«Безбилетники». Роман-сериал. Серия 40. «Курица»

Утро выдалось пасмурным. Небо затянуло тонкой белесой пленкой облаков, под которой наползали на море небольшие звездочки кучерявых тучек.

— За бутылками. — Глюк попытался было разбудить Монгола, но тот только перевернулся на другой бок.

— Я схожу. — Том сбросил штору и потянулся к обуви.

— Вот, бери. — Глюк выдал ему большой рюкзак, пару сумок, еще раз скептически оглядел его с головы до ног.

— Постираться бы тебе, и заштопаться. Чтобы менты лишний раз не цеплялись.

Том порылся у себя в сумке, и надел свою еще вполне чистую парадную рубашку.

— Что это ты так вырядился? — Спросил Глюк.

— Не обращай внимания. Чистая рубашка — это просто униформа для работы. А в свободное от нее время панки живут в грязи.

И они отправились в поселок.

Солнце уже окунуло в морскую синь свою бледно-розовую кисть, когда они вышли к началу набережной.

— Вон в той посмотри. — Глюк показал Тому на урну.— А я в кустах пороюсь.

Том подошел к урне, нашел одну пивную бутылку. Глюк отыскал две из-под вина.

— Ты вчера не захотел послушать Учителя. Почему?

— Я в это не очень верю. Много таких гуру развелось.

— Я тоже не верил, пока не попробовал стать воином.

— Что это тебе дало? — Том заметил в кустах бутылку из-под кефира.

— Свободу. Знание. Внутреннюю силу. — Глюк шарил в траве у обочины.

— А что такое свобода?

— Сложный вопрос. Быть свободным — это искусство, ибо все мы рабы своих желаний. Чтобы освободиться от этого всего, нужно работать над собой каждый день. Нужна энергия.

— А как вы набираете эту энергию? — Спросил Том.

— Из воздуха, от солнца. Есть дыхательные практики. Нужно остановить внутренний диалог, чтобы увидеть мир таким, какой он есть.

— А какой он есть?

— Это мир, полный тонких светящихся нитей энергии.

— А человек как выглядит?

— Как светящийся кокон, пронизываемый этими бесконечными нитями.

— А это? — Том показал на ближайшее к ним дерево.

— Это кокон побольше. Очень сложная структура.

— А вот это? — Том кивнул на бутылку из-под Шампанского.

— А эту не бери, их не принимают. Говорят, что они взрываются при повторном использовании.

Они остановились под навесом у пляжа, закурили. Напротив них, у самой кромки моря отдыхала семья: отец, мать, и ребенок лет шести. По ярко-красному оттенку их светлой кожи было понятно, что они только приехали. Родители сидели на берегу и пили пиво, а посиневший от холода ребенок, прижав руки к груди, медленно и осторожно входил в свинцовое от непогоды море.

— Пиво с утра, — это правильно. Лишь бы пили побыстрее. — Одобрительно сказал Том.

— Нас научили видеть мир таким, каким мы его видим. — Продолжал Глюк. — Мы непрерывно договариваемся друг с другом, как бы поддерживая коллективную галлюцинацию. Раньше люди не были столь самоуверенны. Их мышление было более гибким, свободным от научных формулировок. Это позволяло им видеть русалок, леших, водяных и прочие проявления иных миров. Сейчас их видят только дети. Иногда наркоманы, алкаши и больные с высокой температурой. Пелена истончается, понимаешь?

— Вроде да. — Том слушал вполуха, ожидая, когда пьяное семейство освободит тару. Ему казалось, что мать пьет пиво чересчур мелкими глотками.

— Я даже думаю, что все эти Змей-Горынычи и бабки-Ёжки существуют вполне реально, просто в ином, теперь недоступном для нас уровне восприятия. Он когда-то был вполне видим, но это было давно, и дошло до нас из прошлого в полузабытом и лубочном, сказочном виде. То же самое с мифами греков, ну и вообще со всеми мифами.

