Как привлечь молодёжь в Церковь? Парсуна Алексея Антонова

Будем иметь в виду. А скажите, пожалуйста, вот одна из ваших записей по теме, что называется, вы там говорите, что христианство не только не потеряло своего очарования за многие столетия, но и поражает актуальностью. Вот можно здесь, что называется, с этого места чуть поподробнее, что для вас значит актуальность?

Для меня актуальность христианства, наверное, в том, чтоб решить вопрос взаимодействия с реальностью, по крайней мере мой. На удивление, никакие другие способы, предлагаемые жизнью и Интернетом, —ни диалектический материализм, ни Гегель, ни гадания на картах Таро — не позволяют. (Смеются.) И это удивительно, потому что та вот, скажем так, схема, система — я вот встану подальше от религиозных слов, чтобы ненароком ничего не того не сказать, — она вот как-то заходит, чем дальше, тем больше. Может быть, это возраст какой-то мой сказывается, потому что, когда тебе 20, всё весело, и, кажется, бежим, развлекаемся, достигаем, весь мир у наших ног. А когда тебе уже 37, ты уже пережил два брака, ты уже смотришь, как специальная военная операция происходит, люди оттуда не возвращаются, ты смотришь, какие испытания валятся там и там. И ты такой: ага, всё, получается, не так просто. А потом читаешь некоторые старые тексты или людей, которые писали о чем-то важном для них, но тысячу лет назад, и узнаешь, что актуальность этого — вот она, прям у тебя перед глазами. Может быть, из-за этого, может быть, из-за того, что я сам стал много писать и заниматься творчеством сейчас, и я читаю какие-нибудь работы в каких-нибудь толстых книгах и вижу, что люди, по сути дела, занимались тем же самым, чем и я: пытались что-то кому-то объяснить от всего сердца по тем темам, где они считают себя чуть-чуть понимающими, в том ключе, в котором это для них важно. Я как-то перенимаю это на себя и думаю: ага, так в целом чем-то даже похожим мы занимаемся, вот разъяснением, приободрением. Может быть, это делает для меня это все более актуальным, и более актуальным, чем, например, видеоконтент, потому что для меня писать именно буквы и слова, несмотря на то, что я там пишу гадости время от времени у себя в телеграме, для меня это в приоритете перед видео, перед видеозаписями, несмотря на то, что мы опять же с вами сидим тут.

Знаете, я хочу к теме актуальности чуть-чуть ее сместить и, может быть, вернувшись к тому, с чего мы начали, вот о чем вас спросить. А должна ли религия бежать в ногу со временем, ну, в том смысле, что вот недавно я прочел: Англиканская Церковь в стремлении привлечь паству проводит, если я правильно понял, в храме рестлинг-бои и так далее. Вот для вас есть, ну, грубо говоря, сайт — хорошо (я сейчас условно говорю), рестлинг-бои —плохо. Где здесь предел вот этого «ноги со временем», как вы думаете?

Я бы подошел к решению этой задачи математически, как бы странно это ни звучало. У нас есть некоторая точка, в которой, например, всем, кто сейчас является Церковью, воцерковленными, имеет представление о том, что для них правильно, вот им там комфортно. Есть новые прихожане, которые сейчас либо не посещают, либо они просто ничего не знают, но кажется, что мы, как люди, которые имеют отношение к Церкви в любом случае: я теперь знаю, что я тоже часть Церкви, если я христианин, не обязательно быть священнослужителем, чтобы быть частью Церкви, мы все есть Церковь по сути дела, — нам же интересно, чтобы таких людей стало больше. Соответственно, нам надо где-то выбрать промежуточную точку между нами, где мы уже чуть-чуть их заинтересуем в том ключе, в котором мы можем их заинтересовать на понятном языке. Понятно, что точно без рестлинга, без рейвов и без разных странных перформансов, но тем не менее все-таки с некоторым пониманием того, как мыслит современная молодежь, что ей интересно, на что она обращает внимание, какими информационными каналами она пользуется и как до нее донести, что можно что-то найти для себя и в Церкви. По моим ощущениям, кстати, стало больше молодых людей, может быть, это конечно, как когда у тебя какая-то машина, определенный автомобиль, ты видишь везде на улице только те же самые автомобили, но как будто бы люди вот сами интересуются. Конечно, это и заслуга наверное РПЦ, мы не знаем, но кажется что люди вокруг просто находят что-то для себя и вспоминают, что это есть, и сила религии, сила веры, она все-таки огромная и заманивает сама собой, несмотря на то, что очень сложно как-то разобраться, что тут где. Без рейвов, но все-таки с некоторыми современными подходами.

А вот про поиск с той стороны хочу спросить, вот что я имею в виду. Вот, скажем, в нашей юности мы  подобный поиск не со стороны Церкви, а со стороны людей ищущих, о которых вы сказали, мы видели, например, в русском роке. Вот русский рок — он поражен вот этой смысложизненной темой, и я вообще считаю, что русский рок — он скорее продолжение великой русской литературы, чем западного рока, хотя, наверное, я в чем-то и не прав. Но я  много раз задавал здесь вопрос, но не получил пока ответа: а как вы думаете, вот в современной музыке, не знаю — русский рэп, не знаю, насколько вам это интересно, — вот там есть этот поиск, в котором есть какая-то надежда для нас, что это тоже вот когда-то… ну вот что в эту зону, как вы сказали, с этой стороны тоже вот эти ребята подходят? Или, скажем, если это не рэперы, то это кто? Вот вы бы где, в какой сфере, в среде вы бы искали?

Я близок и к року, и к рэпу, и живо интересуюсь музыкой в целом, потому что мне нравится творчество, и я нахожу в этом очень много приложения ума к тому, чтобы собрать хорошую интересную песню, про которую все будут слушать. Для этого надо прямо понимать людей, надо их чувствовать, и это далеко не у каждого получается даже один раз, не говоря уже про то, что собрать 10 хитов. Поэтому, размышляя над каким-нибудь текстом вроде «Царица», и ты прямо, знаете, там песни про то, что теперь он пьяный по твоей вине, и вот все дела, ходит мужчина и переживает. И ты слушаешь вот это и понимаешь, что попадание в женскую аудиторию фантастическое. То есть это надо так вот обобщить, и так оформить, и так задеть струны души, что это, может быть, кажется глупостью, но это трогает сердца людей. И в этом очень многое, в том числе и с верой, и с проповедями определенными, потому что если в сердца людей не попадать, а как тогда мы их куда-то привлечем и как их жизнь станет лучше? Поэтому вы совершенно правы, я с вами согласен, есть в музыке что-то такое. Не вопрос даже конкретно, рэп это, не рэп, ищут ли они какие-то смыслы. Скорее музыка у нас вызывает в голове приятное щекотание. Вот нам нравятся повторяющиеся ритмы, нам нравится что-то слушать, что-то интересно собранное, мы это запоминаем. Вот такое свойство мозга у нас. Может быть, это эксплуатация нашего умения запоминать. Когда мы любим, мы умеем запоминать, как люди. И когда нам включают одно и то же, но по-прикольному, вот так вот зарифмованное или сыгранное на гитаре, нам приятно от этого. И поэтому мы хотим это слушать снова, и запоминать, и снова слушать. Кстати, с молитвами очень похоже опять же. Пересечений масса. Ищут ли люди через это какие-то смыслы для себя? Скорее нет. Они, как молодежь сейчас говорит, ищут вайб. Чтобы вот вайбово было. В этом вайбе… кстати, извините, перескочу немножечко. У нас много есть прекрасной музыки, недавно на эту тему размышлял, которая вот с таким… старорусской фолк-направленностью, до этого была «Мельница», сейчас есть «Ягоды» исполнители, я у себя выкладывал тоже, с прекрасными мотивами про разных девиц, про какие-то там… лесную, практически крестьянскую жизнь вот немножечко со сказками. И там, на мой взгляд, единственный минус, что там больше уклона в язычество, чем в православие, потому что исполнители, на мой опять же взгляд, боятся что-то про это петь. У нас нету, как в США, православной музыки, потому что, видимо, исполнители думают: нафиг не рисковать, я, может быть, и хотел бы что-то тут немножечко про Господа, и про веру, и про Христа, и про что-то такое, но мало ли, какие будут у меня проблемы — все запуганные немножечко. И поэтому им лучше русскую культуру показывать с языческой стороны, вот это минус. А если бы они были чуть… Может быть, перестанут переживать так сильно, и тогда появится больше такой музыки. Хотелось бы, чтобы ее было больше. Вот так. Наверное, на ваш вопрос я не совсем ответил, но нет… на мой взгляд, нет сильной привязки, где искать именно новую паству, потому что люди, которые знают, что такое есть, и начинают по чуть-чуть в это вовлекаться, применять на себя и через это чувствовать себя лучше, они могут слушать абсолютно любую музыку. Даже я могу слушать какую-то группу «Ария», одну из моих любимых детства, и там много тоже вообще не очень-то религиозных тем, можно даже сказать, что есть несколько антирелигиозных композиций, но я их воспринимаю просто как творчество, как песню, а не как какую-то догму, поэтому я думаю, что это не сильно важно.

