Валентин Петров: Человек-космос

Гагарин у мощей преподобного

— Валентин Васильевич, а как Вы познакомились с Гагариным?

— Вначале я познакомился с Германом Титовым, а уже на XIV съезде комсомола в 1962 году он познакомил меня с Гагариным. Юрий Алексеевич знал, что я иногда привожу в Лавру слушателей моего курса по философии в Военно-воздушной академии и космонавтов, которые интересовались православной культурой. С Юрием Алексеевичем мы никогда не говорили о вере: в нашей среде эта тема была под запретом. Поэтому, когда в 1964 году у него возникло желание на свое 30-летие посетить Лавру вместе с однокурсником по училищу Николаем Копыльцовым, мы поехали все вместе. Мы приехали в Лавру в «гражданке» — в то время нам, военным, в форме нельзя было появляться в храмах. И сразу в монастырь хлынул поток народа — ведь Гагарина в любой одежде узнавали. В той поездке, как и во всех остальных, нам очень помог будущий ректор духовной Духовной академии — владыка Филарет (Вахромеев)*. Мы ведь толком ничего не знали о вере и Церкви. Владыка всегда давал в качестве экскурсовода замечательных преподавателей, которые рассказывали нам о церковной жизни, вере и Боге. Эти рассказы трогали душу и навсегда оставили самые теплые воспоминания о Лавре.

В той поездке меня больше всего поразил вот какой случай. Отец-наместник предложил пройти к нему в келью, а Гагарин сделал паузу и говорит: «Валентин, ты в келье был?» Я говорю: «Нет». Он говорит: «Я тоже не был». И со своей обворожительной улыбкой обращается к наместнику: «Батюшка, а давайте сделаем так: сначала к мощам Сергия, а потом куда угодно!» После того как мы приложились к раке с мощами, Юрий Алексеевич меня спросил: «Ты почувствовал что-то?» Я говорю: «Да. Какой-то необыкновенный запах. Такая благодать, Юра». Он говорит: «Вот видишь! Я думал, это мне одному показалось». И тогда же наместник предложил посетить ЦАК. У нас эта аббревиатура ассоциировалось с центральной аэродинамической трубой — ЦАТ. Поэтому Гагарин отказывался, пока я не объяснил, что это Церковно-археологический кабинет, то есть музей. Когда мы вошли туда, по его вопросам и комментариям стало понятно, что он многое знает о вере. Я думаю, это у него от родителей — его мама была верующая, да и отец знал православные традиции и следовал им.

Когда Гагарин увидел макет Храма Христа Спасителя, он буквально пришел в восторг. Макет собрали в 1913 го­ду в честь 300-летия дома Романовых, и внутри все детали интерьера воспроизведены так, как они были в оригинале. Юрий Алексеевич долго его разглядывал и потом, выдохнув, спросил: «Где ж эта красота?» А отец-наместник ему в ответ: «Юрий Алексеевич, сейчас там бассейн “Москва”...» Это запало ему в душу. В ноябре 1965 года, на пленуме ЦК ВЛКСМ, посвященном патриотическому воспитанию молодежи, будучи членом ЦК ВЛКСМ, депутатом Верховного Совета, первым космонавтом планеты и Героем Советского Союза, Гагарин предложил восстановить Храм Христа Спасителя. При этом он подчеркнул, что храм — памятник воинской славы, о котором мы не должны забывать. И тут же добавил, что вместе с ним нужно восстановить и Триумфальную арку, которую тоже разобрали. После выступления перепуганный президиум сразу доложил наверх, что Гагарин несет на пленуме крамолу. Потом Юрию Алексеевичу рассказал первый секретарь ЦК ВЛКСМ, с которым он дружил, о реакции Брежнева: «Что вы на Гагарина накинулись? Он русский человек, который предложил восстановить памятники своего народа. Комсомолу объясните, что денег у нас на храм нет, а Триумфальную арку поставим. Юрию Алексеевичу привет». Так это и замялось.

— Были последствия этой поездки в Лавру с Гагариным?

