Служение на Донбассе, роль священника и вера на войне. Парсуна митрополита Владимира

ВЕРА

А вы помните свою первую литургию, которую вы совершали как священник уже?

Вы знаете, я помню первую литургию, которую я совершил в храме, куда я был назначен настоятелем, на территории больницы имени Семашко в Рязани. Храм, который созидался, так сказать, из ничего, в заброшенном корпусе, откуда переселены были больные и медики. И вот когда после торжественного архиерейского богослужения, которое владыка Павел возглавил, при стечении молящихся и духовенства, на следующий день — два прихожанина, причем одна прихожанка

Вы служите и два прихожанина?

Я служу и два прихожанина, да. То есть вот как бы состоялось торжественное событие, долгожданное освещение храма. Этот день субботний, а воскресная Божественная литургия — два прихожанина. Одна из них прихожанка семинарского храма, где я до этого служил. Поэтому…

Пришла вас поддержать. (Смеется.)

Пришла поддержать, помолиться, да, почерпнуть этой благодати, которая снизошла на новоосвященный храм. И здесь как бы приходит такой вот момент трезвения: а что будет с этим приходом? А для кого создавался храм? Будет ли в него кто-то приходить? Потом, со временем оказалось, что этот храм очень востребован. Он наполнялся молящимися. Это и жители близлежащих домов, и медики, и те люди, которые приходили проведать своих родственников, которые в больнице находились на излечении. Со временем еще клирики на дополнительные появились, как бы такая община создалась. И сегодня храм на территории больницы уже новый построен. В общем-то, это тогда была изначальная цель — восстановить на прежнем фундаменте, где когда-то существовала часовня, новый храм православный. Но начиналось вот с таких спартанских условий и вот с двух прихожанок на первой воскресной службе. Это незабываемое ощущение.

Владыка, а вот, кстати, я хотел про это сейчас поговорить. Я подумал, что мы же смотрим, понятно, миряне, которые пришли на службу, стараемся молиться, смотрим на священника. Но священники же тоже смотрят на храм, вот на молящихся. А вот как отзывается, ну, когда вот переполнен храм, это же, наверное, одно чувство, да? Когда вот два человека — это совсем другое. Вообще это вот как-то влияет на ваши ощущения, когда вы Евхаристию совершаете?

Ну, когда ты служишь в переполненном храме, конечно, какое-то особое возвышенное чувство. Ты видишь, что действительно служение Церкви, оно востребовано. Вот пришли люди, они верующие, это не захожане, это действительно прихожане — те люди, которые составляют общину, они вместе тобой молятся, они понимают, что происходит, они являются прихожанами этого храма. Конечно, радостью сердце наполняется, потому что, действительно, ты видишь, что вера жива в народе. Ну, бывают и другие ситуации, когда вроде бы и приезд архиерея состоялся впервые за несколько лет, но стоит несколько человек. Ну и все равно богослужение надо совершать должным образом, с необходимым каким-то духовным подъемом, со вниманием, в том числе и проповедовать слово Божие, в том числе и пытаться донести до этих, может быть, нескольких человек где-то в глухой деревне то, что Церковь несет две тысячи лет своим прихожанам. Поэтому ощущения разные, но цель одна — свидетельствовать о Христе, обращаться к Богу в молитве вместе с той паствой, предстоятелем перед которой ты являешься.

То есть это тоже особое чувство, когда какой-нибудь деревенский храм, несколько человек, и тоже как-то это наоборот вас сподвигает к тому, что, может быть, как-то к ним обратиться. Правильно я вас понял, да?

Ну да, здесь как-то надо их поддержать, утешить, напомнить, что они не одиноки, что Церковь вместе с ними, здесь присутствует сам Христос, и они причащаются Святых Таин Божьих. Поддержать, напомнить о том, что они не забыты, что они тоже часть единой Православной Вселенской Церкви.