А вот тут, кстати, есть такой момент, он, конечно, сложный, наверное, предполагает такой большой даже не разговор, а постоянно длящийся разговор, но вот, смотрите, в свое время, по крайней мере уж точно уже это было у наших славянофилов, они констатировали, что современный им уже человек — мне кажется, только сильнее стало, — он очень сильно раздерган, и у него как бы вот в разных частях его жизни живут разные чувства. Ну, чтобы долго не говорить, потом это замечательно наш социолог Питерим Сорокин назовет тем, что он скажет «по воскресеньям пуританин верит в Бога, в остальные дни — в фондовую биржу». Ну то есть вот отсутствие цельного такого мировоззрения. И собственно, славянофилы видели это в Европе, на Западе, как мы сейчас говорим, и видели у нас. И основная претензия к Европе была в том, что те не видят в этом проблемы, и вот Киреевский там, Хомяков они ставили, осознавали это как проблему, что мы должны стать цельными вновь. Вот мне кажется, современный человек по сравнению с человеком XIX века — он раздерган еще сильнее. Вот насколько в вашем анализе, в вашей картине мира эта проблема присутствует и что вы по этому поводу думаете?

Я думаю, что это огромная проблема на самом деле. Не то, что раздерганность, а то, что у нас вера и православие, оно не очень интегрировано в повседневную жизнь. Если спросить, подергать людей на улицах самых разных возрастов, социальных групп из разных городов, из населенных пунктов помельче и спросить, какие у них ассоциации со словом «православный», там будет слишком узкая группа, там будет одна маленькая коробочка, в которую будут попадать вряд ли такие люди, как мы с вами даже, будут попадать «вот там какой-то поп», «вот там какая-то бабка». И это все будет абсолютно непривлекательно, к сожалению, потому что образ именно такой. Потому что не хватает проникновения и нормализации, может быть, нормализации веры, что это просто нормально, в этом нет ничего такого. С тебя там никто не берет деньги, тебя никто не заставляет ничего делать, тебе никто не навязывает, ты не становишься ничьим рабом, это, наоборот, даже интересно быть рабом Божьим, потому что раб Божий — значит больше ничьей, себе принадлежишь в большой степени, это же круто. Этого никто не объясняет. И поэтому, когда смотришь на Запад, чуть-чуть завидуешь, что у них произошло там какое-нибудь политическое событие, и представители всех религий, даже нашей Православной Церкви, Orthodox Church, тоже выступят на съезде Республиканской партии, красивую речь толкнут, это будет прекрасный, интересный человек, который выступит наряду с католиками, наряду, наверно, с иудеями, с кем-то там еще, и всё это будет абсолютно нормальным, как наверняка вы видели эти пепельные кресты.

Я более-менее представляю американскую культуру, я просто там учился и  жил год целый. Но я, знаете, что имел в виду, немножко уточню тогда свой вопрос. Я имел в виду, может быть, но, вы знаете, у меня был один гость, и он сказал, что его приход в православие был связан с тем, что он, ну совершенно будучи человеком далеким от этого всего, это было где-то в конце 80-х, он пришел на пасхальную службу, и вот когда он это увидел, он тогда, может быть, это так не формулировал, но он сказал, это когда мы с ним беседовали, это была замечательная такая фраза. Он сказал, что я понял, что мир собирается вокруг Пасхи и жизнь собирает. Вот я-то имел в виду, что, знаете, как: даже люди, которые ходят… вот вты пришел, вот до воскресенья, в церковь… вышел, условно говоря, девушка вышла, платочек сняла, юбку сняла, брюки надела — и до следующего воскресенья мы зажигаем, а тут опять… То есть, условно говоря, это даже, скорее, проблема современного верующего человека, что его вера — это вот наряду с другими вещами. А это, в общем… Знаете, как один англичанин писал, католик, в начале XX века, что разница на взглядах на парламент важна, а разницу во взглядах на жизнь и смерть считается неприлично обсуждать. Но ведь это всего касается, вера касается. Как вы замечательно сказали, это же для всего. Вот я это скорее имел в виду, такая цельность наша скорее.

Тут если девушка ходит в церковь по воскресеньям, таких уже очень мало, это уже просто, это уже да, если это один день в неделю, а не два раза в году, извините, то это уже невероятная победа, если бы было так, если она еще знает, что там происходит и зачем она туда пришла. А если она еще подумает о чем-то… На мужчин все точно так же распространяется, никакого сексизма. Это уже супер. Тут даже дело не про как сделать в остальные дни, а просто как-то примирить чуть-чуть немножечко с обычным человеком, который далек от этого всего, крещен либо не крещен, либо крещен номинально в детстве и ничего про это не знает, кроме того, что есть какие-то церковные праздники. Вот это проблема, как бы их в эту сторону затянуть. И не то чтобы уж они каждый день были ближе с верой. Это надо все-таки иметь некоторый ум, чтобы интегрировать веру в свою жизнь на самом деле. Потому что я системный человек, я понимаю: окей, я проснулся, помолился, а мне что сложного-то? Я себе это могу объяснить, зачем мне это надо. Это приятные повторения, позитивные аффирмации. Ученые доказали, это отлично работает, всё. Я себя уговорил, я это делаю, кстати, действительно работает. Человеку надо, к этому как-то его подтолкнуть, потому что вот будильник у тебя прозвенел, все, проснулся, молитвы у тебя есть, ты их запомнил наизусть, пока не запомнил, ты читаешь по бумажке — всё. Вот кто-то бы этой работой занялся, уже мы бы чуть-чуть захватили по кусочку каждого дня, потом где-то неделе на третий, когда у нашей девушки встал вопрос, сделать что-то так или сделать эдак. Возможно, до этого она бы не задумалась, а так она задумалась и чуть-чуть поведение свое поменяла. Не радикально, а просто приняла решение по-другому, в пользу чего-то хорошего, например, абстрактно — семьи, детей или себя, или своего здоровья. Да просто один раз не забухал уже лишний, знаете, уже плюс. То есть смог где-то сдержаться, внутреннего себя послушать. В любом деле где-то не разозлиться. Вот как раз через постепенное добавление чего-то такого, потому что нет смысла, наверное, опять же на мой взгляд, может быть, люди, которые ближе к Церкви, со мной не согласятся, нет смысла просто в том, что ты ходишь постоянно и выполняешь какие-то ритуалы, это же не главное. Главное же, чтобы ты менялся и менялись окружающие, окружающий мир менялся вместе с тобой. Моя заинтересованность в развитии Церкви, как раз именно такая…

Если они с вами не согласятся, значит, они мало чего понимают в христианстве.

