Слово о полку Игореве: главная загадка русской словесности

Как прозвучало «Слово»?

Около 1790 года в распоряжение графа Мусина-Пушкина, известного московского коллекционера, попал старинный рукописный сборник. Для опытного исследователя не составило труда разобраться в содержании манускрипта. Это были по большей части древнерусские переводы разных назидательных и развлекательных текстов византийского происхождения: ценный материал для знающего человека, но все же — достаточно заурядный. Однако, пролистав классическую повесть о мудром вельможе Акире, граф с удивлением обнаружил на следующей странице строки, совершенно для себя незнакомые:

Не лѣпо ли ны бяшетъ, братіе, начяти старыми словесы трудныхъ повѣстій о пълку Игоревѣ, Игоря Святъславлича?..

Так было совершено одно из величайших открытий в истории русской словесности: на сотни лет умолкнувшее «Слово о полку Игореве» зазвучало вновь.

Кто в наши дни не знает «Слова»? Почти каждый грамотный взрослый без труда вспомнит историю о неудачном походе русского князя; прилежный школьник прочтет наизусть пару четверостиший о Ярославне. Это всё, как говорится, детали.

Есть два главных вопроса, которые могут возникнуть (и возникают) у рядового читателя при знакомстве со «Словом»: о чем говорится в тексте и почему это так важно? Ответы, которые традиционно предлагает нам школьная программа, с одной стороны, просты, с другой — очевидно недостаточны.

Считается, что «Слово о полку Игореве» написано во времена феодальной раздробленности и что анонимный автор, повествуя о поражении Игоря, призывает удельных князей к единству перед лицом общего врага.

Но ведь «Слово» — не единственный древнерусский текст, «призывающий к единству»; объединительный пафос вообще характерен для древнерусской литературы. Да и потом, будем честны: как политические неурядицы XII века касаются нас, жителей века XXI? Конечно, знать о них полезно, даже в некотором роде поучительно, но ведь то же самое можно сказать и о любом другом историческом источнике, если даже мы ограничимсятолько литературой древнерусской.

Дело, разумеется, в другом. Сам сюжет «Слова о полку Игореве», безусловно, важен, но на сенсацию не тянет. В конце концов, практически все те же сведения можно найти и в летописях: и о том, как Игорь пошел войной против Дикого поля, и как оказался в плену, и как сбежал оттуда. В чем же тогда дело?

Поэма, эпос или публицистика?

Так уж повелось, что историю всякой национальной литературы, будь то литература греческая, римская, французская, немецкая, английская или любая другая, принято отсчитывать именно с героических поэм. У греков был Гомер, у римлян — Вергилий, немцы гордились своей «Песнью о нибелунгах», а французы — «Песнью о Роланде». А в России конца XVIII века ничего такого не было. Даже у шотландских горцев, угнетенных и рассеянных по миру, обнаружились собственные «Оссиановы песни». А грозная и победоносная империя Екатерины Великой могла предложить разве что «Россиаду» Михаила Хераскова, бесспорно, замечательную поэму, но — до обидного современную.

Вот почему, когда граф Мусин-Пушкин объявил о своей находке, просвещенная публика восприняла это известие с таким энтузиазмом. «...в сем… сочинении виден дух Оссианов, — пишет сам коллекционер в предисловии к первому изданию, — следовательно, и наши древние герои имели своих бардов, воспевавших им хвалу».

Но вот что интересно: современные литературоведы вовсе не считают «Слово о полку Игореве» героической поэмой. Поэты и ученые времен Державина и Пушкина восприняли его как героическую поэму в первую очередь потому, что хотели получить именно героическую поэму. На деле же «слово» — жанр особый, возникший на основе византийского красноречия. Говоря простым языком, слово — это торжественная речь, автор которой стремится не столько рассказать своим слушателям какую-то историю (в отличие от эпических поэтов), сколько в чем-нибудь их убедить.

