Чего жаждала самаряныня?

— Дай Мне пить.

Два раза Он испытывал сильную жажду.

Возможно, больше. Но Евангелия упоминают только о двух. Когда он попросил у самаряныни воды. И когда –— уже на Кресте — произнес страшное: «Жажду».

Вода, стихия и утоления жажды, и очищения.

Как Бог, Он не нуждался в очищении, но, как Человек, мог испытывать жажду.

Как в тот жаркий день, когда Он подошел к колодцу и попросил у женщины, самарянки, воды.

— Дай Мне пить.

И дальше начинается самый долгий, самый богословски прозрачный диалог в Евангелиях.

Иисус спрашивает — самарянка отвечает. Самарянка задает вопрос — Иисус дает ответ. Длится летний день; в тени, возле колодца, не прекращается беседа.

Евангелия вообще диалогичны. Это единственный священный текст, бóльшую часть которого занимают диалоги.

Базовые тексты других мировых религий монологичны. Почти полностью состоят из заповедей, наставлений, предписаний, ниспосылаемых свыше; человеку отводится лишь роль молчаливого слушателя и исполнителя. Речь движется только в одну сторону, сверху — вниз.

В Евангелиях это, конечно, тоже присутствует: например, Нагорная проповедь, занимающая три главы от Матфея. Или четыре главы от Иоанна (14–17): почти целиком — монолог Христа.

Но бóльшая часть Евангелий — это живая и текучая, как вода, стихия диалога.

И самый долгий, самый развернутый диалог у Иисуса происходит — нет, не с кем-то из Его апостолов. Не с Его оппонентами — фарисеями, саддукеями, иродианами… Не с властями — с ними Он вообще большей частью молчит.

Самый долгий и подробный разговор у Него происходит с женщиной. С Фотиной, как звали ее, согласно преданию.

Это было странно, непонятно. Не случайно ученики Его, вернувшись, были так удивлены. Их Учитель о чем-то увлеченно беседовал с женщиной.

Не просто женщиной — существом, по традиционным воззрениям, «второго сорта», а не-иудейкой. И не просто не-иудейкой, но самаряныней, самарянкой. Сама Фотина была  удивлена, когда он заговорил с ней: Как Ты, будучи Иудей, просишь пить у меня, Самарянки? Ибо Иудеи с Самарянами не сообщаются. «Не сообщаются» — мягко сказано. Они враждуют. Самого Христа, когда Он шел в Иерусалим, самаряне отказались пропустить через свой город (Лк 9:51–53).

И все же Он заговаривает и долго беседует — с женщиной, не-иудейкой, самарянкой. Которую к тому же с полным основанием можно назвать грешницей.

Иисус говорит ей: пойди, позови мужа твоего и приди сюда. Женщина сказала в ответ: у меня нет мужа. Иисус говорит ей: правду ты сказала, что у тебя нет мужа, ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе. Последние слова — ук эстин су анир — можно перевести и так: не есть твой муж.

Фотина, судя по всему, живет с чужим мужем. Она виновна в тягчайшем грехе прелюбодеяния. По закону Моисея, который признавали и иудеи, и самаряне, он карался смертью.

Но в словах Христа нет осуждения.

Осуждать — ставить себя в позицию превосходства. Осуждать — разрушить диалог: диалог предполагает относительное равенство собеседников. Ради диалога с человеком Бог добровольно умаляется, смиряется. «Смирися и ныне смирению моему», как обращается к Богу Иоанн Златоуст.

«Чтобы понять всю глубину этого рассказа, — писал протоиерей Георгий Чистяков,  — нужно встать на позицию иудея того времени. Мужское распутство, мужской разврат воспринимался как нечто почти естественное, но то же самое в отношении женщины свидетельствовало о такой глубине ее падения, что об этом не только говорить — думать было стыдно. А Он ведет с ней разговор, причем наедине, — самый длинный из диалогов с глазу на глаз во всем Священном Писании. Можно смело утверждать, что нет другого, более глубокого по содержанию диалога один на один во всей Библии, чем этот разговор Иисуса с самарянкой. Это одно из самых потрясающих мест Нового Завета и всего Священного Писания. Оказывается, что дорога к Богу открыта каждому».

Господь смиряется. Без обличений, просто и спокойно констатирует. «Тот, с кем ты сейчас сожительствуешь, не твой муж». Зная, что эта простая констатация произведет на его собеседницу большее воздействие, чем сотни гневных обличений и страх наказания. Он даже слегка хвалит ее за правдивость. Правду ты сказала, что у тебя нет мужа…

Мы не знаем, как она выглядела.

Наверное, была уже не очень молода, если уже пять раз побывала замужем… Но как долго длились эти ее браки, не сказано. Да и старость, по меркам того времени, наступала у женщин гораздо раньше. Что говорить: еще два века назад женщина под тридцать уже считалась немолодой.

Вспомним, когда в пушкинском «Каменном госте» на вопрос Дона Карлоса «Скажи, Лаура, / Который год тебе?» Лаура отвечает: «Осьмнадцать лет», то выслушивает нечто для современного человека трудно представимое. «Ты молода… и будешь молода /
Еще лет пять иль шесть». Эти пять-шесть лет, продолжает Дон Карлос, ты будешь окружена мужским вниманием, мужчины будут тебя «ласкать, лелеять и дарить». А когда эти пять-шесть лет пройдут, то есть ей исполнится двадцать три или двадцать четыре?

