня хожу на заводы, на производства, тем более связанные с оборонной промышленностью. Те же зеленые станки еще работают. Но самое главное — люди. Настолько они сохранились в плане того, что да, вот преданность профессии, хотя могли уйти куда-то в другое место. Ну, мне кажется… опять же, возвращаясь к тому, что мы понимаем, что, помимо вот этой пропаганды — в хорошем понимании слова, — детей надо ориентировать на то, что у них сегодня фантастический потенциал в природосбережении. 100 стран уже испытывают дефицит воды. 900 миллионов голодает. Мы даже не думаем, что половина почвы в мире, на Земле уже деградировала, и она не может воспроизводить, в общем, продукты питания. И понятно, что экология, природа, сбережение возглавило Всероссийское общество охраны природы, которому 100 лет в прошлому году. 40 исполнилось, 40 миллионов членов. А знаете, кто его организовывал? Ученые. Выдающиеся ученые разных, так скажем, направлений, Вот я всем рассказываю. Если бы мы прислушивались ко всем тем рекомендациям и решениям, которые принимались съездами того времени, проводились в Колонном зале Дома Союзов, то у нас бы не было проблем ни с изменением климата — если бы мы берегли природу, — ни с исчезновением биоразнообразия. Но вы знаете, что мы 50 %, дорогие друзья, все вместе взятые жители планеты Земля, вырубили половину живого на планете Земля? Любой неверный шаг следующий, он приведет уже к необратимым последствиям. Лед тает значительно быстрее, чем кто-то предполагал. Ну, можно представить, через три-пять лет уже не будет льда в Арктике. В Антарктиде я был, такая красота неимоверная, но там треск стоит постоянный.

Да, вы говорили, что…

Я ходил, я просто хочу опубликовать эти, в итоге, где-то снимки, где мы ходили в таком тоннеле, примерно такой высоты, как этот павильон. Вода. И вода уже куда-то стремится к континенту. То есть миллионной толщины лет лёд — он уже, в общем, подтаивает, на сцеплении льда с материком. И ты чувствуешь, как  этот лед откалывается. Ну, для понимания, если на метр увеличится уровень Мирового океана, то 80 % людей на планете Земля — островные государства, вся Юго-Восточная Азия, Европа, в том числе, Санкт-Петербург, Майами, Калифорния…

Есть, чем заниматься.

Не то что есть чем заниматься. Я вот, как посол Организации Объединенных Наций, там последние восемь лет на мероприятиях мирового уровня, с участием Генсека ООН, в общем, мы хорошо друг друга знаем, больших политиков, я говорю: как можно сегодня санкционировать, когда уже начались все эти санкционные дела после 14-го года, как можно санкционировать страну, которая обладает самым большим потенциалом сегодня на планете Земля? В том числе и водным. 30 % воды — это то, что мы знаем. А еще, в общем, наши подземные источники мы еще до конца не изучили. Арктика — 60 %. Лес, который является сегодня легкими планеты Земля. Как можно санкционировать страну? Это значит не только стрелять себе в ногу, как это у них принято говорить, но и поднести уже к виску. Здесь не «русская рулетка» уже, здесь уже просто любое неверное движение — и до свидания.

Да.

Я говорю, еще и так далее, ну, давайте мы не будем раздувать конфликты, давайте мы вложимся, сделаем перемирие так называемое водное, когда засуха, и хищники вместе с жертвами приходят на водопой, и никто никого не трогает, для того чтобы продолжалась жизнь. Всё с точностью до наоборот. Ну и, конечно, в нашей стране сегодня тоже у нас нет понимания. Бизнес как привык делать то, что он считает нужным. У нас самые нездоровые люди, говорят, сейчас в Сибири, потому что самые грязные города по воздуху, отвратительная вода и продукты питания, которые туда поставляются. Вот тебе, пожалуйста. Казалось бы, сибирское здоровье всегда для нас было определением. Озеро Байкал. Я не знаю, наш Патриарх, я благодарен, он перед Новым годом, в общем, сделал серьезное заявление. Кстати, я встречался со всеми лидерами разных конфессий, и везде, в общем, природа, природосбережение является главной темой для понимания того, что является смыслом жизни. Он сказал, что все те, кто сегодня зарабатывает деньги, гробит природу, которую создал Всевышний, они являются варварами, они являются демонами, они являются теми, кто сегодня, в общем, забирает будущее у детей и внуков. И это продолжается. Потому что, я все время говорю, что для того, чтобы нам испугаться… Пример пандемии ковид-19 хорошим для нас для всех был, испугались все: богатые, власть имущие — все испугались. А здесь мы не пугаемся до сих пор. Я считаю, что мы должны уже принять для себя единственное правильное решение, понимая то, что против природной катастрофы не будет ни вакцин, ни пилюль — ничего.

Да.

Мы все умрем. И я не знаю, если этот аргумент до сих пор для многих тех, кто принимает по-прежнему решения во вред природе… А озеро Байкал, сегодня мы получили интересную оценку. Это уникальное место на планете: не только 20 % воды там находится чистейшей, но это возможность самоочищения. То есть настолько антропогенная нагрузка сегодня на уникальный этот водоем, что любое неверное движение угробит этот наш потенциалнашей земли, наших детей и внуков. Я не понимаю, как можно принимать решения. Хотя там есть чего делать, там очистных сооружений нет. Флот, который плавает на озере Байкал, еще от царя Гороха. Не знаю, ну, меняйте, меняйте подходы, стандарты. Делайте всё, для того чтобы это озеро приносило пользу еще многие-многие тысячелетия. Я точно знаю, что искусственный интеллект, который мы сейчас успешно внедряем, заменит нас, и природа восстановится. Мы это тоже видели во время пандемии, как те промышленные производства, которые встали, в общем, дали возможность природе вздохнуть и, в общем, восстановиться. Но я считаю, что мы самоуничтожением занимаемся сегодня, в нашей стране в том числе. Хотя опять же, я на встречах с молодежью постоянно говорю, что самый большой наш потенциал как раз здесь. И поиск природосберегающих технологий на огромной территории, которая сегодня имеет и климатические зоны разные, и временны́е, и всё что угодно. Но пожалуйста, ищите эти решения. И будете рулить планетой Земля, потому что за водой и за едой придут сюда, к нам.