Так что же, Мусин-Пушкин ошибся? Никакой великой поэмы не было, а наши классики просто взяли и выдали желаемое за действительное? И да, и нет. Мусин-Пушкин, безусловно, ошибся, но его ошибка была сродни гениальной ошибке Христофора Колумба. Тот, как мы помним, стремился «всего лишь» найти короткий торговый маршрут в Индию, а обнаружил целый континент.

Давайте попробуем, как говорят специалисты, погрузиться в контекст и рассмотреть шедевр в деталях. Начнем с того, о чем уже говорили. Нужно ли понимать, что привязка «Слова о полку Игореве» к героическому эпосу была совершенно ошибочной?

Нет! «Слово» действительно связано с героикой, хотя само по себе не относится к этому жанру. Оно мастерскистилизовано под придворную героическую поэму, а автор демонстрирует отличное знание эпических традиций.

Нужно понимать, что сама по себе героическая песнь — жанр устный. В записях, конечно, сохранились богатырские былины(хотя тот же Мусин-Пушкин в 1800 году о былинах еще ничего и не знал). Однако сами эти записи были сделаны не раньше XVIII века. За сотни лет, переходя из уст в уста, эпическая традиция не сгинула, но, так сказать, «оплавилась» до неузнаваемости, как свеча, которая слишком долго горела. «Слово о полку Игореве» позволяет нам если не соприкоснуться с традицией в ее первозданном виде, то по меньшей мере получить об этой традиции какое-то конкретное представление.

Кстати, само слово «былина» — тоже своего рода историческое недоразумение. То, что мы сегодня называем былиной, в народе было известно под названием «ста́рина». «Былину» ученые-фольклористы подсмотрели как раз таки в «Слове о полку Игореве». Там это слово означало факт, реалию, достоверное событие.

Древнерусские «игры престолов»

Говорить о героической составляющей «Слова» можно бесконечно. И все же это в первую очередь именно слово, жанр, как мы уже упоминали выше, риторический. А если «Слово» было написано как политическая речь, то сразу становится интересно: для кого и зачем? И снова хочется ответить привычной школьной формулой, мол, написано для князей, чтобы призвать к единству...

Но если уж анонимный автор пишет «Слово о полку Игореве» «...по былинам сего времени», то нам необходимо в первую очередь получить хотя бы общее представление об этих самых «былинах», исторических реалиях.

Что же тут, собственно говоря, непонятного? Это тоже знает каждый школьник: Русь распалась, князья начали воевать друг с другом, распри ослабили страну, этой слабостью воспользовались соседи — сначала половцы, а потом и татаро-монголы... Но все, как обычно, совсем не так просто. Ведь автор «Слова» жил во вполне конкретном мире и, поднимая какие-то проблемы, выражался вовсе не абстрактно. У него были вполне определенные идеи и представления о вполне определенных вещах. В конце концов, он призывал своих современников-князей не к каким-то отвлеченным добродетелям, а совершенно к определенным действиям.

«Слово о полку Игореве» — это вообще текст чрезвычайно, как говорится, плотный. Чего-то случайного, необязательного мы в нем не найдем. Если бы каждый задействованный автором персонаж и каждый вкратце представленный сюжет был раскрыт для современного читателя во всей своей полноте, то получилась бы эпопея, вполне сопоставимая по объему с «Войной и миром». Внимательный читатель заметит, что, хотя в основе «Слова» действительно лежит военная авантюра Игоря Святославича, сам Игорь Святославич автору интересен, скажем так, не в первую очередь.

Например, он заметно теряется в тени своего зловещего деда, тмутараканского князя Олега Святославича. Но что за человек был этот Олег, автор толком не объясняет. Это было бы все равно что современного образованного жителя России спросить, кто такой Ленин. Из текста следует, что Олег был зачинщиком междоусобных войн и что эти войны принесли Русской земле много зла. Но что знали об этой истории сами князья, для которых «Слово» было написано?

Дело в том, что в свое время старшие князья-Ярославичи — сыновья Ярослава Мудрого, нанесли Олегу, своему племяннику, большую обиду: отобрали у него право наследовать Киевский стол. Для Олега это значило остаться вообще ни с чем; так что он, собрав своих, таких же как он, лишенных наследства родичей, развязал жестокую междоусобную войну.

