«Безбилетники». Роман-сериал. Серия 24. «В Ай-Даниле»

Погода резко ухудшилась. На побережье задул с гор холодный пронизывающий ветер. Над гордыми утесами Ай-Петри клубились черные грозовые облака. Море будто чем-то тревожилось. Оно негостеприимно переливалось свинцовым блеском, бурлило водоворотами под затянутым дымкой солнцем. Лезть в него совсем не хотелось.

За утренним чаем они стали обсуждать, что делать дальше.

Они сидели на обрыве, пили чай и обсуждали, что делать дальше.

— Я тут подумал. А давай письмо прочитаем. — Сказал Том. — Может поймем что-то?

Монгол молча полез в сумку, нашел там конверт, раскрыл.

— «Здравствуй, дорогой Миша. Насилу сплавил этих оболтусов из дома. Накорми их, дай переночевать, и гони в шею. С любовью, Лелик».

— Может так шифровка какая? — Том взял письмо, посмотрел на свет, покрутил.

— Вроде больше ничего.

— Над огнем нужно подержать, — Монгол зажег спичку.

— Пусто.

Монгол спрятал письмо в конверт, и вдруг расхохотался.

— Да не, лажа какая-то. Индеец явно не при делах. Нужно в Партенит. И чем скорее — тем лучше. А Лелик — еще тот друг. Мог бы как-то по-человечески написать. Гони, говорит, в шею. Но не мент, это точно. Ну что, вперед? Может хоть пожрем разок нормально. Хотя я бы хотел барабанить поучиться.

— Может вообще его выкинуть? — Том кивнул на сумку.

— Письмо?

— Ага.

— Не надо. Без него вообще беспонтово. Давай к нему с приветом завалим, а там посмотрим по ситуации. Если с порога прогонит — письмо отдадим. Ну что, когда двинем?

— Чего тебе приспичило? Успеем еще.

— Надоело уже тут. — Монгол посмотрел вокруг. — Дрова эти достали, рукомойники. А вдруг он впишет? Хочется уже пожить по-человечески. На кровати поспать, яичницу пожарить на плите.

— Не понимаю, чем тебе тут не живется? Вот домой вернешься, — будет тебе и кровать и яичница. А если не впишет? Народ вокруг веселый, только знакомиться стали.

— Если Лелик не впишет, я бы в Планера двинул. Там хоть Вероника есть. Можно сказать, любимый человек. А тут народу много стало. Надоело, короче. С молчунами как-то спокойнее было.

— Ну давай еще денька три поживем, и двинем.

— Ладно. — Нехотя согласился Монгол.

Действительно, за последние пару дней их поляну плотно заселили. Ближе всего к ним подобрался художник Веня. Его синяя палатка стояла метрах в десяти от них. За ним устроились какие-то жекины знакомые, которым надоело жить на берегу моря. Чуть дальше, тоже на пятачке над обрывом обосновался Глеб, — потертый жизнью флегматик из Запорожья. Выше, над родником, поселились двое толстяков из Москвы, а на самом краю поляны устроилась семья хипарей с ребенком. Ребенку было года полтора. У него были васильковые глаза и светлый непослушный чуб. Он никогда не плакал, зато все время стремился сбежать от родителей, и если это удавалось, то носился по поляне, по-пингвиньи махая своими короткими ручонками. Родители зорко следили за ним, отлучаясь только по очереди.

— Параноид! — Метко назвал его Глеб. — Психоз, связанный с манией преследования.

— А ты кто? Панк? — Спросил Монгол.

— Наверное. — Неуверенно сказал Глеб.

— Это просто. Ты что слушаешь?

— Гробов, ДК.

— А, ну тогда панк. — Сказал Монгол. — Главное, что не «Сектор Газа». А то подделок развелось. Что групп, что панков.

— Я у Летова дома был, в Омске. — Сказал Глеб. — Он на первом этаже живет, в обычной пятиэтажке. И это все басни, что у него дома асфальт на полу, а все стены заклеены вырезанными из журналов глазами.

За спиной послышались веселые голоса.