Вот. Спасибо.

НАДЕЖДА

Хочу начать с Федора нашего Михайловича Достоевского, которого вы часто упоминаете в таких степенях превосходных и говорите, что, когда спрашивают, как интересно писать, вы говорите, что ты сначала начни интересно читать, и вот начать чтение прежде всего. А вот ваш Достоевский — он кто и какой? И есть ли там надежда?

Мой Достоевский откровенно плох.

Это как это как мой английский уровень c плюс или... (Смеются.)

Возможно, скажу вещь, которую мало кто бы, наверное, сказал. Мой Достоевский — это некий блогер, лудоман, игрок, возможно чуть-чуть алкаш, но при этом который делает, невероятные шедевры литературы создает, невероятно одаренный, который противостоит тому же, что и не нравится мне самому, — попытке через социализм поломать мою страну, и активно участвует в общественно-политической жизни, но при этом, в отличие от меня, не может совершенно никак себя контролировать. Вот такой вот мой Достоевский. И что-то хорошее у гения, конечно, надо пытаться не то чтобы почерпнуть, а хотя бы понять. Мне это нравится.

Но вы, я так понимаю, что сейчас не в последнюю очередь «Дневник писателя» имеете в виду?

Да, да, я не так чтобы большой любитель литературы или много прочитал. Я  прочитал сто тысяч новостей за сегодняшний день, вот я скорее вот такой человек, но при этом надо немножечко смотреть и в сторону прошлого, тем более что классики — они классики.

А если тогда отталкиваться вот от такого стереотипа, поскольку тема надежды, что, в общем искусство, ну все-таки про надежду, или хочется думать, что про надежду, или часть какая-то искусства про надежду. Вот вы уже сказали про музыку, чуть-чуть мы поговорили про литературу. Вот если с этой точки зрения смотреть на искусство максимально широко, то вы где скорее будете искать эту самую надежду, ну чтобы пережить вот такие чувства, вы обратитесь к музыке, к литературе, пойдете, я не знаю, в Третьяковскую галерею и будете стоять долго у картины «Богатыри»? Что ваше здесь?

Вы забыли перечислить мемы. (Смеются.)

Новый вид искусства...

Новый вид искусства, смешные картинки, до этого анекдоты были, наверное, можно это уравнять. Нет такого, если честно, что искусство для меня какая-то надежда и что я вижу там много надежды. Конечно, нет искусства без позитивного развития, должна быть, у персонажа должна быть арка, с ним должно что-то произойти, и хорошо если это, в отличие от Достоевского, что-то хорошее в результате, чем-то это закончится добрым. Хорошо, когда кино про жизнь и про людей, и не наполнено только кеками и кваками, а еще и происходит развитие характера и изменение, и действительно хочется этому сопереживать, и хочется надеяться. И такое кино привлекает гораздо больше, чем кино, где человек был — какой был, такой и остался, и все, что с ним случилось, это 2−3 перестрелки. Такое менее интересно. Но фокусироваться на надежде… в  кино, в каком-то искусстве… скорее, надежда для меня — это самому какое-то творчество собирать. Надежда помогает через творчество чуть-чуть как-то заполнить свое время и заполнить его каким-то движением к чему-то большому. И кажется, что ты вроде как влияешь на мир позитивно и влияешь на себя позитивно, и у тебя появляется надежда, что через эти изменения, через это влияние получится что-то поправить или где-то как-то вот согласно своей картине мира. Мы же каждый считаем, что мы правы и всё хорошо думаем про то, как оно должно быть...

Я бы даже сказал, что мы считаем, что мы, каждый, что-то думаем, это уже такое... (Смеются.) Скажите, а вот вы чтение не воспринимаете как сотворчество, просто есть такая точка зрения, что притягательность чтения в том и состоит, что вот это вот, что называется, незаконченность метафор да, что вот когда Гамлет в кино — он вот такой, все-таки мы даже его визуально будем… что вот это сотворчество...  Вы как со-творчество не воспринимаете это?

Воспринимаю, но у творчества, получается, нет результата. Если я, например, прочитал и потом не написал рецензию какую-то, как это называется, критика, не знаю, почему критика, на фильм или на произведение, или как-то не поделился с этим, то, конечно же, конечного продукта нет. Но с тем, что вы описываете, я согласен на 300 %, я в этом смысле очень медленный читатель порой. Если мне интересно, я отматываю по чуть-чуть, я читаю предложениьице. У меня так лежит 10 книг разных самых. В основном это не художественное что-то, а такое более практическое. Но и там есть над чем подумать. Я размышляю, прочитаю абзац, и и меня куда-то… Может, это психическое расстройство какое-то уже современное. Сейчас у всех какие-то эти дефициты внимания, гиперактивность. Вот улетаешь, улетаешь куда-то. В этом смысле — да, целый отдельный мир строится вокруг каждой фразы, которую читаешь, если это действительно что-то, хорошо написанное и к сердцу близко, так оно и есть, это правда.

А дружба вот вашей жизни связана как-то с надеждой? Вообще она какое, сколько места занимает общение с людьми, которое можно назвать дружеским? Оно растет это общение, сокращается, круг людей с которыми вы хотели бы...

У меня интересная ситуация, что на меня свалилась медийность за вот последние пару лет. и, соответственно, все вдруг захотели со мной пообщаться. Есть такая история, и это несколько сбивает мой потенциал. Я вообще человек, который больше домосед, я не очень люблю большие какие-то тусовки, мероприятия, я готов общаться с одними и теми же людьми каждый день. Мне не надо новых людей никаких. Иногда бывает, что ты поменялся сам и тогда ищешь новых людей, которые будут больше подходить новому тебе, но если люди с тобой меняются, в каком-то твоем же направлении смотрят, то мне вполне хорошо с теми же самыми людьми. Есть такой тип личности, которым надо постоянно какой-то движухи, с кем-то знакомиться, что-то куда-то какие-то наводить. Они вот от этого кайфуют, я от этого вообще не кайфую. Мне больше нравится перерабатывать информацию и делиться где-то с кем-то, пусть это будет один и тот же человек долго-долго, мне с этим окей. И вот такого качественного общения у меня как было достаточно, так его и достаточно и сейчас, и можно называть его дружеским, и даже более того, я любое общение стараюсь вести как дружеское, иначе зачем? Если это не какое-то прелюдия к драке, то, наверное, лучше вести себя по-дружески, потому что какие минусы в этом? Поэтому можно сказать, что практически все мое общение дружеское на самом деле. Может быть, поэтому я, кстати, и устаю, я внезапно понял из разговора с вами, что, может быть, если бы я старался быть менее дружелюбным, то меня бы и не так напрягало это всё.

А устаете почему? Потому что это требует… Ты отдаешь, да?

Ну да, потому что приходится как-то вовлекаться. И может быть, потому что я сильно ориентированный на результат человек, и я не умею расслабляться в этом смысле.

А тогда, вы знаете, у меня есть вот несколько вопросов, которые мне кажутся важными, я их позволяю себе повторять. Вот Юрий Михайлович Лотман, наверняка вам известный наш мыслитель, философ, культуролог, филолог, он говорил, что у нас у каждого есть свой круг боли. И он говорит: кому-то больно, когда только его задели; кому-то — когда его и близких; кому-то —его близких и друзей, ну и дальше он там все это подводил под определение культурного человека, и он говорил что культурный тот, кому больно от чужой боли. Вот если с этой точки зрения на себя смотреть, вот у вас какой круг боли, ну так вот, если «по чесноку», что называется, вот вам будет больно, когда задели кого?