«Тогда, — напоминает своим слушателям автор «Слова», —по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, и галки свою речь говорили, собираясь полететь на добычу» (здесь и далее цитаты из «Слова» даются в переводе Д. С. Лихачёва).

Чтобы прекратить братоубийственную (в прямом смысле слова) бойню, во время которой половцы, союзники Олега, могли безнаказанно заниматься грабежом, потомки Рюрика пришли к компромиссу: каждая ветвь княжеского рода, если говорить очень упрощенно, получила свою долю Русской земли — не на время, как бывало раньше, а навсегда. И хотя власть киевского князя по-прежнему оставалась верховной, он теперь уже не мог свободно, как прежде, назначать своих наследников в тот или иной русский город — в каждом уделе правил какой-то определенный княжеский клан.

Поначалу казалось, что проблема решена; на время, хотя и не моментально, установился шаткий мир, а половцев удалось отбросить. Но очень скоро борьба за власть продолжилась едва ли не с удвоенной жестокостью. Новые удельные княжества стремительно крепли, а авторитет киевского князя, напротив, слабел.

К тому времени, когда Игорь со своим братом Всеволодом отправился в свой поход, все Русское государство уже превратилось в сложную, запутанную и малопонятную систему дворовых интриг и политических игр, где у каждой стороны был какой-нибудь особый интерес. Каждая сторона была достаточно сильна, чтобы отстаивать личные интересы, но ни у кого при этом не было достаточной мотивации действовать сообща.

Именно такой видит свою родину анонимный автор «Слова о полку Игореве»:

«И стали князья про малое “это великое” говорить и сами на себя крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую».

Тут, конечно, никто не пытается сказать, будто князья, как подростки, ссорятся из-за ерунды; автор вовсе не наивный человек. Но он, по крайней мере, старается напомнить, что в раздробленном государстве на удельных князьях лежит гораздо больше ответственности, чем в централизованном, — не только за свою долю наследства, но и за всю страну. Киевский князь Святослав здесь показан в образе слабого старика, брошенного своими детьми:

«О мои дети, Игорь и Всеволод! Рано начали вы Половецкой земле мечами обиду творить, а себе славы искать. Но не с честью вы одолели, не с честью кровь поганую (то есть языческую. — Прим. ред.) пролили. Ваши храбрые сердца из крепкого булата скованы и в смелости закалены. Что же сотворили вы моей серебряной седине?»

Впрочем, не позволяйте автору-художнику себя запутать. Он здесь изъясняется особым, образным языком, да еще и заметно сгущает краски.

Во-первых, Игорь и Всеволод вовсе не сыновья киевскому Святославу, а только младшие двоюродные братья. Их отца тоже звали Святослав, и на этом совпадении автор строит изысканную политическую метафору: хотя Святослав Олегович мертв, у его сыновей-Святославичей по-прежнему есть отец — глава семьи, великий князь Киевский. И в этой патриархальной картине все удельные князья Русской земли становятся друг другу родными братьями — Святославичами.

А что же Игорь и Всеволод? Они своего положения не осознают:

«Один брат, один свет светлый — ты, Игорь! Оба мы — Святославичи!» — говорит при встрече с Игорем воинственный Всеволод, дескать, всего двое нас с тобой осталось на белом свете... Вот эту-то родовую несознательность и должен будет преодолеть Игорь за время плена и странствий.

Во-вторых, хотя великий князь действительно был в то время уже немолод, но ни немощным, ни беспомощным назвать его нельзя. Помните, как в «Слове» восхваляются его боевые заслуги?

«...Два храбрых Святославича, Игорь и Всеволод, уже коварство пробудили раздором, а его усыпил было отец их — Святослав грозный великий киевский — грозою: прибил своими сильными полками и булатными мечами, наступил на землю Половецкую, притоптал холмы и овраги, взмутил реки и озера, иссушил потоки и болота...»