На тропинке несли с родника воду двое москвичей. Над ними веселым волчком крутился целый комариный рой. Полные, одутловатые, не по-возрасту похожие на мешки, с налетом присущей жителям мегаполисов детской наивности на лице, они сильно отличались от остальных. К тому же они говорили не привычное «пацаны», а странное и нелепое «парни».

— Привет, парни! — Весело крикнул один, задорно взмахнув пухловатой рукой.

— Здарова. — Ответил Глеб.

Они прошли мимо, затем, пошептавшись о чем-то, повернули назад.

— Парни! А как вы спите? — Непонимающе спросил один. — Прямо так, без палатки, на земле? У вас и спальников нет?

— Не-а.

— И карематов?

— Мы всё взяли, но в самолете забыли, — ответил за всех Монгол. — Карематы потеряли, эскалопы испортились. Особенно карематы жалко.

— Да, не повезло вам, парни! — искренне посочувствовали москвичи, и двинулись было к своей поляне.

— Эй, парни! А правда, что вы у себя в Москве яблоки в магазинах покупаете? — Весело и беззлобно крикнул вслед запорожец Глеб.

— Лучше брать у бабушек на рынке. А что? — Удивились москвичи.

— Деньги девать некуда. — Прыснул Монгол.

— А еще говорят, что вы воду из под крана кипятите. — давясь от смеха, добавил Веня.

Те ничего не ответили, и, отмахиваясь от комаров, побрели к себе на стоянку.

— Ха, над парнями — комары, а над пацанами нет. Интересное явление. — Отметил Монгол.

— На свежую кровушку летят, гады. Кстати, а что такое карематы? — Спросил Том.

— Хрен знает. В первый раз слышу.

— Подстилка такая, чтобы спинке тепло было, — отвечал Глеб. — Чтобы, значит, жить на берегу моря, как у себя дома, на матрасике.

— Ясно, парни! — Том состроил умное лицо, и все снова захохотали.

— Как они сюда попали, вообще не ясно. Прикид яркий, мажорный, но и на мажоров не похожи, раз тут выживают. Как будто мама погулять отпустила, и где-то задержалась.

— Да они упакованы по полной! С таким барахлом в Тундру ходить можно. Вот сопрут у них майно, — тогда узнают, почем фунт бытия.

— А тут вообще воруют? — Спросил Том.

— А то! В прошлом году ребята стояли, аккурат на вашем месте. Палатку, наивные, поставили выходом к обрыву, чтобы в море купаться и видеть, если кто в гости зайдет. Ну, плавают себе, довольные, на палатку поглядывают: все хорошо. Поднимаются, а у палатки спина разрезана. Денег нет, документов. Паспорта, правда, потом вон в тех кустах нашли.

— Том, а где сало? — Вдруг спросил Монгол.

— В пакете было, в моей сумке. — Том только сейчас заметил, что Монгол уже довольно долго роется в вещах.

— Нету здесь.

Они обыскали всё вокруг. Все было на месте: документы, вещи, нож. Даже спирт, которого осталось грамм семьсот.

— Мужики, кто-нибудь сало брал? — С последней надеждой спросил Монгол, но все развели руками.

— Если спирт остался, то брал не человек. Скорее всего ежи утащили. — С сознанием дела ответил Глеб. — У нас в прошлом году пакет с крупой уволокли. Мы потом остатки в кустах нашли. Я с тех пор всю жратву на деревья вешаю.

— Да там нормальный кусок был, непочатый. Вот маленький остался. Маленький не взяли, сволочи!

— Тут такие ежи! — Продолжал Глеб. — С кота!

— Вот же гады. — Сокрушался Монгол. — Тут и так жрать нечего, а теперь вообще. Подорвали нашу продовольственную базу.

— Бесполезно. Не найдешь. — Веня, скрестив руки, наблюдал, как в поисках сала Том шарит в колючках самшита. — Лучше думай, как жить дальше. Я, например, картины пишу. Но есть и другие способы заработка. Можно, например, нарвать винограда и отнести его на рынок. Плюс — его заберут сразу. Минус — скорее всего очень дешево.