— У меня были, а у него нет. Мне выговор влепили «За попытку втянуть в религию первого космонавта планеты». Сами понимаете, сейчас это звучит смешно, а тогда это было клеймо. Гагарин меня увидел, а на мне лица нет от таких новостей. Юрий Алексеевич сразу стал расспрашивать, что случилось. Я ему рассказал. Так вот, он добился, чтобы выговор сняли. Сам пошел в парткомиссию, к начальнику политотдела, и сказал: «Ну, вы вообще уже перегибаете. Ну как капитан может везти полковника в Лавру? Это я его вез на нашей машине». Гагарин-то был выше меня по званию…

— А кого вы еще возили в Лавру?

— В основном моих слушателей, но бывали даже иностранцы. Готовился полет Александра Александровича Волкова, и вместе с ним летели два француза: Жан-Лу Кретьен и Мишель Тонини. И Саша мне говорит: «Ну, давай! Это ж христиане. Отвезем их, пусть нашу красоту увидят!» Я согласился. Слава Богу, нам очень помог Отдел внешних церковных сношений. Когда приехали, Жан-Лу Кретьен был в восторге — он ведь закончил иезуитский колледж. Но когда мы вошли в ЦАК, он увидел клавесин. А я знал, что он блестяще играет. Говорю ему: «Жан-Лу, сыграй!» Тут оказалось, что музыкальный инструмент принадлежал самому Рахманинову, и космонавт стал отказываться и говорить, что это большая ответственность. Я говорю: «Жан-Лу, ответственность беру на себя! Сыграй!». И он сыграл, причем «Подмосковные вечера». Это звучало великолепно!

Как Подмосковье связано с Небом?

— А как вы стали преподавателем в Центре подготовки космонавтов?

— Начнем с того, что я вырос в семье авиатора. Мы жили в коммунальной квартире, где у каждого офицера была своя комната, и все тесно общались. То есть я все время был в этой среде. Поэтому у меня даже вопросов не было, куда идти. Сначала я был в группе планеристов — уже в девятом классе мы летали на «Яках». В то время каждый мальчишка, который занимался в ДОСААФ, мечтал прыгнуть с парашютом, самостоятельно слетать и потом попасть в училище. Вот и всё. А когда полетел Гагарин, тогда я и загорелся идеей попасть в отряд. Но мне не повезло — врачи списали по состоянию здоровья. Хорошо, что у меня друзей было много и они не дали затеряться. Так я и попал в замечательную среду армейского комсомола.

Наш Центр подготовки космонавтов был образован в 1960-х годах. В то время я уже преподавал в Военно-воздушной академии и по традиции проводил занятия в Центре подготовки. Я был на общественный кафедре, читал философию. Когда в 1990-е годы появилась возможность, начал читать в Академии «Основы православной культуры». После развала СССР уже никто ограничений не устанавливал. Конечно, атеистов было много, и пробиться было непросто. Но к тому времени выпускники Академии Гагарина уже руководили космосом, поэтому мне позволено было читать. А в советское время даже выдергивали высказывания из моих лекций, жаловались, что я ссылаюсь на религию.

— А вы действительно ссылались?

— Ну да. Я понимал в душе, насколько это необходимо для наших воинов. Чтобы отдавать жизнь за Отечество, нужны великие идеалы. Например, приводил такое сравнение: с одной стороны, 16 месяцев блокады Троице-Сергиевой лавры поляками, литовцами и прочими в Смутное время, а с другой стороны — 900 дней блокады Ленинграда. Для меня эти события связываются в одну историю — историю про веру, которая в крови у народа.

— Были негативные последствия?

— Негативных, слава Богу, не было. У меня заступники были хорошие: к тому времени мои выпускники из Военно-воздушной академии занимали высокие должности. Еще нужно иметь в виду, что я читал лекции в разных аудиториях. В летной, например, вообще не было инцидентов. А в других — связь, тыл — уже что-то выискивали. Как я потом понял, это даже не слушатели были, а определенные люди, которые за всем следили и чуть что — докладывали наверх. Меня даже обвиняли, что я читаю Закон Божий.

Я преподавал философию, в которой был раздел общественного сознания, куда входила религия, поэтому я считал своим долгом показать, какая религия у нас была издревле и сколь велика ее значимость для нашей культуры. А поскольку это замалчивали, то, конечно, ребятам было интересно услышать, что у нас есть интереснейшие религиозные философы, замечательные традиции, уникальные святые, включая, например, Александра Невского и Даниила Московского. Я обычно на первой лекции спрашивал: «Вы прибыли со всего Советского Союза. Скажите, в Подмосковье какие учебные заведения связаны с небесами?» Ну, и все дружно: «Конечно, Академия Гагарина». А я им говорю: «Главное — это Духовная академия, Московская духовная академия».