По чесноку, на задевание меня, если это не какое-то публичное задевание, которое не вредит моей репутации, то есть я понимаю, что из минусов — только моя личная обида, мне вообще абсолютно наплевать.

Как в анекдоте, когда меня нет рядом, они могут меня даже бить. (Смеются.)

И я давно в Интернете, а Интернет — это такое место, где все время могут тебя послать куда-нибудь подальше, какую-то гадость тебе сказать, я перечитал комментарии…

Но я даже не про это.

Я это перенес, я к этому, на реальную жизнь, потому что в целом кто там что говорит, мне настолько все равно. Другое дело, что, если я вижу, что кого-то могут обидеть, у меня есть действительно обострённое чувство справедливости, я не знаю, связано ли это с культурой.

Это у Лотмана только можно было спросить. (Смеется.)

Сейчас мне с этим чуть-чуть сложнее, но иногда мне прямо хочется вступить в серьезный конфликт, когда я, например, вижу, что… Был случай, я стоял в аэропорту в другой стране, когда еще мы туда могли проще летать. И наши соотечественники что-то агрессировали на работницу известной авиакомпании на стойке. Просто ну не по делу, я вижу, не по делу. Мы стоим в бизнес-классе. И такая у меня обида была. Я думал, как бы я сейчас дал, если бы это было бы законно. Потому что это было совершенно какое-то выплескивание злых, негативных, мелких эмоций на человека, от которого совершенно не зависит задержка рейса. И человек беспомощен в другой стране. И мне так все время жалко вот это. И вот в такие социальные моменты у меня какое-то чувство того, что мне надо вписаться. И даже, наверное, не стоит этого делать зачастую, особенно сейчас, потому что будет скандал. Но я вот в таких ситуациях падкий на какую-то справедливость, когда кто-то обижает кого-то из персонала или официанта. Мне просто кажется: ну что вы за люди? Вот неужели вы так много о себе думаете, я сейчас вам устрою… Вот у меня такое у меня есть. Про близких, конечно, тоже, но такое как-то редко. Может быть, надо чаще куда-то ходить. Практически не возникает такого. За себя — мне практически наплевать.

А вот когда вот в этих пространствах социальных сетей, если какая-то такая диалоговая форма, где отзывы и прочее, и вот вы,  допустим, какая-то дискуссия, ну агрессия не агрессия, но вот свободные, так сказать, лексические формы мы используем, вот что вас может остановить… Я, наверное, не сформулирую лучше, просто приведу пример, как вот я для себя когда-то решил, когда мне еще приходилось участвовать много в этих, я вот… хочется какую-то гадость очень резкую человеку написать, мне казалось: вот вдруг его ребенок зайдет и прочитает, ему будет неприятно, что папа вот так вот… и меня это останавливало — не всегда, врать не буду, но меня вот такие вещи останавливают. У вас есть какой-то для себя вот стоп, который… вот здесь все, здесь вот  остановлюсь.

Вы хороший человек. (Смеются.)

Вы меня мало знаете.

Я не настолько… Я себя отучил, раньше я гораздо больше гадостей говорил, потому что где-то там кого-то осадить — это же целое искусство, как это можно красиво сделать. И регулярно я в этом практиковался и воспринимал это исключительно как игру: как нанести другому эмоциональный ущерб, ну и не получить, не испытать его самому, и неплохо в этом поднаторел. Сейчас уже, к сожалению, я не могу так сильно развлекаться в этом смысле, потому что я начинаю отбирать у себя очки пиара, то есть, если я там где-то с кем-то сцепился, даже если у меня есть хорошая, веселая шутка, даже если я могу красиво поддеть, я понимаю: если я буду этим увлекаться, это будет позорно выглядеть. Я уже в конце концов не маленький мальчик, уже, наверно, хватит вот этим всем заниматься, поэтому я себя так останавливаю. А вот такое что моральное я не воспринимаю почему-то как-то вот, что это человек для меня это какой-то цифровой аватар и игра «Оскорби другого». И я в свою сторону не сильно переживаю. И с той стороны думаю…

То есть в этом нет эмоций? Это игра?

Да, я это смотрю как… Ну, что в худшем случае? Что с ним будет? Он просто выключит компьютер, закроет глаза. Все, нет проблем. Я-то же могу так сделать. Я вот как-то не беру близко к сердцу, потому что жизнь сама расставит, если что, если кто-то гадости мне наговорил.

А вот, смотрите, вы сейчас уже второй раз упомянули возраст. А у вас какое самоощущение возраста, вот вам, внутреннему этому самому вам, сколько лет?

Лет, я думаю, как есть — 37.

Вы ощущаете этот возраст, да?

Я почему его упомянул, потому что…

Вы во сне, когда сны видите, сколько вам лет во сне?

О, интересный вопрос. Не знаю, я там… Я Жан Клод Ван Дамм во сне все время какой-то.

Ну, я надеюсь, не в рекламе, которая на двух грузовиках. (Смеются.)

Я себя-то практически там не вижу. Вижу, что какие-то события великие происходят или очень обыденные. В этом меня нет. Я про это стал упоминать, потому что месяц назад я перешагнул возраст в 37 лет. И до этого я ощущал себя юным прям. Потому что когда тебе 36, это еще 35, это еще в целом молодежь. А 37 — это уже 40.

Это уже Пушкин.

Я такой начинаю думать: так, мне пора вести себя как вот взрослые люди, наверное, пожалуй. Пожалуй бы пора. Может быть, я передумаю через два года. Но пока у меня вот такое настроение, что надо на все смотреть по-взрослому, надо попробовать. Я экспериментатор в жизни, я, может быть, так же и к православию пришел, что путем каких-то экспериментов со своей головой, с жизнью. И также думаю: а не попробовать ли мне побыть взрослым немножечко, может быть, меньше каких-то делать, как молодежь говорит, кринжовых поступков, может быть, надо как-то более чуть-чуть хихикать меньше, а хихикать про себя и дома, например, и какая-то будет из этого польза может быть, я больше смогу сделать таким образом, может быть, это важно для моей репутации где-то. Мы не стоим же на месте, все меняется, все происходит, и вот так вот со мной произошел 37-летний возраст, по сути дела.

А вот тогда еще один повторяющийся, но важный вопрос: насколько вы хорошо себя знаете?

Хочется думать, что да, но правда ли это? Правда ли это? Хорошо ли я себя знаю? Вроде бы все лучше и лучше, по крайней мере, хотя… ну и вопросики у вас, Владимир Романович.

Я не специально. (Смеются.)

Хорошо ли я себя знаю? Пусть будет да. Ну, я точно хорошо себя контролирую. Надо ли для этого хорошо себя знать?

Ну и ответики у вас, я скажу вам! (Смеются.)

Контролирую я себя хорошо, то есть мне кажется, что я неплохо умею работать со своими эмоциями, со своей мотивацией, как-то попытаться себя где-то разогнать, где-то замедлить, где-то замотивировать, и в том числе поэтому для меня понятное, что такое вера, потому что это тоже какая-то работа с собой в том числе, которая не кажется мне какой-то там странной, либо невозможной, либо вот она либо есть, либо нет. Почему нет, если ты хочешь поверить и позаниматься этим, почему нет.

ТЕРПЕНИЕ

А что вы нового о себе узнали с помощью поста, во время поста, за время поста?

Дури много очень. (Смеются.) Очень много энергии, я могу много делать — вот что я о себе пока что нового узнал. Я могу много делать, я могу на многие вещи не обращать внимания. Те вещи, которые до этого могли бы меня отвлечь и не позволить мне, допустим, выполнять какие-то задачи, на самом деле с ними можно справиться, это я точно понял. Звучит как реклама Великого поста, конечно, тут как бы на ваш страх и риск. (Смеются.)