ТЕРПЕНИЕ

Можно ли сказать, что для вас лично пандемия стала испытанием терпения? И вообще чем, как вы ее, вот сейчас уже какое-то время прошло, вы ее вспоминаете сейчас с каким чувством, вот этот период?

Да нет, я считаю, терпение вообще одно из качеств успешности.

Да, вы про это говорите.

Но я точно его не связываю с пандемией. Хотя тревога была, наверное, как у всех. Мы же все-таки понимаем, что это и СМИ, и люди, которые с тобой рядом, вдруг уходят из жизни. И этот ужас, который нагнетали со всех утюгов, как говорится. Конечно, ну…

Да, да.

Я думаю, здесь не про терпение.

Не про терпение?

Нет. Терпение в другом. Когда ты терпишь неудачу. Когда ты понимаешь, что, в общем, тренировки на пульсе 220, трехразовые, иногда четырехразовые в день. Да, это создание, построение семьи, где тоже, в общем, надо терпеть. Да там много чего. Но точно знаю, что одно из… если ты умеешь терпеть, если ты умеешь ставить перед собой цель, большую цель, и дочери своей, и всем студентам, старшеклассникам, и мальчишкам, и девчонкам в моей хоккейной академии в Домодедове: терпите. Терпите. Не бойтесь ставить большие задачи. Это единственный путь к прогрессу. И они, казалось бы, немыслимые на первый взгляд. А потом ты начинаешь терпеливо пахать и верить в это, то ты уже чувствуешь, что она же приближается, вот эта высота, что ты, так или иначе, ее добьешься, если ты будешь, в общем, стремиться, терпеть и работать. Но и талант должен, конечно, помочь в этой ситуации, поддержка семьи и близких людей. Так что терпеть, терпеть.

А поражения надо уметь терпеть?

Нет, их надо забыть.

Забыть?

Ну, проанализировать, по большому счету, да. Но нельзя жить этими ощущениями, что… Хотя для многих поражение остается какой-то вот такой психологической ситуацией, когда ты теряешь уверенность в себе. Это самое страшное, что может быть. Ну, как бы одна из тем, когда надо заканчивать в спорте, если у тебя есть такая возможность, не по травме, не дай Бог, не по каким-то другим причинам, а именно самому. Это же тоже большое мастерство. Это тоже  большой смысл в этом. И вот насколько ты готов терпеть неудачу, цепляясь за какой-то очередной сезон, год, игру, ну, тоже, в общем, может тебе потом прилететь с этой новой неуверенностью, и с тем, что ты, оказывается, зря что-то там делал, терпел, хотя мог бы уже чем-то другим заниматься. Ну, опять же, это зависит от человека. Я никогда не оправдываю тех, кто потерялся в жизни, имея возможность. Не стал терпеть, подумал, что все должны ему теперь предоставить и возможности, и шансы, и всё такое прочее.

Просто есть такой стереотип, что опыт поражения — такая важная вещь. Кто-то говорит, что даже важнее, чем опыт побед. А вы сейчас сказали, для меня это отчасти неожиданно, что его надо просто забыть, именно чтобы не впасть вот в эту тему неуверенности какой-то?

Да нет, ну, а что…

Ну, проиграли и проиграли, да.

Ну, проиграл, да. Ну, естественно, есть серьезные такие поражения, которые, в общем, так или иначе остаются там… (смеется) ой, даже в воспоминаниях людей. Вот это поражение наше на Олимпиаде в 1980 году, когда мы умудрились проиграть американцам. Это же постоянно. С одной стороны, это для меня, для всех тех, кто играл, для страны в целом это на самом деле серьезное поражение, и катастрофа, и трагедия — как угодно ее можно называть. А в целом, для обучения тех же наших мальчишек, что, оказывается, можно добиться любого результата, если ты веришь, веришь в себя, в команду, у тебя есть цель, и ты… Поэтому чем спорт ценен, что там можно любую модель, так скажем, успеха или неуспеха, в общем, увидеть на конкретных вещах, и на конкретных примерах. Там нет никакого, так скажем, субъективизма или какого-то там надуманного всего. Это всё в жизни есть. Как раз это и называют волшебством спортивным, когда рождается… Мне говорят: ой, сейчас на Олимпиаду надо везти тех, кто может завоевать какие-то медальки. Я вообще считаю, что на Олимпиаду нужно ехать только с флагом и гимном, а медальки здесь уже не об этом. А как же мечта тех, кто мог стать героем именно тогда, когда эта предоставляется возможность? Об этих героях говорят только тогда, когда в них не верят. И вдруг они, вот, веря в себя и окружение, которое семья, которое верило в них, они становятся этими примерами, кумирами и героями на всю жизнь. Для всех, не для следующих поколений. Так вот, я приехал играть как раз в Национальную хоккейную лигу. 1989 год, ну, и 10-летие успеха страны. И главным успехом страны — победа этих студентов над сборной Советского Союза. Ну, и собирается большая пресс-конференция, клуб согласовал это. Целый зал корреспондентов. Я сижу за столом, стакан водички — на долгую, так скажем, они, видно, дискуссию собрались. И такой говорит: «Вот, мистер Фетисов, расскажите, как вы умудрились там проиграть. Это вот, на самом деле, вас в стране потом всех в Сибирь отправили». Я так встал, говорю: «Знаете, я могу вам сказать одну вещь, что для меня это было серьезным уроком. Я понял две вещи: рассчитывать только на себя самого, и никогда не недооценивать соперника. И могу сказать, что после этого урока я практически, моя команда никому не проигрывала. Поэтому спасибо, до свидания и до новых встреч». (Смеются.) Ну и что, я теперь всю жизнь должен рассказывать, почему я проиграл? И быть в глазах людей этим лузером? Ну, это глупость какая-то. Ну всё, забыли. И да…

А победу можно неправильно пережить? Как правильно переживать победу? Поражение вы объяснили, а с победой, можно неправильно ее прожить?

