Полемику о кризисе современной российской культуры, начатую в июньском номере «Фомы» Максимом Яковлевым и Александром Ткаченко, продолжает публицист Сергей Худиев.
В наше время много спорят о кризисе российской культуры, но слишком часто споры идут вокруг да около причин этого кризиса, и к тому же причин вполне «посюсторонних» — исторических, политических, идеологических. А вот о том, как из кризиса выходить и на что при этом опираться, говорят значительно реже. Впрочем, мне тоже придется начать с обсуждения причин, а затем уже перейти к более важным вопросам: что делать и как делать.
Говоря о кризисе российской культуры, я думаю, важно отметить три ее черты, связанные со все еще актуальным наследием советского времени. Десятилетиями всякое объединение людей снизу, ради каких-то своих целей и интересов, никак не связанных с государственной идеологией, мягко говоря, не приветствовалось — и это при официальном коллективизме! В результате сложилась очень атомизированная культура, в которой способность людей объединяться для общих целей, способность к сотрудничеству и взаимопомощи глубоко подорвана.
Другое следствие коллективизма — размывание понятия личного выбора и личной ответственности, формирование такого рода «мы», которое не включает в себя «я». Эта интересная грамматическая форма (позволяющая сказать, что «мы» — люди никчемные и презренные, а вот «я» таковым никоим образом не являюсь) восходит к советскому разделению на «мы» официальное и «я» кухонное, когда человек не то чтобы обдуманно лжет, а просто работает в двух режимах — как часть большого и идеологически правильного «мы», с которым может искренне себя отождествлять, и как «я», которое сидит на кухне и не менее искренне презирает это «мы». (В зарубежной социологии это в свое время получило название советского двоемыслия.) Это порождает такое самовосприятие, при котором «мы» живем дурно, но «я» за это никак не отвечаю. «Мы» должны измениться, но это вопрос не ко «мне». Это отвратительно, что «мы» нечестны и немилосердны друг ко другу, но бедный «я» тут ни при чем. Это ужасно, что у «нас» берут взятки, но человек, который отказывается взятку давать, воспринимается как странный — может быть, он религиозный фанатик, может быть, ему больше всех надо, но он какой-то не такой.
Надо отметить и то, что нынешняя российская культура глубоко поражена цинизмом, и это тоже постсоветская травма. Конечно, везде, где есть ценности, есть лицемерие; везде есть люди, которые провозглашают то, во что они не верят, однако в позднем СССР это достигло таких масштабов, что любое провозглашение ценностей до сих пор воспринимается как нечто официозное и несомненно фальшивое. За поведением человека, который действует исходя из искренних убеждений, сразу же начинают усматривать некие «подлинные» мотивы, для которых всякие убеждения и ценности служат только ширмой.
Православные люди иногда недобрым словом поминают Запад и глобализацию, благодаря которой мы находимся под огромным культурным и цивилизационным воздействием Запада. Действительно, как со скорбью признают многие западные же люди, Запад превратился в поставщика порнографии и богохульства; это правда. Однако дело совершенно не в том, что коварный Запад задался сознательной целью нас погубить, и не в том, что плохие «они» хотят растлить хороших «нас». Реальная ситуация для нас очень нелестна, но, я думаю, нам следует ее признать, чтобы исправить. Представьте себе огромный супермаркет: там есть полезные продукты, продукты не столь полезные, нужные вещи, вещи ненужные и есть — среди всего остального — стойка со спиртным. И если человек сразу же направляется к этой стойке, то это скорее его проблема, чем проблема магазина.
Запад является ареной очень сложного противоборства самых различных в духовном и мировоззренческом отношении сил. Там есть массовая культура, часто замешенная на коммерческой эксплуатации самых нездоровых человеческих страстей, на упоении в «лучшем» случае блудом, в худшем — жестоким насилием. Есть воинствующий секуляризм, стремящийся совершенно изгнать всякое богопочитание — и прежде всего христианское — из общественного пространства. Но есть и то, что противостоит этим тенденциям, есть люди верующие, есть люди просто нравственные. Можно вспомнить, например, что вопрос об абортах во многих странах Западной Европы и в Соединенных Штатах является предметом острой полемики и политической борьбы, в то время как у нас большинству избирателей просто в голову не приходит задуматься о том, что умерщвлять детей во чреве — неправильно.
Культурное влияние Запада оказывается настолько негативным главным образом потому, что люди склонны охотнее воспринимать дурное, чем доброе, — а это тоже наша проблема. Да, наш телеэкран заполнен самым грубым насилием и пошлостью западного производства, а наши подростки изъясняются афроамериканской матерщиной (мало было нам своей!), но это прежде всего симптом болезненного состояния нашего общества и нашей культуры.
Поэтому я бы скорее говорил не о противостоянии тем влияниям, которые представляются нам тлетворными (или действительно таковыми являются), а о преодолении разрушенности своей собственной культуры. И единственное, что тут может помочь, — Евангелие; в частности, мы можем вспомнить евангельские слова: Они пошли и проповедывали покаяние (Мк 6:12). Покаяние означает, что каждый человек сам несет ответственность за свою жизнь и свои поступки. Мы не являемся жертвами неких врагов — мы являемся жертвами нашего собственного неправильного выбора, который мы сами должны пересмотреть. Это не враги, с которыми можно было бы сразиться, неволят русских людей тяжело пить, или принуждать своих женщин к абортам, или бросать жен, или брать и давать взятки. Грешный человек — сам себе наихудший враг; и мне кажется, тут надо скорее увещевать людей, чтобы они прекратили сами себе причинять великое зло, чем звать их на борьбу с врагами. То, в чем люди нуждаются более всего, может дать им только Христос; а нуждаются они в прощении и новой жизни.