Том кивал, уныло наблюдая за семьей. Отец семейства вдруг взял в руку голыш средних размеров, и запустил им в сына. Камень угодил ребенку прямо между лопаток.

Пацаненок выгнулся назад, нелепо завел руку за спину, и заплакал.

— Ты шо, Стьопа, здурел? — Вскрикнула мать, и выматерилась.

— Нэхай ростэ мужыком! — Развязным басом проговорил отец. Ребенок рыдал.

— Дэбил. — Ругнулась мать, и отодвинула от себя недопитую бутылку.

— Пошли отсюда. — Сказал Глюк, и встал.

— Да, похоже, что тут не светит. — Том подхватил свой рюкзак.

— Нет, не в этом дело. Это явный знак.

— Что такое знак?

— Это первое в цепи событий, в котором кроется тайный смысл, закодированный финал цепочки. И знак этот явно нехороший.

— Ясное дело, что нехороший. У ребенка синяк, мужик с женой в контрах, а впереди бодун.

— Не ему знак, а нам. — Буркнул Глюк.

— А может еще кому-то.

— Точно нам.

— Мы как-то с другом за горохом ходили, на колхозное поле. — Том надел рюкзак, и бутылки в нем весело звякнули. — Пока рвали, гроза началась. Потом ливануло. Назад идем по полям, промокли до нитки, а Батон и говорит: я горох не съем, матери отдам, она у меня его консервировать умеет. Мы как раз под ЛЭП проходим, а тут над головой молния ка-ак жахнет, аж присели. Ударила она в провод, и ушла назад, в небо. Ну, думаем, пронесло, не попала. А через пару месяцев ему голову проломили. И на его похоронах мы этот консервированный горох… Так вот, я думаю, это ведь ему знак был. Но почему не мне?

— Когда тебе будет, — ты почувствуешь, — убежденно сказал Глюк.

Через час все ценное содержимое окрестных урн и помоек перекочевало в их сумки и рюкзаки.

— Пора стекло сдавать. — Наконец сказал Глюк, и они пошли малозаметной тропинкой вглубь поселка, пока не уперлись в большой дощатый сарай с маленьким окошком и надписью «Прием стеклотары». Рядом, на стене сидел полинявший советский стенд с нарисованными емкостями и их ценой. Старая стоимость посуды была аккуратно заклеена бумагой и написана новая, теперь уже с многочисленными нулями. К окошку тянулся длинный хвост из бомжей, детей и пенсионеров.

— Смотри, из-под вина не принимают. А у нас их половина. — Сказал Том.

Глюк лениво отмахнулся. По-хозяйски прошел мимо очереди к окошку, поймал взгляд приемщика, подмигнул ему. Тот кивнул в ответ. Обойдя пункт приема, они пошли на задний двор. Вскоре к ним вышел приемщик, сморщенный старик в засаленной робе и потерявшей форму кепке. Глюк поздоровался с ним за руку.

— Дядя Ваня, принимай.

— Давай вот сюда, в эти! — Дядя Ваня указал на стоящие в углу пустые ящики.

— Винные возьмешь? — Спросил Глюк.

— Сгружай все, я потом разберусь. — добродушно сказал дядя Ваня, и ушел к окошку. Было видно, что Глюка он давно знал и ценил.

— Готово! — Наконец крикнул Глюк.

Приемщик посчитал тару, расплатился. Глюк вернул ему несколько купюр, и они так же тепло расстались.

— Ловко ты, — восхищенно говорил Том по пути на базар.

— Люди не понимают, что достаточно немножко делиться, чтобы все было удобно и комфортно, — назидательно отвечал Глюк. — Это то хорошее, что дала нам рыночная экономика. В Питере давно так, в Москве тоже. А здесь — всё еще совок.

На базаре они купили крупы, овощей, у бойкой черноглазой татарки взяли три литра домашнего вина, и долго глазели на прилавок с домашними колбасами и тушенкой. Тушенка была им явно не по карману.

— Мы вроде не туда идем, — заметил Том на обратном пути.