Можно по-разному. Знаете, я вот всегда говорю, что добиться успеха очень сложно. Повторить успех — это нереально трудно. А жить в успехе — это смысл.

Да.

Обычно после чемпионата мира, Олимпийских игр — ну, я про себя опять же — опустошенный ты полностью, даже радоваться нечем. Многие, вкусив победу, потом стараются на этом прожить всю свою жизнь, не вкладывая ни усилий никаких, ни дальше. Например, хоккеистов награждают обычно на льду, медали вручили, на грудь повесили. А тут на Олимпиаде строится пьедестал. Я как сейчас помню, 1984 год, Сараево. Мы стоим на пьедестале. Поднимается флаг, играет гимн. Я кожей ощущаю, что все эти ребята, слева-справа которые второе-третье место, они ненавидят тебя так сейчас, как никогда, в момент моего, и моей команды, и моей страны триумфа. И закончился гимн, и первый шаг ты делаешь вниз — ты сходишь с пьедестала. И вот если в этот момент ты не поймешь: чтобы туда обратно забраться, на верхнюю ступеньку, ты должен пахать в сто раз больше и быть психологически уверен в себе еще в миллион раз больше, чем ты был до этого. Это смысл. И насколько это может быть… празднование победы затянуться, что ты уже никогда не вернешься туда, ты должен понимать, что ну да, это твоя работа, это твой успех, это успех твоей команды, твоей семьи, твоей страны. Да, готовься к следующему.

Я, знаете, не могу вас не спросить. Вот когда вы, до того как вы спустились, вот вы стоите, да…

Долгая у нас будет дискуссия.

Да. И вы много раз… слышали то, что слышали очень мало людей на земле. Когда встает стадион или там имя ваше, даже было и такое, они скандируют. А что вы чувствуете вот в этот момент, чувствовали? И переживается ли победа по-разному? Потому что вы где-то сказали, что в 18 и в 30 ты по-разному переживаешь достижения одинакового уровня. Но вообще, потому что мы можем… ну, мы видели это по телевизору: кто-то плакал, кто-то там орал. Но стояли там вот эти 20 человек, и всё. И таких очень мало.

И за деньги туда не попасть.

Не попасть, да.

И по протеже папы, бабушки, дедушки, дяди тоже не попасть.

И слово «великий», которое сегодня все друг ко другу применяют, вот там под ним что-то есть. А тут можно сказать: я, конечно, великий… но ты понимаешь, что ты… завтра тебя забудут.

Интересный вопрос.

Тут же крышу еще может снести совсем.

Ну, я про крышу говорил.

Да, да.

Потом ты еще будешь претензии предъявлять всем, что ты вдруг, вот да, такой крутой, ты выиграл. Но ты сам себя сделал великим. Кто-то себя называет лучшим хоккеистом столетия, тысячелетия и не опровергает это. Ну, тоже как-то смешно. Ты же понимаешь, что это тот мир, который понятен. Есть официальные звания, много у меня и командных званий, личных и всяких там, можно посчитать, сколько угодно. Я, наверное, пример такой скажу, что наглядные какие-то вещи, которые с тобой происходили, они более доходчивы, по крайней мере объясняют мою позицию. Вот я помню два события спортивных в моей жизни, совсем юного пацана. Не помню очередность, но мне было 15 лет. Или первый турнир мы сыграли в Польше, турнир «Дружба». Ну, в общем, в соцлагере в то время, кроме Чехословакии, никто не мог с нами соперничать в хоккее на любых уровнях. Это мы приехали в Польшу, мальчишки из бараков, из «хрущевок». Ну, как бы праздник. И мы чувствуем, что к нам такое отношение, ну недружелюбное. Ну, мальчишки приехали играть в хоккей, а нас там не любят, потому что мы из Советского Союза. И ты ощущаешь, не понимая ни языка, но понимаешь, как к тебе относятся. И ты вот, мальчишка, вот в этом возрасте, по крайней мере для меня, я принял очень важное для себя решение. Конечно, можно было обидеться на всё это, сопли распустить, сказать: ой, нас не понимают, а как же мы им, свободу принесли наши отцы и деды, положив миллионы жизней, а они вот так к нам относятся. Я понял одну вещь. Ты должен их обыгрывать постоянно. Ты должен заставлять их вставать при своих победах. А для этого нужно много чего сделать. Прежде всего, в общем, быть психологически уверенным и очень много тренироваться. И обыгрывать, и быть уверенным в том, что ты точно вот этих всех поставишь в конце игры, при исполнении гимна и поднятии флага. Очень интересная философия, конечно, можно…

Но это же тоже не про себя, это опять вот про это, да?

Да, да. Но это то, что в тебя вложили. Ну, понятно, что воспитать ребенка — это многотрудный процесс.

Да.

Это и семья, и школа. Мне повезло вот именно с тем, что я в ЦСКА попал, в эту удивительную школу. Второй: мы поехали в этот же год в Канаду. Это впервые после… вообще впервые юноши из Европы поехали играть с канадскими мальчишками. Мы прилетели. Это один самолет летал в то время в неделю, потому что никто не улетал. Кстати, мы играли при трибунах, которые враждебно были настроены. Но они вставали в конце игры. Вот, и мы приехали, мальчишками. Пятизвездный отель, мрамор везде, хрусталь. Это было, по-моему, конец февраля. Фрукты на столе, стейки такие, как в кино даже мы не видели. Телевизор, 100 каналов, из них там 25 про мультфильмы про всякие. Но самое интересное произошло, мы приехали первую игру играть в Монреале, это 12 или 14 тысяч стадион — битком. Ну, люди пришли посмотреть вот это вот советское чудо. Так вот, мы поначалу проигрывали, потому что ноги тряслись, это телевидение, камеры, это полный стадион, а мы играли до этого перед своими родителями, которые стояли на сугробах и нас поддерживали. Мы проехали, мы обыграли всех. За нами камеры ездили. Нас приглашали в гости, нас одарили там жвачкой, джинсами, чего только не было. И я понял, чтó я хочу. После этого я принял решение, что я хочу стать самым крутым хоккеистом. Не потому что я хочу в Канаду ездить. А потому что понял, что вот этот полный стадион, эта вот совершенно другая атмосфера всего — да, это тоже, в общем, какие-то мальчишеские ощущения, которые позволяют тебе, в общем, в итоге получить мечту и к ней двигаться, конкурируя. Это же не субъективная какая-то история, да. Это победил — не победил. И кстати, тоже, в общем, вырабатывается такой момент, что ты можешь сказать, что ты победил, когда прозвучал финальный свисток.