Том не отвечал. Сала он не нашел, зато обнаружил в кустах целый лабиринт полузаросших тропинок, и теперь блуждал по ним, собирая ветки для костра.

— Можно еще набрать камней, расписать их аюдагами типа Гурзуф-95, и продавать по дешевке. Краску я дам.

— Панк ненавидит капитал и общество потребления. Панк презирает весь этот официальный балаган, именуемый государством. Уважающий панк не будет сидеть на берегу и торговать камушками. Это к хипарям. — Сказал Том.

— Есть менее приличный способ. Можно нарвать лаврушки у Тарелки, или, там, розмарина. Раздобыть дешевых горшков. Воткнуть побеги в горшки и продавать как саженцы. На хлеб с маслом хватит. Минус — нужно валить до того, как они завянут. Хотя вянут они долго.

— Вот подойдет ко мне старушка, достанет свой тощий кошелек… Так я ей сам все и расскажу. И про веточки, и про горшочки. Нет, нельзя такое. Пенсионеры и так государством обижены. Что ж мне, против этих несчастных стариков на стороне уродов выступать? И хотя их обиженность напрямую истекает из их доверчивости, но все равно это не по-человечески. — Проговорил Том, вытаскивая из вороха опавшей листвы спрятанные кем-то ласты.

— О, да это же средства производства! — Сказал Веня. — Кстати, в Ай-Даниле есть недостроенный пирс. Трубы такие из воды торчат. На трубах мидий — валом. И народу почти нет.

— Спасибо! Вот это надо попробовать. Мы вечером вернемся. Ты посмотри за нашим местом, чтобы не занял кто.

— Удачи! Если через месяц не вернетесь, я буду считать поляну свободной. — Ответил Веня.

…Они молча брели вдоль моря, переступая тут и там через окаменевшие от соли мореные доски, старые пакеты, обрывки канатов, мотки свалявшейся ветоши, банки, бутылки и прочий хлам, пока не показались вдали торчащие над водой пеньки ржавых труб. Там же, среди больших валунов, тянулась по берегу бетонная стена. И берег, и стена показались Тому смутно знакомыми, но он никак не мог вспомнить, где и когда видел этот странный пейзаж. Его вдруг снова охватила странная тревога, неясное предчувствие чего-то неизбежного, какого-то рока, от которого не уйти, не скрыться.

Стена оказалась высотой около двух метров. Монгол подошел к ней, и, погладив шершавый бетон, засмеялся:

— Слушай, ну а стена-то здесь причем?

— Рок. Точно рок. — Пробормотал Том, и даже остановился. — Мы словно кадры в чужом кино. Иногда пленку назад передергивают. Надоест — выключат...

— Чего?

— Да так. Когда-то мне приснилось, как ты говорил эти самые слова. Вот так, едешь куда-то, доказываешь что-то, думаешь, что свободен, а потом бац… И все уже было.

— А тут камушки красивые. — Монгол смотрел себе под ноги, разглядывая разноцветную гальку. — Может реально продавать?

— Это же яшма! Надо домой мешок захватить! Лежать потом будет, под кроватью, пока мать не выкинет, — засмеялся Том, надевая ласты.

Ежась от холода, они зашли в воду и поплыли к ржавым, поросшим водорослями трубам. Волны у труб были значительно меньше. Улучив момент, Монгол подтянулся на одной из труб, заглянул внутрь.

— Тут вода теплая. Прям залезай и грейся.

— Ты держи пакет, я буду нырять. Потом поменяемся. — Сказал Том, и нырнул в холодную темень, к основанию трубы, туда, где ракушки были покрупнее. Схватив одну из них, он попытался было оторвать ее, но она так крепко приросла к основанию, что ему едва хватило воздуха, чтобы с ней справиться. Он переплыл к трубе подальше, но здесь прямо вдоль берега неслась целая морская река, и если бы он не схватился за ее край, его бы непременно унесло куда-нибудь в Ялту.