Я просто сейчас вот когда вас слушал, тоже вспомнил, когда пандемия была и когда начались ограничения, я помню вот эту службу в Богоявленском соборе в Москве, когда Патриарх служит, а уже прихожанам ограничили соответствующие органы возможность посещения. И вот с каким чувством Святейший служил. И слезы на глазах Патриарха — это, конечно,  такое сильное, наверное, незабываемый тоже опыт, который мы прошли.

Да, это такой сложный опыт, в чем-то противоречивый, потому что мы все оказались в таких условиях, в которых раньше никогда не были. И здесь были и на местах диалоги с властью. Где-то нас слышали, где-то не всегда принимали во внимание те доводы, которые звучали из уст архиереев или священников. Но это тоже опыт. Я думаю, что каждый, пройдя через этот путь должен извлечь для себя уроки с тем, чтобы с мудростью в будущем относиться к похожим ситуациям, если они будут повторяться. Нас периодически этим пугают, предупреждают. То здесь, то там звучат какие-то новости о каких-то новых вирусах, грядущих эпидемиях и так далее. Я думаю, что опыт совершения богослужения вот в таких вот ограниченных условиях, опыт и домашней молитвы, поиск новых форм совершения служб, проповеди, он должен пригодиться нам на будущее. Мы всё, мы из этого должны извлечь уроки.

А вот как вам кажется, владыка, мы вот научились, ну, я не знаю, может быть, я ошибаюсь, но, мне кажется, один из главных уроков — это ценить то, что у нас есть, не лениться ходить на службы и так далее. Вот как вам в целом кажется, можно ли какое-то обобщение сделать, что мы этот урок извлекли? Или вы надеетесь на это? Или вы знаете, что извлекли? Как вы это ощущаете?

Я думаю, что те наши верующие, которые прошли через этот период, они, я думаю, по-другому стали относиться к возможности посещать церковные богослужения. Я думаю, что они стремятся более часто бывать за богослужением, участвовать в литургии, причащаться Святых Христовых Тайн, потому что они извлекли, вот еще раз повторюсь, эти уроки из того, что можно в определенный момент этого лишиться.

Лишиться, да.

Можно, конечно, молиться дома, можно смотреть трансляцию богослужений, которое, может быть, и в твоем родном храме совершается. Но ничего, ничто это не может заменить опыт живого богообщения, опыт молитвы совместной, когда все стоят в храме плечом к плечу, едиными усты и единым сердцем, как сказано в чине Божественной литургии, обращаются к Богу. Поэтому, я думаю, всё это нас научает ценить возможность молиться вместе в храме, участвовать в Божественной литургии. Литургия — это общее дело. Поэтому когда мы вместе, когда мы объедены, не каждый перед экраном телевизора, не кто-то там дома, а вот именно в храме Божьем, вот тогда мы действительно едины, предстоим пред престолом Божьим, обращаемся к Господу. И вот эту возможность общей молитвы ничто не может заменить.

Владыка, а вот у меня был недавно на один священник здесь в студии, и он сказал, что я вот 30 лет уже священник, я бы очень хотел стать священником. Я не очень понял сначала. А он имел в виду, что вот очень много есть дел второго плана: надо храм восстанавливать, что чем-то еще заниматься. И вот у него такая как бы вот жажда такая, что ему не хватает именно быть священником, ну, я так понимаю, что именно вот литургисáть в первую очередь. Вот вам понятно это чувство? Вам понятно, о чем он говорит?

Я думаю, да. Он имел в виду, наверное, собственный духовный рост, стремление к какому-то идеалу священнического служения. У нас есть замечательный труд святителя Иоанна Златоуста «Шесть слов о священстве», прочитав который, невольно будешь себя сопоставлять с тем идеалом священника, который Златоуст приводит. Ну и, конечно же, это приводит к пониманию, где ты находишься, какие должны быть точки роста, к чему надо стремиться, как надо и нравственно совершенствоваться, и духовно как-то возрастать для того, чтобы в полном смысле быть священником, а тем более архиереем. Поэтому здесь не может быть каких-то остановок. В целом духовная жизнь не предусматривают каких-то остановок. Это всегда влечет какой-то отход назад, потерю какой-то, может быть небольшой, но высоты, на которую ты поднялся. Поэтому эти слова мне созвучны. Созвучны в плане того, что надо все-таки работать над собой, находить время и для молитвы, и для размышлений, и для чтения Священного Писания, слова Божия, для чтения святоотеческой литературы. Ну и, конечно же, не оставлять без внимания в целом, что происходит в мире. Вот именно так я могу понять эти слова священника. Нам есть к чему стремиться в духовной жизни, тем более священникам.