Мне очень нравится. А вот отчасти, может быть, следующий вопрос будет отсылать нас к некоторым темам, которые уже звучали сегодня. Вот, смотрите, как мне представляется, современный человек — и я считаю, что это прямо беда, — он заморочен своим вот этим личностным ростом пресловутым, и при этом он ищет у каких-то коучей, которые сами вчера научились, я не знаю, слово «корова» без ошибок писать, еще чего-то, хотя рядом есть, я не знаю, вот я так, может быть, сейчас грубо скажу, но вот, на мой взгляд, внимательное чтение «Анны Карениной» Толстого — это несколько лет учебы на психологическом факультете. Про коуча я вообще молчу. Почему одно заходит, а другое нет? Язык устарел? Ну вот я встречаюсь, есть разные программы, меня приглашают с лекциями и потом какую-то обратную связь дают, я смотрю на других лекторов. Меня поражает, как люди воспринимают на ура какие-то элементарные, простые советы. Но, знаете, вот я не знаю, вы смотрели или нет, «Место встречи изменить нельзя». Помните, там Жеглов Шарапову говорит, пять правил Глеба Жеглова работаь с свидетелем, он говорит: разговаривай с людьми, всегда улыбайся, люди это любят и дает какие-то элементарные вещи. И вот то же самое сейчас, приходит какой-нибудь коуч, говорит: когда вы разговариваете с людьми, надо улыбаться, поверните разговор… Все говорят: о, подождите! Как вы это, с чего? Книги покупают, читать, почет, что… Это же элементарное наблюдение за жизнью, а уж если ты прочитал Толстого, то это…

Да, да, и вот чуть-чуть, секундочку про Толстого, там местами автор же свои размышления выдает, соответственно, о войне с Наполеоном, например, в «Войне и мире», и насколько я помню, уже какое-то время прошло. Я вспоминал кусочки, и оно сильно пересекается с рассуждениями о специальной военной операции местами и о том, что думают, так сказать, мыслители в Интернете и в обществе, какие идут разговоры. И опять же, проводя параллели, если бы многие почитали бы «Войну и мир», меньше бы читали разных военблогеров в Телеграме и спали бы спокойнее. То же самое. Но не будут, и не будут читать «Анну Каренину» и пытаться из этого извлечь, и уроки Глеба Жеглова, так сказать, персональный коучинг Шарапова, не прокатит, потому что это не круто, потому что в этом нет понтов, потому что человек, который с коучингом со своим пришел в Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), он классный, он успешный, и тут важна не сама фактура, а важно то, что модно, к сожалению.

То есть это с модой связано?

Когда это было модно и в приличном обществе нельзя было не знать, кто такой Пушкин, и не пытаться с ним познакомиться, и не цитировать какие-то свежие строки, тогда да, все к этому тянулись, и это изменило нашу страну. Сейчас, к сожалению, надо — опять же, мои мечты и мои фантазии — надо возвращать моду к этому. Она никогда не исчезнет. Всегда будут находиться люди, которые хотят более сложного и будут считать это более крутым и престижным. Я вот считаю, что православие — это гораздо больше, я сам к саморазвитию очень сильно стремлюсь, мне хочется работать над собой, просто я считаю, что круто работать над собой через православие, а они через марафоны желаний какие-нибудь, потому что марафоны желаний — это, извините, для лохов и лохушек, а православие — это требует от тебя очень серьезного уровня вовлеченности, то есть это как серьезный спорт вместо лежания на диване и просмотра спортивных телеканалов. То есть это когда ты вот берешь на себя серьезный груз, тебе надо превозмогать, именно стараться, и это действительно дает больше результат, опять же на мой взгляд. Возможно, кому-то и марафоны там проперли и помогли, так бывает

Но мышцы не начнут расти.

Да, мне это кажется более крутым и престижным, но многим так не кажется. И возможно, для этого надо, чтобы чуть-чуть кто-то этим позанимался в обществе, потому что если зайти в какую-нибудь подборку, Трамп, например, объявил топ-10 своих любимых книг, там одна из книг — это Библия. И это круто, и это хорошо, помимо других разных книг. Может быть, и у нас этого будет больше, и тогда все такие: а, оказывается, вот где самое интересное, вот где оно, где надо чуть-чуть приложить усилий, но и результат будет совершенно другой. Вот и тогда и побегут, и будут изучать труды классиков.

Из серии… как это — неприятных журналистских вопросов. Терпимость к нецензурной брани в публичном поле и к ее использованию.

Откуда она у меня? Или как я…

Как вы вообще к этому относитесь? Потому что, на мой взгляд, даже вот если убрать какие-то там религиозно-философские объяснения, которые порой приводят, даже с точки зрения такой сугубой прагматики, когда этого много, это, простите, говоря современным языком, перестает работать. Как приправа — вот ее не может быть много. Зачем? Я вот не понимаю. В том числе мой вопрос к вам. Зачем?

Согласен с вами. Я чуть-чуть переформатировал свое отношение к этому. И я, по крайней мере, понял все эти, назовем их так, предъявы, которые были, потому что выяснилось, что людей это реально коробит. То есть люди относятся к этому серьезно. Я, поскольку на фильмах Дмитрия Юрьевича Пучкова, он же Гоблин, вырос и читал Артемия Лебедева — два человека сильно далеких, мягко говоря, от православия, и они это употребляли, и я тоже как-то употреблял. И я тоже такой парень-то дворовый более-менее. И я ничего в это не вкладывал никогда. Я просто в своих личных сетях, которые не были когда-то такими популярными, я привык вести себя вот так, и я ничего особо в это не вкладывал и никогда не думал, что это прям кого-то коробит. Потом, когда меня начали смотреть люди, которые показывают мои ролики детям и мне говорят: Алексей, не матерись, пожалуйста, мы не можем, мы очень хотим детям показать твои ролики, они полезные, они хорошие, с каких платных площадок, но мы не можем, потому что ты опять ругаешься напропалую. Тогда я стал ругаться меньше.

А скажите, пожалуйста, если вот опять к теме знания себя и контроля, самоконтроля, что вам в себе сложнее всего терпеть?

Из таких каких-то вещей, которые мне сложно, я очень увлекающийся человек, и это и плюс и минус. У нас каждый недостаток — это же достоинство, и наоборот. И то, что меня легко в завлечь какую-то историю, много раз приводило к тому, что кто-то пытался меня как-то надуть, и я попадал в какие-то, увлекался какими-то проектами. Это даже не то что там наперсточники на вокзале, а то, что приличные люди предлагают какие-то приличные проекты, которые не требуют даже от меня денег, но требуют вложения времени и души. Я вот падкий на какую-то движуху, что — эгей! — все получится. Я сам умею через это воодушевлять, потому что я сам такой же, но мне бы хотелось все-таки, я не скажу что доверять людям поменьше, потому что это чуть-чуть другое, но вот быть менее вовлекаемым в разные какие-то движухи, а более спокойным и уметь ехать одним курсом в одну сторону подольше, вот этого мне, я думаю, не хватает.

Понятно. Я, естественно, когда готовился, старался как можно больше узнать, прочитать про вас, и вот поправьте мне, если я что-то, может, неверно прочел, что можно сказать, что вы прошли довольно рано вот это искушение деньгами,  какими-то такими весомыми. А как вы думаете, в отношении человека и денег, но вот с точки зрения именно вот этих испытаний, если на это смотреть как на испытания, вот что самое сложное и что самое важное для человека? Потому что я не знаю, насколько понятен мой вопрос, просто у меня был один гость, я у него спросил — у него и с деньгами, и с властью все в порядке. Он сказал: не, ну вот власть — это, мол, искушение, а деньги… что просто нужна самодисциплина и все, это никакой… Вот вы бы как сказали?