Повесив пакет на трубу, Монгол выбрался на берег, и вскоре принес Тому острую железку. И хоть дело пошло немного быстрее, но через полчаса они замерзли, и полностью выбились из сил.

— Ладно, давай отдохнем пока. — Монгол уныло разглядывал скудный улов. В пакете не было и половины.

Они сели на берегу. Лезть опять в холодную воду совсем не хотелось. Вдруг вдали появилась лодка. Она плыла вдоль берега. В лодке сидели два пацана лет десяти. Отчаянно работая веслами против течения, они медленно продвигались вперед, к трубам, пока, наконец, не набросили на одну из них веревочную петлю. Второй конец веревки был привязан к носу лодки, и она тут же натянулась струной.

— Эй, пацаны! Вы тоже за мидиями? — Спросил Том.

— Не, просто плаваем.

— А ласты нужны?

— Покажи.

Том показал ласты.

— Не галоши, размер регулируется. Пакет мидий надергаете, и ласты ваши.

Один парень не проявил к ластам никакого интереса, зато у второго глаза сразу загорелись.

— Годится. — Он прыгнул в воду.

— Чего ж ты друга бросаешь? — Сказал Том. — Помогай!

Второй пацан прыгнул следом.

— Да, бизнесмен из тебя не получится. — Ухмыльнулся Монгол. — Я дрова поищу.

Том сложил под стеной из камней очаг, нашел где-то старую крышку из-под кастрюли, глянул на море. Уже темнело. Пацаны, синие, покрытые мурашками, отчаянно фыркая, рвали мидии.

Наконец, вернулся Монгол. Он притащил на плече длинную цилиндрическую штуковину, сваренную из арматурных, обшитых досками прутьев. На досках висели лохмотья выкрашенного серебрянкой брезента.

— Видал?

— Что это?

— Какая разница? Лишь бы горело. — Монгол стал обдирать с нее доски, складывая их поленницей у очага.

Пацаны, наконец, залезли в лодку, и погребли к берегу.

— Не можем больше. Холодно.

— Ладно. — Том отдал им ласты, забрал пакет. — Пока, пацаны.

— Пока! А кстати вы знаете, что жжете?

— Нет.

— Здесь когда-то фильм снимали. А это акула, в которой типа нашли письмо капитана Гранта. А вон еще камень оттуда! Ловите!

Из темноты к ним полетел огромный булыжник. Монгол едва успел увернуться. Булыжник врезался в стену, и отскочил от нее как футбольный мяч.

— Офигеть! — Монгол взял его в руки. Это был обтянутый коричневой тканью кусок пенопласта.

— Я думал, что мне кирдык. Вся жизнь перед глазами прошла.

— Может быть этот камень держал в руках сам Капитан Грант! — Захохотал Том, нарезая остатки хлеба.

Монгол суетился у очага, подбрасывая дрова, меняя мидии. Те шкворчали и пузырились, открывая свои беззубые розовые рты, пока, наконец, не застывали, пожелтевшие, на кастрюльной крышке.

Запах еды приподнял друзьям настроение.

— Вроде готовы. — Том набросал травы под стеной, разлегся у костра.

Они одновременно схватили по ракушке, отправили в рот. И — чуть не поломали зубы.

— Что за лажа? Песок? — Том вытащил изо рта несколько неровных перламутровых шариков.

— Это жемчуг!

— Давай сюда. Может пригодится! На хлеб поменяем. — Монгол достал из сумки спичечный коробок.

К концу ужина жемчужные шарики плотно покрыли дно коробка.

— Эх, хорошо-то как. — Оглядывая суровое, потемневшее от непогоды море, Том прихлебывал горячий чай с мятой. — Знаешь, это вот то самое, настоящее. Ну были бы у нас деньги, — мы б сидели где-то в Гурзуфе, и никогда бы сюда не пошли. А теперь мы жжем ту самую знаменитую акулу, в чреве которой было найдено письмо капитана Гранта! Мы вошли в историю, Монгол!

— И что? — Не понял Монгол.