— Хищник выслеживает добычу на водопое. Поэтому воины никогда не ходят одним и тем же маршрутом. Они ценят непредсказуемость.

Они перешли реку, прошли пустырь с недостроем, и оказались около тенистого тупичка. В его глубине, у глухой стены между двумя заборами переступала с ноги на ногу белая, довольно крупная курица.

Глюк замер на месте как кот, увидевший воробья.

— Вот оно, намерение! — Шепнул он. — Недаром я так долго смотрел на тушенку. На тушенку денег не хватило, но глаза выманивают намерение, потому что мы проецировали мысли на добычу.

— Ты ж говорил, что знак плохой.

Глюк почесал нос.

— Оно верно. Но, понимаешь, когда мы намереваемся, когда мы решительны и безупречны, тогда реальность просто вынуждена меняться.

— Типа мир прогнется под нас?

— Типа того. Нет ничего случайного. Поэтому сама тушенка идет нам в руки...

Они сбросили рюкзаки с провизией и стали медленно подкрадываться к курице, обходя ее с двух сторон. Курица заподозрила неладное, и стала было отступать к стене дома, но, вскоре встревоженно забегала из угла в угол. До нее оставалась пара метров, когда Глюк, растопырив пальцы, решительно бросился на птицу, но промахнулся, и неуклюже шлепнулся животом в пыль. Курица отчаянно вскрикнула, и попыталась прорваться из западни. Том бросился наперерез и успел перекрыть курице выход. Глюк снова метнулся на курицу, и снова не поймал. Наконец, присев на корточки, они почти зажали ее в углу. Изловчившись, Глюк уже почти схватил добычу, но курица подпрыгнула, захлопала крыльями, и, оставив у него в руке пару перьев, выскочила из тупика. Убедившись, что до спасительной свободы всего несколько метров, глупая птица не спешила убегать. Посчитав, что опасность миновала, она продолжала клевать что-то в пыли неподалеку.

— Вот гадина! — Сказал Глюк, и тут увидел в траве палку. Не задумываясь, он швырнул ее плашмя, как бросают биту.

— Получи, тварь!

Палка летела мимо, но та бросилась прямо под нее, и удар пришелся точно в голову. Курица захлопала крыльями, перевернулась на спину, и, заведя глубоко назад шею, закатила глаза.

— Отлично! — Радостный Глюк бросился к добыче, но в этот самый момент в проеме тупика нарисовался плотный лысый мужик средних лет.

— Ага! Курочку мою убили, сволочи!

Том быстро оценил положение. Он стоял у вещей, в глубине тупика. С двумя тяжелыми рюкзаками им явно не убежать. Но бросать сумки, полные еды, казалось ему еще большим преступлением.

Глюк растерянно стоял, хлопая глазами, и молчал. Его выпуклый лоб покрыли капли пота.

— Что же это ты сделал, изувер? Это же несушка! Она по два яйца в день несла! — рычал хозяин, показывая ему почему-то три пальца. Всю мощь своего гнева мужик обрушил почему-то именно на Глюка. Может быть потому, что когда он заглянул в проулок, именно этот расхристанный неформал склонился над птицей. А может боялся упустить главного виновника: его прилично одетый напарник с убранными в хвост волосами скромно и безучастно стоял дальше, в глубине тупика.

— Семеныч, что случилось? — Подошел еще один мужик.

— Курочку убили! — Сказал Семеныч.

— Вот нехристи! — рядом появилась грузная, как тумба, женщина. В тупичке быстро собралась негодующая толпа.

— Граждане, я не знаю как это вышло. Это какое-то недоразумение. — Мычал Глюк, то разводя руками, то теребя верхнюю пуговицу на футболке. — Это еще нужно разобраться, кто тут виноват! Курица была на улице, возможно что ничья.

— Где ты видал ничьих кур? Спасу от вас нету, черти волосатые! — Вопила какая-то древняя бабка. В своей жилистой руке она держала ведро с тряпкой.

— Ага, и денег тоже с них никогда нет. — Вторил ей плешивый дед.