Владыка, а вот, может быть, такой странный вопрос, я не знаю. А вот когда вы стали архиереем, ваша молитва как-то изменилась? Ну, я не имею в виду, что понятно, есть архиерейский чин совершения, да. А вот именно что-то здесь поменялось, я не знаю, если этот вопрос имеет право на существование.

Ну, вы знаете, как многие архиереи говорят, что после хиротонии в какой-то период, там 40 дней, месяц или более продолжительный период у кого-то, чувствуешь какой-то духовный подъем, чувствуешь, что на тебя действительно по молитвам Церкви через возложение рук Патриарха и других архиереев снизошла благодать Божия. Это дает силы и совершать богослужение, и проповедовать, давать какие-то наставления, решать какие-то вопросы. То есть, действительно, благодать Божия тебя укрепляет, это, что называется, как на крыльях летаешь. Потом постепенно всё это как-то проходит, стихает, наверное, наступают какие-то будни. Вот. Поэтому этот подъем, он есть. И это происходит через соприкосновение благодати Божией, которая, действительно, и немощная врачует, и оскудевающая восполняет, даёт человеку какую-то особую мудрость, какие-то особые силы, дерзновение в том числе. Поэтому, конечно же, такая молитва она становится более радостной, более одухотворенной, более глубокой, наверное. Ну и ответственность, которую ты осознаёшь, приняв сан архиерейства, конечно же, она заставляет молиться не только о себе самом, но и о тех людях, которые вверены твоему духовному попечению. Поэтому это уже ...

Ну, да, молитва, она…

Да, она более такая осознанная и соединенная с ответственностью за своих пасомых.

А у вас есть какой-то свой способ подготовки к проповеди? Вот как вы готовитесь? Может, он менялся как-то?

В идеале стараюсь найти проповедь кого-то из современных проповедников, кто мне созвучен. Часто прибегаю к видеозаписям одного из моих преподавателей, протоирея Николая Гундяева, профессора Санкт-Петербургской духовной академии. Вот в период 97-98-х годов в Спасо-Преображенском соборе, где он служил, записывались проповеди отца Николая. Они, я считаю, до сегодняшнего дня во многом актуальны, они наполнены таким вот пастырским чувством. По реакции присутствующих в храме прихожан слышно, что его голос откликался в их сердцах и его слово достигало сердец пасомых. Ну, помимо вот этих видеозаписей приходится использовать какую-то литературу. Бывает, что не всегда есть возможность подготовиться к проповеди, бывает, что это происходит в последний момент, какие-то смотришь сведения о празднуемом событии, о памяти того или иного святого или иконы пресвятой Богородицы. Иногда приходится Интернет привлекать к этому, иногда заглядывать...

Пусть послужит доброму делу. (Смеется.)

Да-да, поэтому здесь все источники хороши. Ну, понятно, понимаешь какую-то канву событий, празднуемого события, но иногда посмотреть какие-то вещи, обновить их в своей памяти, какие-то нюансы посмотреть, даты, имена — всё это необходимо. Проповедь должна все-таки предваряться подготовкой. Я считаю, что нужно находить время, несмотря ни на что, чтобы проповедь, если хотите, если уместно это слово, была качественной.

Ну конечно.

Да, чтобы она была осознанная, чтобы не было бесконечных повторений, каких-то елейных выражений, чтобы проповедь — она была всё-таки посвящена какой-то теме, а не повторялась все время об одном и том же. Поэтому надо находить время и готовиться. Но, к сожалению, не всегда сегодняшняя жизнь оставляет силы или время для этого.