Я бы сказал, что довольно быстро можно это проработать. То есть у меня желание заработать денег, ну и вообще начало пути, который привел меня в том числе сюда, к вам, все же связано, как-то с чего-то началось, чем-то продолжается. Но как раз от того, что в детстве чего-то не было, все что-то кругом хотят, все хотят машины себе купить, все хотят быть успешными. И хочется, и поэтому ты стараешься, но потом ты удовлетворил свои потребности и понял, что толку-то никакого особо нет и интереса какого-то нет. И у меня даже нет личного автомобиля сейчас. Мне просто… не знаю, это настолько быстро уходит. Возможно, это и есть взросление, хотя не у всех оно наступает. У кого-то наступает с появлением детей, хотя тоже не у всех. У кого-то наступает с появлением собственного жилья, хотя тоже опять же не у всех такое. Вопрос, можешь ли ты найти себе альтернативы. Но представляете, это же какая скучная и глупая жизнь, если все, что ты хочешь, это собирать деньги. Безусловно, надо. Это как очки, показатели в твоей игре. Пожалуйста, если играешь, будь добр присутствовать в турнирной таблице с приличным результатом. Но уж сильно переживать от того, что у тебя очков меньше, чем у соседа, и ты в ворота не попал… Переживать стоит, если совсем плохо, вот тогда, наверное, стоит бы этим позаниматься, но за пределами этого… Работать, наверное, самое сложное для того, чтобы наконец-то свое искушение чуть-чуть подкормить и понять, что счастья в этом точно нет, что это просто некие условные значки. Скажу серию банальностей. Здоровье, обеспечить семью, всем всего дать, просто не чего-то там, не какие-то университеты заморские, а просто хорошую, понятную, приятную жизнь, регулярное сбалансированное питание, медицинское обеспечение, возможность куда-то поехать, возможность что-то себе купить, если сильно очень хочется, — всё. За пределами этого уже, если вот за пределами этого начинают тебя искушать, может быть, стоит задуматься о поиске каких-то других целей в жизни. Я бы добавил к вашему вопросу то, о чем редко говорят: а вот быть нарочито нищим — это искушение или нет? Потому что у меня возникают дискуссии. Все почему-то видят, когда я начинаю чем-то заниматься из-за того, что у меня есть аудитория, они думают сразу же, что я продвигаю на них эту тему. Это происходит как будто бы автоматически. И таким образом они считают, что я им вот пропихиваю православную веру, и начинают со мной спорить сразу же. Ну как вы знаете, вы тоже человек медийный, постоянно находятся люди, которые хотят почему-то объяснить, что мы живем неправильно и все у нас не так. У меня немедленно нашлись люди, которых много, которые: а вот ты, Алексей, мол, рассказываешь тут о православии и о том, что стоит хотя бы посмотреть в эту сторону, возможно, или просто что ты посмотрел в эту сторону лично. А как быть с тем, что в игольное ушко не пройдет и вот эти вот все дела, что ты на это скажешь, а вот мы тут все хотим же деньги зарабатывать. У людей диссонанс. И вот это тоже проблема. Искушение такое, что очень хочется бросить всё, стать нищим и сразу же от этого стать святым. Вот у людей заманчиво, и через это они не хотят, так сказать добавлять ВВП в мою любимую Российскую Федерацию. Я вот это бы еще добавил.

ПРОЩЕНИЕ

Опять вопрос из серии понятного — непонятного в нашей вере. Вот самый страшный грех считается гордыня. Вам понятно почему, как вы как вы это воспринимаете?

Я это воспринимаю так, что из гордыни, наверное, можно натворить максимум зла окружающим. Другие грехи, они как-то больше про тебя самого, себе вредишь. А человек с гордыней может натворить делов. Это опять же просто мое мое понимание. Поэтому логично, что из своей гордыни можно прям принести много зла в мир, с этим надо бы работать. Плюс гордыню ничем не удовлетворишь, чревоугодие какое-нибудь: ты поел и ладно вроде бы, на какое-то время отпустило. А вот гордыня такая вещь, которую сколько не топи эту топку, она может быть бесконечной.

А вы ощущаете это как личную проблему?

Наверное, нет, если честно. Где-то я стараюсь, наоборот, как-то учиться больше не принижать где-то себя, потому что это плохо работает и в медиа, и в общении, и меньше скромничать, меньше подтрунивать над собой, потому что в этом всем видна слабость, и это плохо, когда ты пытаешься выглядеть сильным или что-то создавать с сильной позиции, и это, может быть, даже в медиа не столько видно, но этого много в личном общении, каких-то вот… во взаимодействии. Я, наоборот, стараюсь… вот не знаю, наверное, идет с Советского Союза, что надо, вот мы как-то так воспитаны: не высовывайся, не надо говорить «я», если ты будешь сильно заявлять о своем успехе, то это неправильно. Вроде бы с точки зрения веры, наверное это тоже гордыня, но при этом приходим и к результату, что у нас самые громкие — это вот продавцы каких-то курсов, и  самые громкие политики — это те, которые предлагают такую страшную чушь, что грустно. Потом смотришь опять же на  другие разные страны, где больше привыкли заявлять о себе и говорить «я-я-я», и при этом делать добро и хорошие дела, и думаешь: ладно, пожалуй, с моей гордыней пока перебора, наверное, нет, пока у меня окей, как мне опять же кажется. Может быть, я ошибаюсь.

Ну а вот, смотрите, я, знаете, тут с чем столкнулся. Может быть, это из Советского Союза, но вот, смотрите, нас так воспитывали — по крайней мере то, как я это запомнил, через что я проходил, — что, в общем, ты должен все время работать, да, надо чего-то добиться, вот ты должен работать. Но вот, скажем, мой первый учитель в жизни — он был школьным учителем, но я у него, кстати, не учился в другой школе, но вот он, я помню, мы гуляли с ним часто и беседовали о книжках. И  понимаете, как это вот все выглядело, он мне говорил — там я в десятом классе, в девятом, он говорит: «Ты читал “Жизнь Клима Самгина”?» Это вот три таких тома, как «Война и мир», если не больше. Я говорю: «Нет». Он говорит: «Ну о чем мне с тобой разговаривать!» Но он до такой степени был авторитетным для меня, что единственное желание, которое я испытывал, — прийти домой, все бросить и тут же начать читать «Жизнь Клима Самгина», чтобы я с моим дядей Славой мог, ну, понятно, не на равных, но как-то чтобы он совсем уж не потерял ко мне интерес. Сегодня я смотрю, что мои студенты, первокурсники какие-то, или школьники, с которыми я сейчас тоже начал общаться, какие-то, даже, на мой взгляд, невинные подколы: «А чего вы вот?..» То есть они привыкли, что им все время должны говорить, что они лучшие, что вот они замечательные, Но вот они… Я говорю: ребята, это все равно что вот вы пришли в спортзал, вам говорят: ну, подтянись: ты прыгнул — и висишь, а тренер должен подойти и сказать: «Ну ты молодец! Ну ты… висишь так висишь!» Что — висишь, ты не можешь ни разу подтянуться, и я должен тебе это сказать. Если, говорю, я вас не буду ругать, а в чем смысл мой? Нет здесь вот этой обратной стороны к тому, о чем мыздесь говорили?