Можно подумать, будто все это — дела давно минувших дней, когда Святослав был еще молод. Но — приготовьтесь удивляться — для Игоря все это произошло... не ранее чем в прошлом году.

Более того, когда пришли первые тревожные вести о пленении северских князей, Святослав вовсе не сидел в Киеве, предаваясь мрачным думам. Хотите знать, где он был? В черниговском Карачеве, готовился к новому большому походу на половцев. И как раз в тот момент, когда все было готово, выясняется, что южную границу больше некому оборонять! Пришлось великому князю отменить свои планы — весьма важные, тщательно продуманные планы — и все собранные силы направить на защиту собственной территории.

Все закончилось не так мрачно, как могло бы закончиться, но все же довольно скверно. До столицы враг не дошел, хотя и намеревался. Но перехватить половцев великий князь не успел. Южные земли были опустошены, пограничный городок Римов стерт с лица земли, а все его жители уведены в половецкий плен. Крупные города — Переяславль и Путивль — смогли отбиться, но понесли большой урон.

Чего же хочет автор «Слова о полку Игореве» в этой не то чтобы отчаянной, но неприятной ситуации? Во-первых, чтобы такая ситуация больше не повторилась, все удельные князья должны знать свое место, иначе великий князь при всем своем опыте действительно будет подобен бессильному старцу. Во-вторых, конечно, автор зовет князей нанести ответный удар!

Вот, собственно говоря, краткое и упрощенное описание того, что в наших учебниках литературы сдержанно обозначалось как «призыв к единству». Эпоха раздробленности вовсе не была периодом беспросветного мрака, как многие привыкли считать. Не нужно думать, будто «Слово о полку Игореве» стало каким-то «гласом вопиющего в пустыне»: все, к кому обращался его автор, отлично знали, как устроен мир. Они не были какими-то фантастически жадными или глупыми — уж точно не глупее нас с вами. То, что личные амбиции могут навредить национальным интересам, было для них не менее очевидно, чем для современных школьников. Автор «Слова» совсем не пророк, он лишь выражает распространенную точку зрения. Но делает это мастерски, как истинный гений.

Какое мировоззрение у автора?

Иногда говорят, что, раз уж автор не гнушался, в отличие от большинства своих современников, языческой мифологии, значит, он непременно был язычником — эдаким «последним из могикан». Действительно, как-то не слишком по-христиански звучит:

«Тогда, при Олеге Гориславиче, засевалось и прорастало усобицами, погибало достояние Даждьбожа внука, в княжеских крамолах сокращались жизни людские».

Что ж, давайте проверим. Политика политикой, а если создатель такого прочувствованного, эмоционального текста придерживался той или иной веры (атеистом он точно быть не мог), это не могло не отразиться в его видении мира.

Для начала нужно прояснить вот какую вещь: само по себе наличие в тексте положительных языческих образов еще не делает автора язычником. Например, практически современник автора «Слова о полку Игореве, знаменитый исландский писатель Снорри Стурлусон (1178–1241), будучи честным христианином, к дохристианской культуре относился тем не менее с большой любовью. Именно благодаря составленному им сборнику «Круг Земной» мы сейчас знаем скальдическую прозу и поэзию (она же была устной).

Может быть, есть какие-то крупные различия между тем, как относятся к истории наш анонимный автор — и условный монах-летописец? Вообще-то, действительно есть:

«Вот так Бог, казня нас за грехи наши, привел на нас поганых не для того, чтобы порадовать их, а нас наказывая и призывая к покаянию, чтобы мы отрешились от своих дурных деяний. И наказывает нас набегами поганых, чтобы мы, смирившись, опомнились и сошли с пагубного своего пути» (из Ипатьевской летописи, перевод О. В. Творогова).

Ну все же очевидно, да? Вот речь истинного христианина, контраст разительный! Но не торопитесь с выводами. Обратите внимание, что перед нами теперь отрывок из летописного текста. А летопись — тоже особый жанр, аршином общим его измерить не получится. Никто не писал летописей «к случаю», это вообщесугубо церковная литература. А отрывок, который мы видим, — общее место для всех летописцев. Грубо говоря, если летописцу приходилось рассказывать о вражеском нашествии, он делал отступление, в котором давал событиям краткую богословскую оценку.