А вот бывает такое, что вот даже вы хорошо подготовились, вы выходите, вы смотрите в глаза людей (вот вы же сказали сейчас, что она отзывается, проповедь) — и вам кажется, что надо что-то другое сказать, а вот не то, что вы подготовили. Такое может быть? То есть она как-то корректируется вашим ощущением людей в храме?

Да, когда ты выходишь на амвон, начинаешь говорить, то по глазам людей, бывает, понимаешь, воспринимают они то, о чем ты говоришь.

Попадаешь или нет.

Попадаешь ты или нет, есть ли, вот как артисты говорят, отклик зала, есть ли какая-то связь, слышат ли тебя, как-то реагируют — это, действительно, видишь по глазам. Иногда как-то приходят какие-то мысли во время проповеди. Иногда перестраиваешь, какие-то части озвучиваешь в первую очередь, хотя в голове держишь какую-то конструкцию того, что ты хочешь сказать. Здесь как бы присутствует какая-то вариативность, иногда всё это перестраивается. Иногда видишь, что люди уже как-то утомились, может быть, от службы и не желаешь их как-то задерживать. Порой моя проповедь грешит какой-то излишней продолжительностью: хочется сказать обо всем, с разных сторон посмотреть на одну и ту же тему, сказать вот и об этом, и о том, и о том. Может быть, это и грех какой-то гордыни, тщеславия, может быть, какой-то небольшой элемент и самолюбования может присутствовать. Безусловно, всё это есть. Но важно донести до пасомых, в том числе и привлекая какое-то чувство, что ты хочешь сказать, чтобы это не была лекция, чтобы это не было сообщение о празднованном событии.

Да, да, справка.

В противном случае, любой пономарь или алтарник мог бы на запричастном выйти, прочитать житие или какое-то повествование о какой-то иконе, о празднуемом событии. Здесь важно, может быть, несколько слов, но вот так вот тепло, сердечно, с чувством сказать, чтобы была отдача со стороны тех, кто внимает твоему слову.

НАДЕЖДА

Владыка, а вот я когда с преподавателями встречаюсь в этой студии, я им всегда задаю вопрос о студентах: что в студентах сегодняшних радует, а что, может быть, заставляет беспокоиться? А вам я хочу немножко этот вопрос трансформировать по поводу молодых священников, вот прямо самых таких молодых, сегодня. Вот есть что-то, что вас, безусловно, радует и вселяет надежду — может быть, по сравнению с тем, что было раньше, может быть, без сравнения, — а что-то, что все-таки вызывает какую-то вашу особую озабоченность, именно в молодых священниках?

Радует то, что все-таки находятся молодые люди, которые хотят, получив духовное образование, встать на стезю священнослужения, принять священный сан. К сожалению, таких, наверное, на сегодня немного, если мы посмотрим по отношению к другим годам, к девяностым, когда огромный конкурс был в семинарии.

Ну, тогда был подъем, конечно.

Тогда был подъем. Я помню свои молодые годы, когда мы все стремились поскорее пойти учиться в духовное училище, в духовную семинарию, строили планы принять священный сан, отправиться на любой приход, осуществлять священническое служение. Сейчас, может быть, это несколько подугасло. Но те молодые люди, которые все-таки выбирают путь священнослужения, они все-таки, я думаю, что делают это осознано. Это выпускники православной гимназии, которые поступают в духовное учебное заведение. Это те молодые люди, которые несли какое-то служение при храме — в алтаре, на клиросе. И они стремятся действительно, получив духовное образование, стать пастырями, не только принять священный сан, начать служить, произносить какие-то возгласы, совершать каждение, а вот они действительно подходят к этому осознанно. Но с другой стороны, есть проблема, что иногда некая преемственность отсутствует между более старшими поколениями священнослужителей и вот этой вот молодежью, которая находится в зоне влияния Интернета.

То есть молодежь не ориентируется на старшее поколение или меньше ориентируется, чем вам бы хотелось? Правильно я понимаю?