Да.

До этого ты еще не выиграл. Поэтому много что в итоге формирует ребенка. Когда я сегодня вижу, что пяти-шестилетних мальчишек каждый день таскают на хоккей и не дают возможности ни детства, ни возможности познакомиться с другими видами спорта, когда в 10–12 лет им уже может надоесть тот же хоккей, он уже никуда попасть не может. То есть мы взяли, иногда желая в своем ребенке видеть будущего мегазвезду хоккея, который будет зарабатывать огромные деньги, не думая о том, что там всего один процент, даже одна доля процента. А 99,9 детей — это получают исковерканное детство. И мы вот эти риски берем. Значит, единственное, что можно сделать, — поменять систему. И дать возможность, в общем, мальчишкам и девчонкам иметь нормальное детство, расти, в общем, осознавая в итоге то, чем ты хочешь заниматься. Это твой выбор, это твоя ответственность. Это умение тогда уже расставить и приоритеты по жизни, нацелить себя на самые большие результаты. К сожалению, мы сегодня этого шанса ребенку своему не даем, его тащим каждый Божий день на хоккей. Я много об этом говорю, и, может, кому-то это не нравится. Но я больше обращаюсь, в общем, к родителям, чтобы они понимали, что риски большие. Это твои дети, это твой ребенок.

А вот если вернуться к теме великих побед и того, что с человеком может происходить. Можно сказать, что вам пришлось пройти испытание славой, известностью? Ну, по-разному же люди переживают.

Ну, первое, что у меня атрофировалось, это чувство зависти. Лет в 16, по-моему. Завидовать было некому.

Это редкость большая.

Да. И второе, что отвалилось от меня, это «медные трубы».

Ну вот, да.

Это колоссальнейший вообще соблазн. Это много людей поковеркало. Ну, огонь, вода и медные трубы — это другая история. То есть это тоже, в общем, колоссальный соблазн, особенно если ты не прошел какие-то этапы становления. Я все время говорю, со студентами начинаешь дискутировать, они говорят: вот, у нас есть социальный лифт. Я говорю: знаете, я родился в Советском Союзе, в бараках, потом в «хрущевке» мы жили. Потом уехал в Америку и там тоже, в общем, добился больших успехов. Потом вернулся в Россию, тоже могу отчитаться, что мне удалось сделать, но нигде не видел лифта к успеху. Есть ступеньки, есть лестницы, есть борьба, есть конкуренция — всё это есть. Но зайти в кабинки, нажать на кнопку «успех» — ну, это не бывает такого. Они говорят: а что, это самообман? Я говорю: ну, скорее всего, самообман, или кто-то вас хочет обмануть. Так вот, возвращаясь к вопросу. Судьба мне дала шанс… как это — переболеть детской болезнью в самом начале, так скажем, своего пути, когда меня в 20 лет парализовало, и всё, что, ниже пояса, я, в общем, не чувствовал: ни ног, ни всё, что, в общем, ниже. И тебе 20 лет…

Это когда вас привезли…

Привезли из Голландии, да, парализованного. А ты уже чемпион мира, лучший защитник мира, у тебя уже однокомнатная квартира в то время, у тебя «Волга» ГАЗ-2410, которую ты купил. У тебя звание офицера Советской армии. У тебя орден уже на груди, Советского Союза — просто так не давали ордена.

Не давали, да.

Да, и ты безнадежно лежишь. И еще когда доктор тебе сказал, такой циничный дядя, военный доктор, что, сынок, ну, похоже, ты закончил со спортом. Да, я много о чем думал. Те же друзья по команде какое-то время походили. Потом у каждого свои дела. Какие-то друзья, которые, в общем, приходили. Ну, по сути, папа, мама…

Мама, да, вы говорили, что мама…

Да. И Олег Маркович Белаковский, доктор. И Яков Михайлович Коц — это тот профессор, который, по сути, в общем, поставил меня на ноги. В то время, чтобы вы понимали, операция на позвоночнике — это инвалидность. Но что интересно, что Олег Маркович Белаковский договорился с врачами в военном госпитале Бурденко, что вечером будет приходить и использовать, так скажем, нетрадиционные методы восстановления. Да, я понял в эти вот непростые дни, что всё это не так важно.

И медные трубы отвалились.

Отвалились сами по себе. И ты понимаешь, что это не ты, это команда, это семья, это страна, это много чего. И как-то вот так у меня с тех пор, ну, как это, атрофированный орган, он как-то уже никак не действует на твою жизнь. Ну, в общем, как-то так. Хотя это, я считаю, одно из… ну, я вижу, что происходит, я уже и в спорте 23 года, и в политике 23 года. Ну, это непростое испытание. И как говорится, не дай Бог всё это пройти, и остаться самим собой, и еще, в общем, быть полезным своему делу, которому ты, в общем, посвящаешь свою жизнь.

А вот, кстати, как вы считаете, власть как испытание — это более сложное испытание, чем слава? Или просто они разные?

Ну, есть с чем сравнивать. (Смеются.) Да, власть — это неимоверное испытание. Это испытание на всё, что, в общем, касается человека, его.. как суть — вообще для чего ты на этой Земле. И могу сказать, что да, мало кто с этим справляется со всем.

ПРОЩЕНИЕ

Вы помните, когда… было ли такое, как давно было, когда вам надо было попросить прощения, а вы очень не хотели этого делать, но смогли себя перебороть? Вот когда это было последний раз? И вообще, тяжело ли вам просить прощения?