А в начале 1990-х философию преподавать прекратили, и заменили ее культурологией. А что это такое, мало кто знал. Поэтому читали ее, как могли. В том числе ввели раздел «религиоведение». Нас послали на двухгодичные курсы при Свято-Тихоновском институте. И это очень помогло. Позже за мою преподавательскую деятельность меня наградили орденом Сергия Радонежского. И я очень рад, что мне его вручил именно будущий Патриарх Кирилл (тогда он был митрополитом).

Видел ли Гагарин Бога?

— Какой вообще человек в жизни был Юрий Алексеевич? Большинство его видело только по телевизору, улыбчивого и доброго. А вы же были его другом и наблюдали его в, что называется, неформальной обстановке.

— Понимаете, люди немного преувеличивают, когда говорят, что я — друг Гагарина. Будем честны. С моей точки зрения, у него было всего два друга: его дублер Герман Титов и первый секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлович Павлов. А вот приятелей, подобных мне, у него было много. Он был очень открытый человек в неформальной обстановке. Но своими переживаниями никогда не делился — личное всегда оставалось с ним. Конечно, Юру очень изматывало нереальное количество встреч и заграничных поездок, а ему все время хотелось вернуться к работе. Он тогда так и писал Николаю Петровичу Каманину, генерал-полковнику авиации: «Дайте возможность больше заниматься космосом».

Это был человек, который чувствовал боль других. Я сам видел, как он переживал потерю Комарова*. Это было видно невооруженным глазом — он все время ходил подавленный. Кстати, вместо Комарова должен был лететь сам Гагарин. Только в недавнее время об этом стали говорить — космонавтов в самый последний момент поменяли по приказу свыше.

Гагарин был очень искренним человеком. Я наблюдал за ним в разных ситуациях: люди, видя Гагарина, всегда просили автограф. Многие известные люди, не хочу даже называть имена, часто отвечали на такие просьбы: «Дайте поговорить, потом, некогда». Юрий Алексеевич никогда так не делал. Всегда с уважением выслушает, найдет время, подпишет всё. Это очень редкое качество.

В 1964 году Гагарина назначили командиром Отряда советских космонавтов. Когда он готовил к ответственному полету экипаж, то все пропускал через себя и помогал сослуживцам. Надо отдать должное — именно Юрий Алексеевич создавал ту обстановку творчества и ответственности, которая сохранилась в Центре подготовки до сих пор. Я сам слышал, как он воспитывает космонавтов: «Имей в виду, твоя геройская звезда — труд всего народа». Своим примером показывал, что первый полет человека в космос — это не его личная заслуга, а достижение нашей страны. Это он старался внушить всем космонавтам. У него не было зазнайства и гордости.

— Фразу, якобы сказанную Гагариным, «В космос летал — Бога не видел» сейчас вновь начинают тиражировать — причем именно в том контексте, что «Бога нет». Он действительно так говорил?

— Это передергивание фактов. Гагарин никогда и нигде не говорил, что Бога нет! Конечно, его об этом спрашивали: «Юра, ты в космосе Бога видел?» Он прямо отвечал, что не видел. Но он не имел в виду, что Бога нет. Да и потом — где он мог Его увидеть? Это только святым людям дано. У Гагарина было огромное уважение к православной вере, я это знаю. А вы ведь сами понимаете, какое время тогда было. Хрущев, как говорили, обещал показать «последнего попа». И при этом Гагарин уже в 1965 году на пленуме ЦК призывает восстановить разрушенный Храм Христа Спасителя и Триумфальную арку. Такое неверующий человек не смог бы сказать!