— По три яйца в день несла! — Орал Семеныч.

— Да ладно врать тебе, по три. Скажешь тоже. — Недоверчиво сказала бабка с ведром, глядя то на Семеныча, то на Глюка, затем подошла к птице и ткнула ее носком. Птица не шевелилась.

— Как не по три, если я ее из самого Ростова выписывал?! — Кричал Семеныч.

— С какого Ростова? — Подключилась женщина-тумба. — Мы же их с твоей Зинкой на рынке в Феодосии покупали. Забыл что ли?

— Ты, Машка, сдурела? Те рябые всю жизнь были. Как у тебя! — Семеныч досадливо сплюнул, явно не желая развивать эту тему.

— У меня рябых уже сто лет как нет! Совсем мозги пропил!

— Три яйца! Скажешь тоже! — Опять скептически пробормотала бабка, оценивая белый трупик.

— Женщина, успокойтесь! — Сказал плешивый дед. — Сейчас разговор не про то. — Семеныч, вызывай милицию, пусть разбираются.

— Давно пора их проучить!

— Житья нет!

— А я может сам себе милиция. — Семеныч храбро полез к Глюку с кулаками. — Я тебе, сволочь, сейчас харю начищу.

— Это ошибка! Вы не поняли! — Глюк отступал вглубь тупика, мучительно подбирая слова. — Птица была беспризорная. Ничья!

— Так что, ее убивать надо?

— Она тебя что, трогала?

— Пусть себе животное летает!

Том по-прежнему стоял подчеркнуто сбоку, немым свидетелем, глядя то на толпу, то на белое растрепанное тельце птицы. Ему показалось, что после пинка старухи она немного поджала ноги. Толпа суматошно орала, медленно сдвигаясь вглубь тупика, и он остался вскоре за их спинами. Подойдя к птице, он поворошил ее носком ноги, слегка пнул, и она… Ожила! Взъерошив крылья, крутанула головой, опасливо покосилась на Тома, сделала два неверных шага, и через секунду, как ни в чем не бывало, снова тюкала носом пыльный асфальт.

— Граждане, успокойтесь! А в чем проблема? — зычно сказал Том, стараясь говорить как можно весомее.

— Как в чем? — к нему повернулись.

— Вот же ваша курица! — Широким жестом показал Том. — Живая, никаких признаков смерти не наблюдается.

— Как это? — глядя на птицу, Семеныч так и застыл с открытым ртом.

— Вот вы здесь шум подняли, а меня, например, не опросили. — Том хмуро обвел глазами людей. — Неправильно, граждане. Самосуд устроили. Не тому нас учили в школе, в комсомоле. Сам погибай, а товарища выручай! Совсем не по-советски.

Последнее слово подействовало на людей почти магически.

— Сейчас всё не по-советски! — Вздохнула женщина-тумба. — Бардак теперь один.

— А как было дело? — Поинтересовался плешивый дед.

— Я мимо шел. Смотрю — птица лежит. А вот он тоже мимо проходил. Я говорю: смотрите, уважаемый. Вон лежит дохлая птица. Заражение может быть. Он говорит: я с вами согласен, и может быть даже эпидемия. Ее нужно немедленно отнести на помойку. Мы оба думали, что она сдохла. Но кто же знал, что она у вас припадочная?

— Стыдно, граждане! — Оскорбленно добавил Глюк, быстро подхватывая свой рюкзак с едой.

— Эх, вы! А с виду приличный. — Укорил мужика Том.

— Да какой он приличный?! — Махнула рукой женщина. — У него моя курица в кустах целое лето яйца несла! Хоть бы десяток вернул. Только зря мальчика обидел.

— Но пасаран! — бросил через плечо Том.

— Но пасаран! Рот фронт! — Эхом откликнулась женщина-тумба.

— Припадочная, и по три яйца в день! Ты ври да не завирайся! — Сурово добавила бабка.

— А ты был прав. — Наконец сказал Глюк на обратном пути. — Знак плохой был.