С другой стороны — автор «Слова». Пишет он отнюдь не для вечности, у него, как мы уже выяснили, есть вполне осязаемая аудитория. Это в большинстве своем суровые и закаленные в боях воины. Зачастую эти воины действительно не слишком благочестивы, зато наверняка заносчивы, спесивы, некоторые — циничны и жестоки, некоторые легко поддаются гневу. Мы ведь говорим о средневековых военных аристократах. Нельзя так просто взять и назвать их всех грешниками. Не поймут.

Если автор действительно печется о судьбе Русской земли (что очевидно), то здесь, естественно, нужны другие, приземленные аргументы. Сами эти аргументы с представлением летописца вполне согласуются: раздор и братоубийство в летописях тоже всегда были основным княжеским грехом. Интересно, что в «Слове» понятие «грех» вообще не используется.

Зато посмотрите на мир «Слова»: это мир вполне христианский. Здесь стоят православные храмы, в храмах служатся заутрени, а Бог — не Стрибог, не Даждьбог, а именно что Бог — указывает Игорю путь домой. Да и сама история Игоря — не видит ли в ней автор отражения евангельской притчи о блудном сыне?

А что касается язычества — бесспорно, есть над чем задуматься. На привычную нам ортодоксальную древнерусскую литературу «Слово» не похоже. Очевидно, у автора был доступ к особым, не дошедшим до нас памятникам словесности. Такие тексты, как «Слово о полку Игореве», не рождаются на ровном месте, им должна предшествовать литературная традиция; и в данном случае речь идет совсем не о церковнославянской литературе. Язык «Слова» — древнерусский, а не церковнославянский; это еще одна причина, по которой исследователей так к нему тянет.

А важно ли, кто автор?

Кто же он, этот неназванный автор? В прессе то и дело гремят разные сенсационные заявления: «Найден!», «Открыт!», «Обнаружен!»... Иногда такие заголовки действительно выводят читателя на какое-нибудь серьезное академическое исследование (а журналисты, как часто бывает, сгущают краски). Иногда речь идет о заурядном дилетантстве. Например, не так давно прогремело в далеких от филологии кругах прямо-таки разоблачение: «Слово» то, оказывается, написано на тюркском языке! Уважающие себя специалисты на подобные выкладки уже давно не реагируют: слишком неблагодарный труд — разъяснять азы лингвистики человеку, который заведомо не настроен на конструктивный диалог. С другой стороны, существуют глубокие труды серьезных ученых, каждый из которых заслуживает самого пристального внимания (но и требует серьезной подготовки).

Однако ни одну из гипотез мы не можем в достаточной мере проверить и вряд ли когда-нибудь сможем. Сейчас у нас даже документа такого нет — «Слово о полку Игореве». Рукопись, как все мы знаем, давным-давно погибла в огне. Так же точно мы едва ли можем достоверно выяснить, в каких обстоятельствах «Слово» было произнесено — и кем (и как) было воспринято.

Но вопрос об авторстве для современных ученых, по большому счету, играет второстепенную роль. Можно сказать, что в совершенных строках «Слова о полку Игореве» выкристаллизовалась сама эпоха. Можно анализировать их с литературоведческой точки зрения, можно даже читать их как романтическую сказку о рыцарях и принцессах (благо и рыцари, и принцессы здесь присутствуют в полной мере), а можно, как мы уже пробовали, вникнуть в политические нюансы. В любом случае эти несколько страниц на полузабытом языке будут для нас чудесным неисчерпаемым источником, а подлинная суть его будет вечно от нас ускользать.

И это вовсе не случайность, не недоразумение и не какие-то рудименты пушкинской эпохи, когда древность была для писателей в новинку. «Слово», двести лет назад возродившееся из глубины веков, остается во многих смыслах главным произведением русской словесности как таковой — и главной ее загадкой.

Григорий Волков