Да, мы вчера беседовали с одним священнослужителем. Он сказал, что иногда я собираю друзей своего сына, который учится в семинарии, начинаю им говорить какие-то вещи, которые происходили с Церковью, со священниками в 70-е, в 80-е годы. Иногда они смотрят на это как на нечто такое сверхъестественное, что было когда-то давно и к их сегодняшней жизни не имеет никакого отношения.

Не чувствуют связи, да?

Да, связи нет. Они думают, что неужели это могло быть? Какое-то влияние спецслужб, сверхопека уполномоченных и прочие-прочие вот эти все камни преткновений, которые стояли еще несколько десятилетий назад.

Да вообще недавно, в принципе.

Да, еще недавно. Еще есть те священники, которые из первых уст рассказывают, и мне неоднократно говорили о том, как это происходило с конкретным священником в конкретном приходе, в деталях, в красках. Но вот сегодняшние молодые люди, они как-то отстраненно всё это слушают, воспринимают, наверное, но не соотносят со своей жизнью. Ведь они родились в свободной стране, где можно свободно и открыто свою веру исповедовать, ходить в храм, становиться священником и так далее, когда все как бы доступно и свободно. Вот эта преемственность, она иногда отсутствует, к сожалению, или не в полной мере еще прослеживается. Видимо, это связано со сменой поколений, с разными историческими реалиями и обстоятельствами жизни, в которые родились эти молодые люди. И вот очень важно, чтобы молодые священники обращались за советом к более опытным священникам, вместе служили, вместе общались, не стеснялись задавать вопросы, иногда чисто практического характера, может быть, даже житейского, не говоря уже о каких-то духовных вопросах. Я думаю, что это будет помогать им правильно расставлять приоритеты в своем пастырском служении, находить точки опоры. Часто очень наших молодых священнослужителей определенные искушения подстерегают. Поэтому очень важно, чтобы они ощущали поддержку и со стороны своего правящего архиерея, который должен быть готов всегда ответить на их вопросы, поддержать, посоветовать что-то, выслушать иногда, помочь в чем-то. Может быть, даже и материально как-то поддержать, войти в положение. Ну и помощь более опытных священнослужителей, она всегда, я думаю, должна быть востребована у таких молодых священников, которые только-только, может быть, встают на путь своего пастырского служения.

Владыка, а вот перед рукоположением вы же обычно общаетесь с человеком, который будет принимать священный сан. А вот есть что-то, что может человек сказать, или вы задаете вопрос, он отвечает, и этозаставит вас решение если не отменить, то отложить. Вот какие могут быть причины, которые вам скажут, что вот все-таки его пока не надо рукополагать в священники? Что это может быть?

Ну, здесь бывают две крайности: когда человек осознает себя готовым — вот он получил образование, он вступил в брак, создал семью. И вот эта вот готовность чрезмерная к священному служению, это может быть таким тревожным сигналом, что, может быть, надо повременить.

Интересно.

С другой стороны, какое-то ложное смирение, самоуничижение.

Не готов. (Смеется.)

Не готов, не могу, боюсь. И человек приводит какие-то аргументы. Иногда достаточно, чтобы его духовник с ним побеседовал или более опытный священник, потому что как бы все равно человек такой, который стремится к принятию священного сана, некий барьер между собой и архиереем ощущает. Иногда достаточно беседы кого-то из более опытных священнослужителей, чтобы такой, так скажем, ставленник или кандидат для принятия священного сана все-таки написал прошение и начал готовиться. Поэтому здесь необходимо избегать вот чрезмерного такого самоуничижения, смирения себя лишнего, осознания вот недостоинства чрезмерного. Тебя Церковь призывает, через священноначалие тебя сам Господь призывает стать своим служителем. А с другой стороны, важно обратить внимание на то, когда человек себя уж очень ощущает достойным, созревшим, сформировавшимся, получившим определенный багаж знаний. Вот я думаю, вот этих двух состояний…

Очень интересно.

Они должны как-то все-таки настораживать и заставлять задуматься тех, кто стремится к принятию священного сана.