…твои глаза

Впадут и веки, сморщась, почернеют,

И седина в косе твоей мелькнет,

И будут называть тебя старухой…

В этом же «старушечьем» возрасте, вероятно, пребывала перед обращением и Мария Египетская. Она сообщает, что предалась блуду, когда ей было двенадцать лет, и «около семнадцати лет… прожила… будучи как бы костром всенародного разврата». Иными словами, когда она прибыла в Иерусалим, ей было двадцать девять лет. «Старуха». И она цепляется за мужчин, особенно молодых, «юношей», почти навязывает себя им. 

Так, возможно, и для самарянки Фотины ее последний мужчина («не муж тебе») своего рода «последний шанс». Никто ее, «старуху», да еще с детьми, уже не желает брать в жены. А ей хотелось: внимания, ласки. Не случайно она так бойко, без обычного женского стеснения, заговаривает с незнакомым мужчиной, даже иудеем, не сразу поняв, Кто просит ее напоить Его.

Неделя о самаряныне — предпоследняя в череде послепасхальных Недель, а о Марии Египетской — предпоследняя среди предпасхальных, великопостных.

Да, Мария, судя по ее рассказу, больше предавалась блуду, чем Фотина. Но грех — понятие не количественное, а качественное. Важно не как глубоко они пали, а как смогли подняться. И они — смогли.

«Я не хочу быть рабом оргазма», как однажды горько заметил один мой знакомый. Сказано это было после очередного краткого и болезненного романа. Ему хотелось что-то поменять в своей жизни; удалось ли, не знаю.

И самарянка Фотина, и египтянка Мария смогли изменить свою жизнь. И даже стяжали святость. Фотина приняла мученическую смерть в Риме.

Женщины, чья жизнь переломилась на две части. До встречи с Христом и после. У Фотины — во время Его земной жизни; у Марии — значительно позже.

Это не имеет значения. Христос вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр 13:8).

Встреча и беседа с Ним имеют одну и ту же силу, когда бы ни произошли: при Его земной жизни, после или уже в наши дни. Важно другое. Чтобы Его слова, обращенные к человеку, были услышаны.

Но вот встреча происходит. «Дай мне пить». И мусор исчезает, и душа наполняется водой. Переполняется, вода течет, блестит, брызжет через край.

И бывшая грешница становится источником воды, текущей в жизнь вечную (Ин 4:14).

Та амфора пытливой самарянки,

Кувшин ли просто... Господом хранима,

Бежит вода, чиста после огранки,

В пространстве золотом, идущем мимо,

Бежит вода, чиста после огранки,

И облако белеет нестерпимо

Над рынком, забытьём автостоянки,

Над блокпостами Иерусалима.

(Константин Кравцов)

И еще одна важная тема, связанная с «женским» в христианстве.

Диалогизм Евангелий — не только собеседование Бога и человека, не только между Божественным и человеческим. Это и диалог внутри человека, внутри человеческого рода — между мужским и женским.

Женское начало, прежде полностью подчиненное, безмолвное и безличное перед ним, отныне, включенное в диалог с Богом, очищается и возвышается.

…Нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе, как писал апостол Павел (Гал 3:28).

Прежнее неравенство сменяется дополнительностью, взаимным чередованием, как чередуются реплики собеседников в диалоге. О чередование «мужских» и «женских» Недель в Великом посте я уже упоминал в очерке о Марии Египетской; еще более отчетливо это чередование заметно в Неделях по Пасхе.  

Неделя апостола Фомы, Неделя жен-мироносиц, Неделя о расслабленном, Неделя о Самаряныне, Неделя о слепом. «Мужская» неделя — «женская» неделя… И так — до Вознесения. «Мужская» — «женская»...

Вряд ли это чередование возникло умышленно, но, возникнув, стало настолько привычным, что почти незаметным. Как слияние мужских и женских голосов в церковном хоре. Как чередование мужского голоса (жениха) и женского (невесты) в чине венчания. Как изображение Богородицы, держащей младенца Христа, и изображение Христа, держащего маленькую, спелёнатую в погребальные ризы Богородицу.

— Дай Мне пить.

Мы так и не узнаем из евангельского текста, дала ли она воды из колодца Христу. Скорее всего, она напоила Его. Но жажда — физическая, телесная — и ее утоление отходят как бы на второй план. На первый выходит утоление жажды духа.

Если бы ты знала дар Божий и Кто говорит тебе: дай Мне пить, то ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую, — отвечает Он Фотине.

Телесную жажду можно утолить водой. Душевную — общением с друзьями, родными, с незнакомыми, но приятными людьми; чтением, музыкой…

Духовную можно утолить только общением с Богом.

И Ему приходилось постоянно об этом напоминать. Апостолам, переживавшим, что взяли с собой недостаточно хлеба. Марфе, слишком хлопотавшей об угощении гостей.

Да и ученикам, вернувшимся с провизией: «Равви, ешь!» — пришлось сказать: У Меня есть пища, которой вы не знаете.

Возможно, Он был голоден. Не исключено, что продолжал и испытывать жажду. Но все это было в тот момент не так важно. Гораздо важнее была одна спасенная душа.

Самаряныня, чья жизнь теперь — Он знал это — изменится полностью. И наверное, слегка улыбался, думая об этом.