— Это офигенно. — Сказал Том. — Сам посмотри. Безденежье — это залог любого приключения. Деньги убивают реальную жизнь. Они дают комфорт, который облепляет нас, делает жизнь набором функций. Самое страшное, что с ним невозможно бороться. От него можно только убежать. Капитал поэтому и живуч, что проник в самое сердце человека. Вырви из него капитал, и станешь свободным, самодостаточным.

— Это всё базары красивые. Посмотрел бы я на тебя, если бы у тебя вдруг появились большие деньги. — Сказал Монгол.

— Ты хочешь увидеть, как я превращаюсь в мудака? — Спросил Том.

— Что, страшно? — Монгол отвел глаза. Было видно, что он хочет что-то сказать, но не решается.

— Что с тобой, Монгол?

… Наутро они отправились назад. Поднялись по пыльной полевой дороге, свернули на тропу, и долго шли вдоль забора, разглядывая через сетку забора чахлые виноградные лозы. Ягод здесь совсем не было.

— Как там твой отец, кстати?

— Бухает. — Отозвался Том. — Я был у него после того, как… Ну после Галушки. Больше не ходил.

— Ясно. Все бухают, вся планета. — Вздохнул Монгол. — Ну мы-то — ладно, у нас еще печень молодая. А они? Какое-то поколение порченное. Сука, как же я этих всех алконавтов ненавижу. Хрен поймешь их, на что способны. Никогда непонятно. То ли понты колотит, то ли… Всю жизнь трус, а как выпьет, так… А твой, он как, — реально мог бы?

— Не знаю. — Пожал плечами Том.

— Вот сука старая.

— Не говори так. — Тихо сказал Том.

— А что не так?

— Это мой отец.

— Ни хера себе отец. — Возмутился Монгол, — мудак он, а не отец.

Том вдруг размахнулся, и что есть силы двинул Монгола кулаком в челюсть.

«Отдых кончился, мастырим лыжи». — Подумал он, с ненавистью смотря на друга и ожидая крепкой борцовской ответки.

Но Монгол вдруг улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой, сплюнул, и, почесав скулу, иронически прищурился.

— Опа. Вечная проблема интеллигента. — Он не знает как толково дать в нос. Ну кто так бьет? Это же несложно. Вот почему это умеет любой тупой гопник, типа меня, а ты — нет? Потому что тут мозгами думать не нужно. Любой удар должен идти через голову в мозг, то есть пробивать в затылок. Тогда ты можешь вырубить человека. И чем быстрее ты его вырубишь, — тем лучше, иначе драться не имеет смысла, — зря только пальцы разобьешь. А это что?.. Стань вот так.

Монгол как ни в чем не бывало взял Тома за руки.

Том глянул ему в глаза, но и на самом их донышке не увидел ни злости, ни обиды. И машинально повиновался.

— Левую ногу вперед, чуть согни в колене, правую чуть назад, упри ее носком… — продолжал Монгол. — Так. Носок правой ноги разверни наружу. Так. Оба колена чуть присогнуты. Под правым каблуком — три пальца от земли.

Монгол опустился на колено, и вставил пальцы под правый кед Тома.

— Так, три пальца, хорошо. А теперь — бей всем корпусом, всей правой частью... Та не рукой, корпусом бей. Проверни носок правой ноги на точке, где стоишь, и выпадай всем телом, чтобы разворот был, чтобы корпус шел. Почувствуй. Рука — это продолжение тела. Видишь, как идет всё тело? Бьет корпус, а не рука. Запомнил? Рука идет расслабленная, кулак сжимай только в конце удара. Тогда удар быстрее. Пальцы не подгибай, а в ладонь упри, а то сломаешь. Теперь бей в висок, или в подбородок. Ну, — бей.

Вместо удара Том обнял Монгола.

— Монгол, не говори больше так о моем отце. Не надо.

Они медленно пошли дальше.