Владыка, а вот интересно, а по поводу исповеди, вот я имею в виду молодого священника вот сразу, так сказать, ставить исповедовать или нет? Если представить себе идеальную ситуацию, идеальную в том смысле, что есть более опытные священники, которые могут исповедовать. Вот ваша позиция в том, что пусть сразу исповедует много или все-таки он должен еще какой-то обрести опыт, прежде чем выходить и что-то, может быть, людям говорить?

В идеале да, в идеале молодой священник должен какой-то все-таки пастырский приобрести, но иногда сама жизнь церковная, реалии наши заставляют направлять такого священника в какие-то приходы, где кроме него никого нет. Ему нужно и служить, и исповедовать, и совершать требы в храме, за его пределами, и произносить какие-то проповеди, наставления. Поэтому здесь ему приходится всё это уже с самого начала осуществлять в своей пастырской деятельности. Но я думаю, что в этом ничего такого страшного нет. Лишь бы не было каких-то перекосов, лишь бы человек такой не возомнил себя младостарцем, не начал давать советы.

Да, мудрые, да.

Порой, да, вселенской глупости, как говорил кто-то из классиков, да. Главное, чтобы он подходил к этому с рассуждением. Ну а человек, который исповедуется, он же исповедуется перед Богом. И если такой священник не стремится стать руководителем своих пасомых, а принимает исповедь, читает разрешительную молитву, может быть, что-то посоветовать может, но так осторожно, с осознанием пастырской ответственности, то почему бы и нет. Я еще раз подчеркну, иногда сама жизнь церковная, наши сегодняшние реалии заставляют направлять в отдаленные приходы таких вот молодых священнослужителей.

Владыка, вот у вас есть такой, наверное, всё-таки уникальный опыт, не часто встречающийся, — служение в самых разных уголках нашей страны огромной. Ну, понятно, что есть какие-то там особенности места и прочее. А вот в связи с этим есть ли особенности прихожан, церковной жизни, вот какое-то ощущение? Сильно оно меняется, потому что, с одной стороны, где бы мы ни оказались, входишь в храм — ты понимаешь, что ты дома, вот оно вроде как всё то же самое. А с другой стороны, наверное, это тоже не всегда так?

Вы знаете, в каждой епархии, в каждом регионе есть какие-то свои особенности церковной жизни. Есть даже, если хотите, внутренний какой-то менталитет прихожан. И на это откладывает отпечаток прошлый путь, который прошла епархия, как складывалась церковная жизнь в этом регионе в советское время. Если мы посмотрим на Сибирь, на Дальний Восток, то это в советский период времени практически полное уничтожение церковной жизни на огромных пространствах. Существовала дай Бог если одна какая-то церковь, куда людям нужно было добираться, может быть, иногда один раз в жизни, чтобы принять Святое Крещение. Есть такие регионы, которые были вовсе лишены церковного присутствия, например, на Сахалине не было ни одного храма. Людям приходилось лететь в Хабаровск, чтобы причаститься, может быть, поисповедоваться раз в жизни или принять Святое Крещение. Всё это наложило, конечно, отпечаток. Вот территория Дальнего Востока, там, где Церковь только-только начала свою миссию спасительную в конце XIX века, еще по сути дела не успев укрепиться в сознании тамошних жителей, и затем последовали годы богоборческих гонений — конечно же, это всё дает о себе знать и сегодня. Это меньшее количество храмов. Это меньшее количество священнослужителей. И вот та преемственность, о которой мы раньше говорили, она очень часто нарушена. Потому что просто не откуда было…

Не откуда. Понятно.

…перенимать этот опыт. Многие священнослужители получали образование заочно, и поэтому неоткуда было вот черпать тот опыт пастырской церковной жизни, которым обладают священнослужители в Центральной России, где и в разы было больше храмов, больше священнослужителей, и каждый имел возможность и принять крещение, и прийти к вере, услышать слово священника. А вот там это нарушено. Поэтому, безусловно, это все накладывает свой отпечаток. Поэтому некий вот внутренний духовный менталитет, он присутствует в каждой епархии. Везде по-разному церковная жизнь ранее складывалась и сейчас протекает в каждом регионе с какими-то определенными особенностями.