Есть здесь обратная сторона точно, этот, видимо, перекос — он как раз как маятник: пока не придет в какое-то понятное равновесие. Скорее всего, вы в хороших учебных заведениях преподаете, и там дети, которые… или, может быть, сейчас везде так дети, что вот эта вот строгость прошлого, она куда-то отошла, и везде всех надо гладить по голове и говорить: вы классные, вы молодцы. И конечно, это тоже несбалансированный подход, это плохо, просто по-другому плохо. И лично мне, я нормально отношусь к давлению, вот как вы описали дядю Славу, что для меня бы тоже это был челлендж. я такой человек, что я бы подумал: ага, значит, так, значит, я сделаю, это для меня мотиватор. Для многих других людей, с которыми удивительно так бывает на работе, например, они не воспринимают это как челлендж, они действительно хотят, чтобы я попробовал себя в менеджменте, у меня есть участие в некоторых бизнесах, но я в этом сильно плох, больше как акционер выступаю. А если я начинаю участвовать сам, раньше я всегда подкалывал, оказывается, что это плохо, что надо вот хвалить, говорить: мы команда, у нас все получается. А если я просто каждый день говорю: что, опять денег нет? — это как бы никто не воспринимает, им не смешно почему-то, им непонятно.

И это не мотивирует. (Смеются.)

Да, вот стиль воздействия от дяди Славы, он не помогает. Я думаю, что надо прийти к некоторому балансу. Конечно, надо хвалить, но хвалить надо по-честному и за дело, иначе это будет пустая похвала, которая опять же ничего не стоит и как ребенка-то научить. И я бы на вашем месте не сдавался если у вас есть такая возможность, и все-таки требовал с них, чтобы они...

Нет, с этим-то проблем нет. Я вот… наверное, вы правы насчет баланса, но просто опять же, знаете, вот я тут недавно, вот у меня есть такая фишка: я студентам —  у меня разные курсы есть, вот курс мастер-класс журналистский, я им каждое занятие начинается, что про какую-то книгу рассказываю, которая для меня что-то значит. Вот у меня в детстве одна из любимых книг была книга Юрия Никулина «Почти серьезно», и вот там опять же я нахожу все то, что мне понятно. Он говорит: отец меня очень любил, но никогда не хвалил, допустим. Я тоже вспоминаю, что у моего папы похвалой было «Ну, это сделал на троечку», но, во-первых, не обижался, и это как-то вот… Или там Никулин начинал у известного советского клоуна Карандаша, вот он пишет: у Карандаша высшая похвала было «вы сегодня все сделали правильно». (Смеются.) Представляете, наши студенты, школьники в ужас бы пришли: что значит «правильно»? Я должен был бы сказать: какие вы гиганты... ну Бог с ним. А как вы определяете сегодня, что такое для вас совесть?

Есть какие-то нормы внутренние, как надо себя вести. Вот если ты знал, что не надо вот так, что на самом деле ты делаешь плохо, гадость другому человеку, значит, ты делаешь в целом гадость и себе, и, значит, тебя совесть должна помучить, это бессовестный, плохой поступок, он плох, ты, может быть, не знаешь почему, но ты явно чувствуешь почему. И вот это вот чувство, которое тебе говорит о том, что, Леша, ты же знаешь, что да, ты  можешь себя обманывать, но нет, нет, нет, надо, поступать так нельзя, — это совесть, вот для меня.

Но это внутреннее чувство?

Это внутреннее чувство.

Просто тут нам наш с вами собеседник Федор Михайлович в произведении «Сон смешного человека» — можно я зачитаю, у него, смотрите, есть такое рассуждение, он говорит: «Мне вдруг представилось одно странное соображение, что если бы я жил прежде на луне или на марсе и сделал бы там какой-нибудь самый срамный и бесчестный поступок, который только можно себе представить, и был бы там за него поруган и обесчещен так, как только можно ощутить и представить лишь разве иногда во сне, в кошмаре, и если б, очутившись потом на земле, я продолжал бы сохранять сознание о том, что сделал на другой планете, и, кроме того, знал бы, что уже туда ни за что и никогда не возвращусь, то, смотря с земли на луну, было бы мне всё равно или нет? Ощущал ли бы я за тот поступок стыд или нет?»

А он отвечает на этот вопрос?

Но это остается, насколько я помню, хотя я, собственно, из рассказа выписывал, не помню, что там дальше, по-моему ,он завешен остается.

Я бы точно ощутил, и, мне кажется, что все бы ощутили кроме какого-нибудь небольшого процента психопатов, потому что мы так устроены: для нас нету, для человека нету Марса, не Марса, это все равно, если ты сделал что-то по-настоящему плохое, ты это носишь с собой. Неважно, ты сделал это, видел кто-то, не видел. Поэтому людям, как правило, ну за всех не скажу, но мне как минимум, если я даже знаю, что никто не знает и не видит… ну все равно, я же как-то с собой работаю. Может, я уже дошел до какого-то уровня осознанности. Ну, я думаю, так у большинства. Невозможно, невозможно избежать каких-то терзаний, если ты прям искренне веришь, что ты сделал что-то плохое. Если ты не веришь, это другой вопрос, да, там в обществе ты будешь...

Но если понимаешь: это порицаемо? Знаете, как говорят же: есть культура вины, культура стыда, вот стыд — внешнее, вина — внутреннее. Вот вы человек вины или стыда?

Я человек вины точно, потому что, если я считаю, что это правильно, все остальные считают, что это неправильно, я не буду париться вообще. Я сделаю это на Марсе, я сделаю это на виду, если это не несет каких-то рисков. Но если я сам искренне верю, что нельзя так поступать, то мне будет сложно с собой примириться, и как-то вот… нет, наверное, нет.

Вот в теме 37-летия и взросления, вот в эту тему входит тема смерти?

Я надеюсь, что пока нет...

Но вот для вас вы же понимаете просто рассудочно, что tomorrow is promised to no one. Вот смерть для вас сегодня — это что, вам страшно?

Нет, я думал на эту тему, жизнь сложна, особенно жизнь в России, и непредсказуема. И образ жизни у меня тоже такой не самый тихий, скажем так, и всякое бывало. И я думал не раз, а вдруг чего. И если случится, не дай Бог, помереть неожиданно, я не буду жалеть о том, что что-то произошло не так. Я прям жил, как хотел. И живу, продолжаю, как мне нравится. И делаю всё. И событий много было. И не сказать, что мне где-то крупно не повезло или где-то слишком повезло. Скорее, больше повезло. Вот мы с вами сидим, общаемся. Это же прекрасно. Я думаю, что жалеть не о чем, значит, и умирать не страшно, какая-то такая у меня логика. Не хочется, конечно, и не планирую, я даже не люблю разные рисковые мероприятия, например, меня не затащить на парашют или на какой-то дайвинг…

Я с вами тогда (смеются).

…я быстро не езжу, у меня были спортивные машины, я никогда на них быстро не ездил, потому что ну зачем мне это надо? Мне даже какие-то проценты риска некуда добавлять. Я, может быть, мыслю слишком как финансист, но мне никакие небольшие проценты серьезных негативных исходов в моей вере вероятности, они мне не нужны. Поэтому я этим не занимаюсь. Но если, не дай Бог, что случится, ну как бы жалеть не о чем. Поэтому у меня нет такого, знаете, как кризис среднего возраста, когда ты пришел к чему-то к какому-то возрасту и рассуждаешь как же я, каким я хотел быть на самом деле другим, как я много всего не доделал. На мой взгляд, это какие-то неполезные рассуждения.

ЛЮБОВЬ

Вам важно, чтобы вас любили?

Я думаю да, врать не буду. Не знаю насколько и, наверное да, кому не важно, чтобы его любили.

Но смотря кто? Вот, скажем, ваши подписчики, вы хотели бы, чтобы они к вам относились с любовью?