Прощение, когда уходят из жизни самые близкие люди, конечно, это тяжелая вещь. Ты думаешь, что что-то, наверное, ты не сделал, для того чтобы они жили дольше или более здоровыми. Ну, я как бы простил всех практически. Потому что от папы своего, Царствие Небесное, получал постоянно. Как бы сермяжная правда. То есть человек, который недополучил того образования, которое, в общем, должно быть. Он как раз был мальчишкой во время начала Второй мировой войны вместе с моей мамой. Всю жизнь трудился. Ну вот, какая-то у него внутренняя такая убежденность, что какие-то есть постулаты, которые, есть смыслы в этой жизни, на чем он, в общем, вырос, состоялся. Для меня это, в общем, такие были серьезные моменты. То есть прощать он не прощал, скорее всего, и как-то не давал мне этого делать. Опять же, это совсем разные вещи — просить прощения у своих ушедших, очень близких людей, особенно касается папы, мамы, брата. За эти годы и друзья ушли из жизни, которые тоже важны для тебя были. И да, вот ты как-то просишь прощения за то, что не уделил должного внимания тогда, когда это должно было быть. Ну, иногда, наверное, как все мы задумываемся, когда что-то опять в очередной раз происходит. И думаешь: ну, вот, папа же говорил. (Смеются.) Но мне кажется, это больше как снисхождение, наверное, да. Конечно, когда ты успешный, когда ты целеустремленный, когда есть тебе чем заниматься, когда ты не собираешься на пенсию, кстати, надо будет предложить Госдуме, чтобы до 70-ти подняли возраст молодежи. (Смеются.) Какая-то такая странная история. Там, ну, 35-летние молодые, а сейчас у нас 45-летние будут. Ну, давайте уже 70 сделаем, я еще три года побуду в этом статусе и буду себя хорошо ощущать. Точно никогда не знал, чем я буду заниматься дальше. Ну, вот, как бы мой пример. Кстати, я довольно-таки часто общаюсь с ребятами, которые сегодня пришли с СВО, и проект президентский «Время героев». Обычно прихожу к этим ребятам и понимаю, что единственная у них как бы неуверенность в том, что они смогут выполнить поручение президента. Потому что одно дело заниматься тем, чем они занимались. Я говорю: ну, как раз вам мой пример — в пример. То есть…

72 титула в разных областях.

Да, самый титулованный хоккеист в истории мирового спорта. Вырос в бараке. Родители говорили: «Сынок, учись, если хочешь отсюда выбраться». Я учился хорошо. Потом спорт. Потом все эти успехи. Потом тренерская работа. Потом семь лет в ранге министра. Потом восемь лет сенатор, представлял Приморский край. Сейчас девять лет депутат Государственной думы. Общественный деятель. Посол, до недавнего времени, пяти программ Организации Объединенных Наций. Кстати, первый, кто отобрал у меня звание, — это ЮНЕСКО. Чемпионы ЮНЕСКО написали мне письмо такое красивое, что спасибо за 20 лет плодотворной работы, но, к сожалению, мы, в силу разных обстоятельств, не сможем пролонгировать ваш мандат. Ну, пример того, что я воспринял и от отца, и от мамы, и от Анатолия Владимировича: старайся, старайся, всё у тебя будет получаться. Делай своё дело хорошо.

А вы можете сказать, что вы себя хорошо знаете?

Ну, достаточно.

А где вы себя удивляли больше всего и когда?

Удивлял? Хороший вопрос, никто не задавал мне никогда. Я по-прежнему стараюсь удивлять…

Себя и окружающих. (Смеются.)

…себя и окружающих. Они говорят: блин, ну, уже столько не играет, он популярный, он ходит там по улице, люди подходят. Мальчишки такие подходят на улице: «Ой, а вы Фетисов?» Я говорю: «Ты-то откуда меня знаешь?» — А я, говорит, «Молодежку» смотрю. Кстати, с Федором Бондарчуком мы как-то… Я говорю: «Слушай, хватит вам эти “Бандитские Петербурги” всякие снимать, всю непонятную историю. Мы как-то должны уже молодежь воспитывать на чем-то. Снимай про молодежный хоккей сериал. Там не только игра, ты заглянешь в раздевалку, ты увидишь, что там жизнь. Там первая любовь, там отношения пацанов, там тренер, который один верит в них, другой не верит. Ну и много чего. Будет один из самых успешных сериалов». То есть тоже я же не понимал, что, предложив Федору этот уникальный проект, мальчишки будут меня узнавать на улице. Но это к чему опять же. Что ты иногда какие-то вещи делаешь не потому, что ты хочешь дополнительно что-то для себя, а просто считаешь, что так и должно быть. Ну, если у тебя есть опыт, понимание того, знание, что может быть полезным и каким образом это в итоге сработает, — ну почему нет?

А вот насчет кино я хочу очень вас спросить. Вот, как правило, ведь профессионалы, иногда даже невольно, критикуют фильм, где показывают… Потому что ты видишь: здесь погоны не те, здесь сапоги не таки прочее. Но понятно же, что кино же, в общем, не про это. Вот насколько вам удается разделить? Потому что я думаю, что даже в каких-то выдающихся фильмах и популярных очень наверняка есть какие-то косяки. Вот вы их умеете не замечать? Или это невозможно. И насколько это важно, чтобы вот в этом…

С возрастом понимаешь одну вещь, что советское кино — это выдающиеся произведения. Людей, которые при той, в общем, системе, которая, в общем, и цензура там была очень серьезная, и общественное мнение, и много чего, зашить в те фильмы именно и иронию, и критику, и юмор, и что угодно — ну конечно, это выдающиеся люди. Конечно, мы должны им благодарны быть за всё, что… на чем мы выросли и что для нас являлось смыслом. Ну, наверное, про спортивное кино.

Ну, я даже, скорее, про современное, когда мы попытались…

Я не смотрю кино, которое мне не интересно.

Ну, «Легенду 17» вы смотрели же?

Ну, конечно. Я все спортивные фильмы смотрел. Я смотрел «Брестскую крепость», я смотрел «Женский батальон», я смотрел «Подольских курсантов». Ну, мы про подольских курсантов ничего не знаем до сих пор.

Вообще, да.