— А что бы вы ответили людям, с насмешкой относящимся к тому, что космонавты берут на орбиту иконы? Причем доходит даже до разговоров о том, что решение взять в полет икону космонавтам чуть ли не навязывается кем-то, что им самим это не очень надо…

— Понимаете, космонавт — это человек, который выполняет ответственное задание. И все, что у него на душе, идет с ним и в космос. Каждый полет — это рискованный и ответственный шаг. А когда летишь на ответственное задание, хочется, чтобы святыня была с тобой. Поэтому уже в первый свой полет, в 2001 году, нынешний руководитель Центра подготовки Юрий Валентинович Лончаков взял на орбиту частицу мощей Сергия Радо­нежского. Он это сделал по совету своего духовника.

Космонавту разрешено брать определенное количество необходимых ему вещей. Решение же брать с собой на борт икону или другую святыню зависит только от самого космонавта.

— В связи с этим вспоминается, как еще в советское время космонавт Владимир Титов во время полета поздравил Центральное управление полетами с 1000-летием Крещения Руси. Расскажите, как это произошло?

— Володя Титов был назначен командиром на полет, который должен был состояться в год Тысячелетия Крещения Руси, в 1988-м. А у Володи перед этим было два неудачных старта — в первом кораблю не удалось состыковаться с космической станцией, а второй был отменен из-за технической неполадки. И он мне говорит: «Понимаешь, если бы меня кто-то благословил, то я бы не так переживал». Я говорю: «Володя, о чем речь? Давай поедем к владыке Филарету (Вахромееву), я сейчас с ним свяжусь!» Владыка был тогда председателем Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата, мы хорошо друг друга знали еще с тех пор, когда он был ректором Московской духовной академии. Я говорю: «Владыка! Намечается уникальное событие. Хочу командира экипажа к вам привезти». Он говорит: «Привози». Володя вообще впервые архиерея тогда увидел. А владыка — как будто знал его всю жизнь. Говорит: «Да ты не волнуйся! Чтоб ты не переживал, я тебе еще церковный календарь дам, будешь там его читать». Именно из него Володя узнал, когда отмечается Тысячелетие. И представляете — с высоты 400 километров он поздравил Центр управления полетами с этой великой датой!

Некоторые даже ехидничали, говорили: «Ангел прилетел к нему в космосе и сказал, что празднуется Тысячелетие. Поэтому он и узнал». А на самом деле все просто — у него был церковный календарь. Мы Володе потом передали иконы князя Владимира, Даниила Московского, Святой Троицы.

Подъезд, в котором все умерли

— Удивительная история. Выходит, многие советские космонавты были верующими людьми?

— Трудно сказать, я обо всех говорить не могу. Среди моих близких знакомых неверующих не было. Почему? Потому что у нас были общие интересы, потому что мы все задавались вопросами о Православии, Церкви, Боге. Многие знали, что я верующий. Ну да, на меня в советское время многие со стороны смотрели как на блаженного. Чего это его тянет то в Лавру, то в Данилов монастырь, то еще куда-нибудь? Но я был верующим человеком с детства. Я ведь еще в блокадном Ленинграде молился Богу о том, чтобы мои родители были живы!

Когда мы жили в Ленинграде, мама водила меня в храм, в том числе, в Александро-Невскую лавру. Это место произвело на меня сильное впечатление и когда позже я узнал, что в Подмосковье тоже есть Лавра, я всеми силами стремился в нее попасть. Моя мечта осуществилась в 1962 году, когда я начал работать в Академии.

— Вы упомянули о вашем блокадном детстве… Расскажите, что с вами тогда произошло? Как удалось выжить?

— На весь большой подъезд в нашем доме — я абсолютно один остался, все умерли! Отец был на Ленинградском фронте, а маму вывезли через Ладогу, после того как она в городе потеряла сознание от голода. И все равно я не терял веры, я молился, я чувствовал, что Господь меня не оставит. Так оно и получилось: из блокадного Ленинграда меня вывезли зенитчицы 25 января 1942 года. Увидели, что я совсем один, накормили, обогрели и посадили в машину. Вначале эвакуировали в Казахстан, в детский дом, там меня мама и нашла.

Именно в том пустом подъезде, среди замерзших трупов, которые лежали, как дрова, я впервые по-настоящему глубоко ощутил, что Господь меня слышит. Без Его помощи я бы не выжил.

Беседовали Алла Митрофанова,

Алексей Пичугин, Кирилл Баглай

В тексте использованы фрагменты программы «Светлый вечер» на радио «Вера»

(эфир от 12.04.2016)