Владыка, а вот вы уже упомянули, значит, учебу в академии. И у вас тема диплома, если, значит, меня, так сказать, справка из Интернета не дезориентировала, у вас тема была «Общество Иисуса. Иезуиты. Контрреформационный аспект деятельности». Это так, да?

Да, совершенно верно.

Очень интересно, с чем связан выбор темы. И что называется, поскольку мы в теме «Надежда», что вы надеялись там найти и собирались ли вы как-то опыт иезуитов иметь в виду, скажем так? (Смеются.)

Вы знаете, я учился в Санкт-Петербургской духовной академии. Санкт-Петербург — это столица Российской империи, где всегда присутствовали представители разных конфессий и достаточно сильным было влияние и Католической Церкви, и других протестантских деноминаций: лютеран и так далее, о чем свидетельствуют многие церковные памятники архитектуры, которые сохранились до сегодняшнего дня в Санкт-Петербурге. Ну и всегда в Санкт-Петербургской духовной академии присутствовал интерес к остальному христианскому миру, помимо православного. Ну и, обучаясь в Академии, слушая лекции доцента Академии, архимандрита Августина (Никитина), как-то пришло понимание, что именно у него я бы хотел писать дипломную работу. И, пообщавшись с ним, вот он предложил посмотреть в сторону ордена иезуитов, потому что это такой закрытый достаточно орден, орден со специфической историей…

Влиятельный очень.

Влиятельный очень, который всегда на слуху. Достаточно сказать, что сегодняшний папа Римский Франциск (беседа записывалась до того, как папа Франциск скончался - прим. ред), он выходец…

Это, по-моему, первый случай, да.

Первый, совершенно верно, это первый случай, когда иезуит стал папой Римским, стал римским первосвященником. Поэтому вот как-то сформировалось вот это вот внимание к этому ордену. Ну и потом после некоторой трансформации этой темы, она была сформулирована таким образом: «Орден иезуитов. Общество Иисуса. Иезуиты. Контрреформационный аспект деятельности». В этой работе я рассуждал над тем, как иезуиты по мере сил, но в целом в рамках своего ордена противостояли всем тем реформационным явлениям, которые происходили в Католической Церкви в тот период времени.

Очень интересно.

Поэтому как-то родилась такая скромная работа.

Понятно. Владыка, ну и вот может быть еще такой вопрос по поводу состояния вот не уже не в епархиях, как мы говорили, а вот в целом нашей жизни церковной сегодня. Меня не отпускает ответ одного священника, тоже здесь, в этой студии я у него спросил, как он переживает нынешнее состояние духовное людей — вот они приходят, исповедуются. И он меня, честно говоря, совершенно так немножко, я не ожидал, он, я не помню, сколько он в сане, но, по-моему, больше 20 лет. И он говорит: «Как вы думаете, сколько раз ко мне приходили люди с вопросом, с евангельским вопросом, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» Я говорю: «Ну, я не буду гадать, скажите сколько?» Он говорит: «Два раза». Как вы это оцените? Вообще, вот, я не знаю, это должно вызывать тревогу у нас? Или это некое естественное состояние падшее человеческой природы, что мы чаще приходим, я не знаю, как нам сдать экзамен, купить квартиру, там еще чего-нибудь? Может быть, вы не согласны, что это так? Может, у вас другой опыт?