Ну, нормально, это подвиг беспрецедентный, в истории вообще человечества. 3,5 тысячи пацанов, в возрасте 16–24 года стояли насмерть. Остановили самую высокооснащенную армию Гудериана, которые уже в белых воротничках ехали в 80 километрах от Москвы уже на парад на Красную площадь. Их никто не мог остановить. Пацаны встали насмерть. Мы должны понять… Кстати, мемориал можно еще до сих пор сделать. Потому что там земля — еще она свободна от застроек. Кстати, тут недавно одни ухари решили там сделать мусорный полигон. По земле, там был не раз, ты идешь — там еще половина ребята не захоронена, без вести пропавшие. Она плачет. Мусорный полигон хотели сделать. Ну вот, мы обязаны сегодня всё сделать, чтобы там этот мемориал, куда мальчишек можно приводить, и интерактивный музей, и всё, что с этим связано. Но сегодня без наглядных примеров, конкретных, ну, сложно, в общем, детей воспитывать. 2004-й, или 5-й год, я руководитель российского спорта, ко мне приходит сын моего друга, Муслим Товбулатов, папа его Гелани Товбулатов, мой друг, и говорит: «Вячеслав Александрович, я…» А он закончил институт здесь, и в Америке поучился. «Я, говорит, написал сценарий про Харламова». Я говорю: «Почему про Харламова?» Он говорит: «Ну, потому что это мой кумир, я восхищен был его игрой, мальчишкой». Ну, и дает мне. Я там почитал, говорю: «Ну, подожди». Звоню Никите Сергеевичу. Говорю: «Никита, сейчас придет моего близкого друга сын, он, мне кажется, с очень хорошим сценарием». Он говорит: «Да, конечно, пускай приходит». Короче, Никита посмотрел, потом положил в стол. И где-то лет через 10, сколько… девять, в общем, появился фильм, сценарий и все такое прочее. Многие начали критиковать. А у тех еще, у кого не атрофировалось чувство зависти, еще и… наши коллеги стали: ну, да, там это то, сё, пятое-десятое. То есть, это же художественный образ. Это же, знаешь, это же то, что, на самом деле, должно привлечь внимание. И могу сказать, что куда ни приду, сейчас до сих пор в аудиторию там студентов, фильму уже 10 или 12 лет, — все смотрели. И почему этот феномен произошел. Потому что люди устали опять же от этих «Бандитских Петербургов», захотели на конкретном примере конкретного парня из простой семьи увидеть смысл успеха. И конечно, это уникальный сам по себе момент, который позволил, в общем, открыть вот этот… наверное, это направление кинематографии, которое у нас очень слабо было развито в Советском Союзе: снять спортивное кино и передать атмосферу этого спорта — значит быть достоверным. То есть ты не мультик снимаешь. Ты должен передать и атмосферу, и вообще всё, что с этим связано. Ну, и у меня второй пример был — «Движение вверх». Скандал, если помните, был там серьезный. Жены начали возмущаться тому, что там какие-то факты были…

Хотя там и имена менялись же, да, по-моему.

…переставлены. Там Саша Белов попал в госпиталь не до Олимпиады, а после, поэтому жена возмутилась. Жена Кондрашина, тренера, сказала, что не дам использовать имя своего мужа, потому что там что-то опять не то, и что-то ей не понравилось. Ну, я собираю, у меня программа есть телевизионная, собираю все стороны. Продюсер, режиссер, автор сценария, все пришли и, в общем, начали обсуждать. В итоге я сижу, спрашиваю у жены Саши Белова, она тоже баскетболистка, говорю: «Слушай, ты можешь себе представить, сейчас это самый кассовый фильм. И ты, вот из-за того, что переставили факты, что Саша попал в больницу до, а не после, или наоборот — неважно, и этот победный мяч забросил не Александр Белов, а Ваня Тютькин. Представляешь, ты бы закопала вообще своего мужа, потому что никто уже не возвращался бы к статистике того времени, а просто обращался бы к фильму. И твоего мужа там нет. Героя той Олимпиады, который эту победу нам принес, его просто бы не было». Вот иногда, знаешь, такие вещи, которые, казалось бы, нужно принять. Ну, потому что это все равно авторская структура, хотя там, понятно, разрешение родственников в той или иной степени использования имени должно быть. Но, вот да, а Кондрашина там нет. Я не знаю, это было правильное решение или нет жены, семьи, но это факт. Так что я считаю, что советское кино — оно просто шедевральное, то, что касается последних, и… ну, достоверность тоже такая вещь. То есть много кто пытался снимать фильмы. Но мне кажется, после «Брестской крепости» хотелось выйти и любого немца просто задушить. Ну, то, что мы увидели на самом деле. Тот же «Женский батальон» — это тоже, в общем, передавало, в общем, реальность того времени. Это тоже не так просто сделать. И мне кажется, это те фильмы, которые можно крутить постоянно.  Я благодарен судьбе, что меня она свела с Подольском и я пришел, избираясь депутатом Госдумы, в школу, где я увидел музей Подольских курсантов. То есть не одно поколение школьников хранило память, о которой страна хотела забыть. Это удивительный сам по себе момент. Плюс то, что сегодня на Ильинском рубеже, где всё это происходило, доты остались и вся эта территория. Значит, каким-то образом это сохранилось, для того чтобы мы ее правильно использовали, не застроили коттеджами, или высотными домами и так далее. Не дай Бог, еще какой-то мусорный полигон кто-то хотел там разместить. Ну, мы должны думать сегодня. И так скажем, воздать великому подвигу этих ребят должное отношение, и уважение, и всё такое прочее. Половина ребят — это же многонациональная была команда, если так сказать. Из двух училищ. Искать, искать тех, кто пропал. Половина из них и до сих пор неизвестна, потому что в то время не было регистрации. Они еще не офицеры, они вообще курсантами были. В общем, иногда тебя судьба выводит на такие моменты, когда ты понимаешь важность и стараешься как-то об этом сказать, чтобы всё больше и больше людей об этом обо всем могли знать, гордиться и изучать. Опять же, кто были герои этих мальчишек, почему они не испугались, почему они в начале войны, еще не потеряв ни родных, ни близких… Вот, удивительный сам по себе пример. Ну почему мы не хотим никак,  в масштабе в том числе и школьной программы, изучать. Здесь надо просто об этом постоянно напоминать и громко говорить. Здесь я тут был в одной школе московской, которая открыла «Парту Героя»: командир Алешкин, который вел ребят и, понимая, что вел их на смерть, сам погиб. Открыли эту парту в школе. Но самое интересное, что его внук геройски погиб сейчас в СВО. То есть продолжатель. Продолжатель вот этой славной традиции. И интересно само по себе вот это сопоставление всего. И я разговаривал с учителями и со школьниками. И мы этим летом поедем туда, на Ильинский рубеж, как раз чтобы они уже поняли, что вот у них в школе находится «Парта Героев», которые много что сделали для того, чтобы мы могли сегодня жить, развиваться как государство. И здесь, мне кажется, восприятие детей того подвига очень важно сегодня.