— Ладно, не буду. Я как про своего вспомнил, так и закипело. Просто я… Я про своего отца одно помню. — Сухим, обезвоженным голосом проговорил Монгол. — Было мне лет пять. Мы тогда в двухэтажке жили. В малосемейке, на втором этаже. У нас был такой маленький балкон. Старый, ржавый, мы на нем только цветы держали. И вот как-то отец пришел домой, синий в дюпель. Страшный такой, огромный. Красный. Начал орать. Потом стал мамку бить. Я, помню, реву, забегаю на кухню, а мать мне: Сашенька, иди на балкон, собери народ. Это звучало так глупо, так странно, это я уже тогда понимал. Как можно собрать народ? Но я послушался, побежал на балкон. Выхожу, а под балконом — уже толпа стоит, человек десять: все на меня смотрят. Столько незнакомых, взрослых глаз смотрят на меня. А я — как на сцене, аж голова закружилась. И тут кто-то из них кричит:

— Что у вас там происходит?

А я им кричу вниз:

— Папка пьяный.

И все эти люди — они загалдели недовольно, и к нам пошли, разбираться. И кто-то из них тогда отца таки приложил. Или мне, может, так хотелось. Я помню, что отец тогда сильно испугался. То есть для меня это был и не отец как бы, а просто какой-то злой человек, который обижал мать, и его нужно было терпеть.

— А где он сейчас?

— Не знаю. Свалил куда-то. Знаешь, как в песне поется:

Папа может, папа может

Жить с кем угодно.

Только с мамой, только с мамой

Не может жить.

— Монгол замолчал, пнул ногой камень. — Иногда я думаю… Что я вроде как старший брат того себя, маленького. И я уехал куда-то, и не смог его защитить. И мне его жалко, но я не могу его укрыть, не могу ответить. И еще я знаю, что из таких воспоминаний — только два выхода: простить его, или убить… Ну ты понял, как надо?

— Понял. Спасибо, Монгол.

— Не за что. Бей — вкладывайся. Дистанцию держи, сразу не кидайся, а то вдруг там приправа какая. Но если пошел — не останавливайся, при буром, старайся достать. Против света не становись. Солнце там, или фонарь, — лучше чтобы у тебя за спиной был, — так выиграешь долю секунды в реакции… Если он здоровый, — держи на расстоянии. Если можешь свалить — вали. Бей с ноги, садись на руку, и бей в голову, пока не вырубишь…

Над ними уже маячил земляной утес, который рисовал Веня. Когда они вернулись на поляну, он разливал кипяток по чашкам. У костра лежал Жека.

— С возвращением! А у вас тут хорошо. На берегу холодно совсем.

— Ак дела?

— Никак. Толик с ума сходит. Жратву делит. Кто сколько съел, кто чего купил. — Жека прихлебывал из кружки дымящийся чай. А еще бандиты московские домой уехали. Те, которые всех поили. У них, оказывается, багажник был водкой забит по самую крышку. И они ее всю в Тарелке на шампанское поменяли, бутылку на бутылку. А у них “Мерин” черный. Так вот они на него все гуртом залезли, на крышу, на капот. Ехали по набережной, и всех вокруг шампанским обливали.

— А еще сегодня утром менты приходили. — Сказал Веня.

— И что?

— А ничего. У всех паспорта забрали, и мы пошли в Гурзуф их выкупать. Да, Жека?

— Да.

— Но только у Жеки Толик есть. А кто заплатит за бедного еврея? — Вздохнул Веня.

— Что, заплатил? — Спросил Монгол.

— Не-а. Я единственный не заплатил. Я ж еврей.

— Как?

— Подумайте сами. — Сказал Веня. — Если бы это был штраф, то была бы квитанция. Им же за бабки отчет нужен. Но ведь ежу ясно, что бабки они забирают себе. Ну вот я и спросил: «на каком основании?» Они мне говорят: «вы нарушаете режим прибрежной полосы». Я говорю: «а где можно прочесть за этот режим? А то мне мама говорила: «Веня, всегда соблюдай законы, а то они вмешаются в твою жизнь. Покажите мне бумажку, на которой написано: там-то и там-то стоять с палаткой нельзя». Они мне: «самый умный?» А я: «вы будете спорить с моей мамой? Это бесполезно!» Они говорят: «забирай паспорт, и вали отсюда». Ну, я не гордый, я и свалил.