Ну подписчики нет, нет подписчики — это подписчики. Здорово, конечно, я и сам их люблю, и они меня любят, но испытывать какой-то необходимости… Это же не настоящая любовь, это любовь как некоего образа, они любят себя, пока читают меня, они все влюблены в себя, как говорил один мыслитель зарубежный. Если я им нравлюсь, им просто нравятся они сами, какая-то мысль, которую они увидели, и какое-то отношение к какому-то событию, какая-то шутка. И им нравится, им самим смешно. Они любят в этом смысле себя, и слава Богу, и это хорошо. Это не то. Поэтому я как бы автоматически получаю признание, любовь и все, что идет в комплекте к медийности, к какой-то успешной медийности. Но я не считаю это любовью в том смысле, в котором она достойна переживаний о ее отсутствии. Отсутствие любви — это же одиночество, можно так это назвать, если никто не интересуется твоей жизнью именно из близких тебе людей, из важных тебе людей, потому что люди в Интернете, которых ты не знаешь, переживать о них, нуждаться в их любви — так далеко не уедешь, я могу честно сказать начинающим медийщикам.

А вот сейчас вот такая, не знаю, может, это тренд такой, в том же Интернете смотришь кого-нибудь, это может быть кто угодно — какой-то доктор, который открыл канал, или человек, который называет себя доктором, не будучи таковым, но он обязательно в конце какого-нибудь видео скажет: всех люблю, всех обнял и так далее. У вас какие-то чувства вызывает вот такие?

Никаких. Дежурная фраза, которая ничего не значит абсолютно.

Но вот вы бы ее использовали, например, если бы записывали такое видео?

Можно, если это в контексте, если это как-то повеселит, если это… вы же, как журналист, понимаете, что мы строим какое-то повествование, и какие-то фразы куда-то подходят, в том числе и в конец, какие-то не подходят. У кого-то «всех люблю, всех обнял» — это будет фирменная фраза, которой он будет заканчивать свой разговор, чтобы запомниться зрителю, он тоже в нее, наверное, ничего не вкладывает. Есть у нас несколько известных блогеров в Телеграме, которые постоянно обращаются «зая» или «киса» к своим подписчикам, и им кажется, что это привлекает их… (Смеются.)  Мне кажется, что это кринж, но я их все равно люблю, пускай, если они считают, что это хорошо, ну и ладно, возможно, действительно есть читатели, которые чувствуют от этого тепло. Я более взыскателен в формате приятностей.

Я, знаете, еще почему спросил? Ведь есть такое общее место, справедливое, что слово «любовь» затерто, потому что особенно у нас особенности языка русского, где мы и то можем назвать любовью, и то. Вот у греков — обычно всегда сравнивают — у них там побольше вариантов. А это не размывает еще больше любовь, когда вот это вот, или я излишне тут взыскателен?

Размывает, безусловно, но нет у нас, к сожалению, другого слова. Слово «любовь» очень проблемное, на него и рифм очень мало, поэтому очень тяжело писать стихи, песни, в том числе рэп, потому что у нас есть «кровь», «любовь», «морковь»

Круг замкнулся. (Смеются.)

Ограниченное количество. И ничем его не заменить, потому что, действительно, что даже в английском как-то побольше разных слов, которые могли бы это описать, а у нас вот любовь, любовь и любовь. Но в этом, может быть, есть какая-то красота, в этой универсальности, потому что каждый вкладывает что-то свое в это слово, каждый пытается использовать его в нужных местах, и даже в каких-то моментах семейных это дает некоторый позитив, потому что, например, муж может говорить жене, что он ее любит, и, возможно, для него это значит не совсем то, что она бы хотела, но зато она услышала это слово, и ей стало теплее и приятнее. И в этом смысле можно сказать, действительно, что любовь очень сильно нас объединяет, скрепляет и так далее. Ну, нету альтернатив.

Очень интересно, и такого вот — у нас уже почти 500 программ, но таких рассуждений не было, это новый поворот. Скажите, а вот, если все-таки попытаться определить через другие слова, на что мы обречены, то чувство, от отсутствия которого плохо, как вы сказали, вот для вас это были бы какие слова? То есть любовь — это про что?

Тут я конечно не мастер философии.

Ну, это без философии.

Про принятие, наверное, наверное… может быть, про принятие, про дозволение… какие-то такие штучки из воздуха у меня возникает в голове, что-то про сближение, про разрешение, вот у меня такие какие-то, про вот позволить человеку быть — не обязательно рядом с тобой, но обязательно счастливым, про то, чтобы пожелать ему добра, какого-то добра в его понимании, а не в твоем. Вот у меня какие-то такие ощущения от этого слова, по крайней мере я в это вкладываю что-то такое наиболее, как мне кажется, чистое.

А вот у меня был гость один, который сказал, что его брат родной… ну он деталей не рассказывал, но я, можно догадаться, он сказал, что вот он много лет себя разрушает, я так понял, что духовно и физически. И этот гость говорит: я многие годы пытался как-то на него воздействовать, но сейчас я, говорит, понимаю, в том числе и как христианин, что я должен вот позволить ему быть. И это тоже некое проявление любви, то есть не безразличие, да, ему, у него сердце разрывается, но он понимает что… вот для вас любовь вот такая понятна?

Да более чем…

Это близко вам?

Да это очень, я думаю, что хороший пример любви, потому что никто ничего тебе не должен. Ты можешь желать хорошего брату в меру, меру, наверное, стоит определить самому, попытаться что-то с этим сделать, не положив на это, наверное, свою жизнь, потому что жертвовать и своей жизнью, и отношениями — а таких случаев полно, — для того чтобы спасти другого человека, который не хочет быть спасенным, может быть, и не очень рационально. И там уже непонятно, для кого ты это делаешь — для себя или для него, и это, наверное, тоже не про любовь, а позволить ему быть — это про любовь. Это так.

У нас финал. Давайте представим, что в вашей жизни вот этой движения к православию появился духовный отец, осознанно и так далее. Понятно, что духовные отцы бывают разные, духовники , и стили общения пастырского разные. Но вот предположим, что вы задаете ему вопросы, он вам дает ответы, и вы, в общем, исходим с того, что вы им следуете, этим советам, прислушивайтесь к ответам. И вот представим, что в определенный момент этот духовник, которого вы сами выбрали, пришли, он согласился с вами вместе идти, он вам говорит, что вам нужно прекратить вашу медийную активность, потому что вот, уже зная вас какое-то время, он считает, что это не полезно для вас, как для христианина. «Послушаться, исполнить нельзя проигнорировать» — где вы поставите знак препинания?

Тут, конечно, я бы мог поюлить, поюлить и сказать что-то вроде, что будет зависеть от других вариантов, которые у меня есть чем заниматься…

Но на самом деле в жизни, действительно, сложней, чем, может быть, то, что я описал…

 Но в такой постановке вопроса, если говорить по-честному, вот если бы это происходило сейчас, я бы отказался от совета, а не от медийной деятельности все-таки. Как, наверное, от части себя бы не стал бы отказываться и от своей миссии, которую я для себя вижу, возможно, странно прозвучит, но все-таки какие-то цели и задачи есть не только у специальной военной операции, у меня лично, которые я себе придумал. И опять же, возможно, я плохо знаю, что такое духовник.

Вы знаете, я думаю, что по-самурайски можно было ответить, что тот духовник, которого я выберу, никогда не скажет мне прекратить. (Смеется.)

Да, но это было бы слишком просто,

Но вы знаете, это, я думаю, что, может быть, я тоже плохо знаю, что такое духовник, но я знаю, что вот вряд ли мой духовник предложит мне то, что, он понимает, для меня будет означать отказ от того, что мне важно и дорого, если только за этим какие-то суперпричины не лежат. Но в любом случае спасибо вам огромное и за этот ответ, и за нашу беседу — я надеюсь, что не последнюю.

Спасибо.

Спасибо большое. Это был Алексей Антонов. А мы продолжим писать «парсуны» наших современников через одну неделю.