Важно, конечно.

Может, как раз они и дадут нам, так скажем, возможность создать там мемориал. Не где-то там, в особо отведенном месте, а именно там, где происходило событие. Ну, я надеюсь на это. Хотя надежды просто так не случаются. Надо двигать эту историю обязательно, и мы получим результат, я в этом не сомневаюсь.

ЛЮБОВЬ

Вы всегда с большим теплом и очень так проникновенно говорите о родителях, о бабушке. А у вас есть какие-то детские воспоминания, я не знаю, любимые, как их назвать, к которым вы возвращаетесь, которые вас поддерживают или просто вы часто это вспоминаете? С чем это связано?

Ну, с барачной жизнью. Да, когда у нас условий никаких, и были зимы, когда очень холодно было в помещении, так сказать, по-другому это не назвать, ни квартирой, ничем, когда приходилось спать в полной одежде. Вот эту любовь родителей, бабушки и дедушки, которые всё делали, потому что, ну, понятно, не так много радости было в то время. И я помню, у меня появилась и первая лошадка педальная, и потом велосипед, и коньки двуполозные. И ты понимаешь, что, чтобы ребенок стал успешном, то есть вот эта любовь родителей, бабушек и дедушек, она определяющая, на самом деле.

А почему?

Ну, я не могу это объяснить. Я всё делаю сегодня, чтобы моя дочь эту любовь в полной мере ощущала и получала и от меня, от моей жены. И мои внуки сегодня, которых я просто готов обнимать там 24 на 7 и делать всё, чтобы они, в общем, вот эти все моменты…

А любовь к внукам чем отличается от любви к ребенку своему?

Потому что ты можешь его побаловать и в любой момент отдать обратно родителям.

Никакой ответственности. (Смеется.)

Никакой ответственности. Хотя внучка, Виктория, она такая больше к бабушке, потом я говорю: «Викусь, а ты знаешь, что деда тебя будет баловать больше всех?» Всё, с тех пор это мой человечек.

Она сообразила сразу. (Смеется.)

Сообразила, она сообразительная. Она была маленькая совсем, там полтора годика. Сейчас уже три с половиной, да. Как раз сюда ехал, она говорит папе: «Позвони деду». И мы с ней пообщались. Мне кажется, это важно. Недолюбленный ребенок, мне кажется, он совсем другой. Мне кажется, что любовь опять же это комфорт, который там нам только мог сниться, вот это какие-то неудобства, может быть, они всё же не имели никакого, в общем, определяющего значения в восприятии мира. Ну, понятно, сложности, трудности видишь. То же самое происходит там у тех же соседских пацанов. Но если так же любили, как меня, то одна история. Если нет — то ну, сожаление. Не знаю, любовь такая вещь, ну, как бы она у каждого своя какая-то. Да, потом у тебя появилась своя семья, и ты понимаешь, что любовь к женщине, которая, в общем, согласилась стать твоей женой, — это тоже, в общем, важная составляющая. Любовь дочери, которая была такой долгожданной, — это совсем другая история.

Я, знаете, сейчас вас слушал, вспомнил, у меня был священник в программе, который занимается заключенными. И он говорит: «Я видел там разных людей, они и по статусу… Но их всех объединяет то, что им не хватило любви». Вот собственно, да, наверное…

Ну, скорее всего. И мы это видим. Понятно, 90-е годы в нашей стране — это какая-то безысходность, это какое-то такое непонятное ощущение всего — свободы, вседозволенности. И понятно, не до детей было. Надо было выживать, и так далее. Мы видим на самом деле, у нас что происходит сегодня.

Ну да.

Это же не просто какие-то вещи, да. Ну, опять же, я вспоминаю свое детство, где ничего не было. Но ты понимаешь, что, оказывается, это не самое важное. Важнее, наверное, то, что надо находить это время обязательно, надо обязательно всё делать для того, чтобы вот это тепло. А еще если оно, в общем, в семье передается из поколения в поколение — это сила. Это сила твоей…

Конечно.

…твоего ребенка, это сила твоих внуков, будет силой твоих правнуков. Да, на удивление, у меня, к радости, наверное, у моих внуков до недавнего времени было две прабабушки и прадедушка. Одной прабабушке 88 сейчас, она по-прежнему активно ходит на работу. А другой прабабушке сейчас будет 101 год. Да, это Зоя Борисовна Богуславская. Да. Ну, так случилось, мы последние два года встречали Новый год с ней. Она в полном здравии. Да, рюмочку за Новый год, и много что интересного может рассказать за столом. То есть ты понимаешь, здесь и генетика тоже. То есть понимаешь, что здесь вот эта вот семейная любовь, которая передавалась и передается из поколения в поколение, — это, в общем, сила.

Конечно.

Сила семьи, сила земли, на которой мы живем, сила страны. И ее перспектива. Если мы это всё посчитаем неважным, то нам сложно будет сегодня вот в этом безумном мире вообще сначала выжить, а потом стать главными. Это устои, традиции, они всё, на чем они основаны — на любви. На уважении. На религии, на вере. На надежде. Так что всё это как раз и — ну, в моем понимании, это важнейшая часть истории. Мы обязаны об этом говорить. Не знаю, мы сейчас много слышим разного о системе образования. Это же тоже про любовь.

А вот вы еще говорили, что именно мама делает мальчика мужиком.

Я дискуссию эту постоянно веду с разными, так скажем, собеседниками. Разные мнения. Я верю в то, что мама тебя делает тем, ну, как бы… ну, они такие грозные все ребята, эти хоккеисты или еще кто-то. На самом деле, в общем, наше преимущество-то не в грозности, а в доброте, в любви, в уважении. В этом же то, что вносит обескураживающую ситуацию для противника, для врага. Ну, понятно, все ждут, что ты будешь жестким. Оказывается, ты можешь улыбнуться или…

И это от мамы.

Сто процентов. Не обидеть слабого, уважать старшего, не поднимать руку на женщину, ни в коем случае. Ну, конечно, от мамы. Папа — это другая история. Это мужская тема. А вот эти преимущества, которые скрыты в тебе, с молоком матери они воспитаны, они тебе дают преимущество. Это мое мнение. Хотя я со многими, так скажем, и друзьями своими, и оппонентами, эту тему иногда поднимаю. Ну, у каждого разное мнение. Но многие соглашаются на самом деле, что именно для нашей, для нашей земли мама, да, которое…

Ну, и отношения сына и мамы — это, конечно, особые совершенно отношения.

Ну, когда, слушай, мама моя, Царствие Небесное, работала в три смены, для того чтобы вовремя прийти, в типографии газеты «Правда» работала. Все эти глазурные сырки в то время, наверное, тоже какой-то дефицит был неимоверный, а у них в буфете это всё продавалось. И она спешила с ночной смены, чтобы мне коржики, там какие коржики были тоже. Она вот, не успевая, понятно, завтрак приготовить, прибегала домой перед школой, вот с этими сырками, с коржиками. Сынок, повнимательней там, смотри, не обидь никого там, травму не получи. Интересно, я, не знаю, публично говорил не раз, и дочери все время напоминаю своей, я говорю: сможете представить, что я, уже известный, большой, грозный, я маме звонил каждый день? Хотя у нас был один телефон на 30 человек, надо было посидеть в очереди там, ну и жене позвонить, и… Но обязательно я дозванивался маме, говорил: «Мам, мне некогда, у меня всё хорошо, не переживай». Я знал, что…

А почему, кстати, вы звонили? Вот вам важно было просто сказать, что у вас всё хорошо или вам важно было ее услышать.

Ну, и ее услышать. Я знаю, что она переживает.

Хотя она на игры же не ходила к вам, да?

Ну, практически нет. У меня папа не пропустил ни одной игры, которые я играл в Москве. Ну, потом…

А вы обижались, что мама не ходила?

Нет. Она всё чувствовала на самом деле. Да. И до последнего времени, мы же, ну, пока я не получил квартиру в 20 лет, ну, я же дома, домой приходил. Да, и тут удивительно было, фильм снимали про мой какой-то юбилей очередной. И квартира, и дом, в котором я вырос, она осталась. И мы как раз с камерой заходим, ну, постучались. Там долго не открывали, потом в глазок посмотрели. Я как раз сказал: слушайте, ну, все знали, жители, которые живут, они знали, что я там жил, в этой квартире. Открывается дверь в эту 43-метровую квартиру. Семь метров кухня. Я захожу. В комнате, где я спал с бабушкой своей, открывается дверь — и сидит бабушка на этом диване, похожая на мою. Я чуть это самое, с ума не сошел. На меня просто нахлынуло это всё воспоминание. Я думаю: ну… счастье было, любовь. Там всё было, в этом 43-метровом… И как это, ненависть этих соседей, когда ты в 10 часов идешь по этому… по каменным ступенькам, а там же всё это отдается. Двери были фанерные по сути. «Вот, не спит, антихрист…» Ну, в общем, да, и приходишь: ой, сынок, давай покушай что-нибудь там. Ну, понятно. Разные истории совсем. Да, и много что так мне посчастливилось. Вот это ощущение долго… ну принимать или иметь возможность вернуться в детство. И в школу ходил, в которой я с 1-го по 10-й класс. Тоже какие-то особые там…

Про школу я знаю, что очень ваша учительница хотела, чтобы вы стали физиком или математиком.

Нет, директриса.

Директриса.

Марья Андреевна, я думаю, вы будете смотреть. Я тут… ну, для телезрителей больше. У меня встреча была со студентами МГУ, и после там автографы, и фотки, туда-сюда. И подходит девочка такая красивая, юная. Говорит: «Вы Вячеслав Александрович? А я правнучка Марьи Андреевны Тереховой, вашего директора». Ну, я же лет восемь или десять назад последний раз ее видел, она там приходила на какой-то праздник. Я такой: «А жива она?» Она говорит: «Да, 98 лет. Пишет стихи. Часто о вас вспоминает». Я говорю: «Быстро телефон мне пиши». (Смеются.) Она написала мне телефон. Да, я вышел из МГУ, сел в машину, и набрал ей. Она говорит: «Славочка, да, привет, мне некогда, я тут чем-то занимаюсь».

Давай быстро, да?

Да, она все время говорила, что из тебя мог получиться физик или математик. Но я все-таки хочу сделать с ней интервью. Может быть, получится. Да, именно поговорить.

О, это было бы здорово.

Поговорить про смыслы всего. В этом же много что заложено. Столько лет спустя. Я надеюсь, что мне удастся это сделать. Было бы интересно.

Вячеслав Александрович, финал у нас. Вы знаете, что у нас в финале я прошу поставить знак препинания в предложении, где постановка этого знака меняет смысл на противоположный. И я так же знаю, что вы однажды в своей программе тоже использовали этот прием. Вы спросили у вашего гостя, боевого офицера, в предложении «простить нельзя возненавидеть врага», где он поставит знак препинания. А я, собственно, хочу этот вопрос задать вам. Где бы вы поставили в этом предложении в такой ситуации: «Простить нельзя возненавидеть».

Ну, я, в память о своем отце, наверное: простить нельзя, запятая. Он прав.

Спасибо.

Приятно было.

Спасибо большое. Это был Вячеслав Александрович Фетисов. А мы продолжим писать «парсуны» наших современников через неделю.