Ну, вы знаете, с одной стороны, присутствует, конечно, если хотите, может быть, грубо будет сказано, потребительское отношение к вере, когда человек все время о чем-то просит. И часто это вещи материального плана, те вещи, которые окружают его только в этой временной жизни, не задумывается о чем-то более высоком, не просит о чем-то. Ну, иногда есть такая шутка, что священники о каких-то земных вещах встречаются, рассуждают, кто где служил, сколько было народу на службе и так далее. Такое тоже присутствует. Нет каких-то глубоких размышлений о том, какая была молитва, какие он пережил ощущения, когда совершал богослужение. Всё это, к сожалению, есть. Но я думаю, что это какие-то болезни роста. Наверное, все-таки мы еще находимся не в той стадии зрелости духовной для того, чтобы подняться от каких-то, если хотите, меркантильных вещей, отойти вот от этого потребительского отношения к вере. Часто задают вопросы, но они, действительно, какого-то такого, если хотите, прагматического характера, церковно-бытового, связанного с совершением каких-то треб: венчания, крестины, отпевания, вопросы о поминовении усопших, закончивших жизнь через самоубийство, вступление во второй брак. Это, наверное, было есть и будет, но будем надеяться, что наше церковное сообщество будет постепенно взрослеть, потому что еще совсем недавно, в период даже советского лихолетья, были верующие миряне, которые знали Священное Писание достаточно хорошо и читали творения святых отцов, общались с подвижниками веры и благочестия. Ну, иногда их познания, они, наверное, превосходят познания некоторых наших сегодняшних священнослужителей, что греха таить, это надо признать. Я думаю, что должно произойти какое-то взросление, какое-то осознание, переход на более такой высокий уровень общей нашей церковной жизни. Пока вот мы еще переживаем болезни роста, связанные с тем, что относительно недавно Церковь получила свободу. И вот этот вот... духовный рост, период церковного возрождения, как мы сегодня говорим, он начался-то там 30–35 лет назад. Поэтому я думаю, что мы еще должны прийти к какому-то осознанному отношению к своей вере, к своей традиции и к той сокровищнице богословского, духовного наследия, которое Церковь веками копила, хранит и предлагает всем желающим к нему прикоснуться.

Вы знаете, владыка, это, конечно, очень важные слова, которые вы сейчас произнесли, потому что они вот дают надежду, что, действительно, мы можем как-то, несмотря на то, что, как вы правильно сказали, это же было, есть и будет, да. Но вот я почему очень надеюсь, что это именно так. И я вспомнил, что недавно у нас было какое-то, это в рамках Рождественских чтений. И один священник выступал. И вот мы что-то на похожую тему говорили. Он говорит: «Отцы, ну понятно, вот приходят к вам люди креститься, венчаться, многие из них к вам больше не придут. А что вам мешает взять телефончик, и просто внести это в расписание, и раз в три месяца звонить тем, кому вы покрестили, кого вы повенчали, спрашивать, как у них дела?» Он говорит: «Я это говорю не от теории, а от практики. Я, — говорит, — вас уверяю: количество прихожан сразу вырастет». Но это действительно ведь еще требует и от священника вот такой активной позиции в этом смысле?

Совершенно верно, да. Нужна и активная позиция, нужно внимание, нужно время и…

Время, да.

…И правильные слова подобрать. Но я думаю, что это бы действительно помогало тем людям, кто принял крещение, кто, может быть, недавно повенчался, понимать, что они не забыты, что дорога в храм для них открыта, что священник всегда может выслушать их, посоветовать что-то. Вот такое вот включение в зону пастырского внимания, оно действительно необходимо. И сегодня и в рамках Межсоборного присутствия говорится о неком посткрещальном сопровождении, если хотите, или о поственчальном, о том, чтобы совершением таинства не заканчивался сам момент вхождения человека в Церковь. Мы сегодня стремимся к тому, чтобы совершались беседы соответствующие не только с крещаемыми, если он в осознанном возрасте, но и с его крестными, чтобы они осознавали ту ответственность и ту важность предстоящего церковного события, совершение таинства, к которым они приступают. Но вот если будет еще и некое посткрещальное и поственчальное сопровождение, может быть, заключающееся просто в каком-то жесте внимания, то, я думаю, это будет способствовать тому, чтобы, действительно, те, кто входит в ограду церковную, становились осознанными прихожанами, действительно воцерковленными людьми, чтобы они не исчезали из нашего поля внимания, а действительно оставались в Церкви.

ТЕРПЕНИЕ

Владыка, вот вы в одном интервью признались, что, когда вас призвали  на архиерейское служение, вот это решение, да... ну, я, может быть, сейчас какие-то неправильные слова говорю, ну то есть, что это было очень сложно для вас, это одним из самых сложных решений. А все-таки вот что было самым здесь для вас сложным? Я понимаю, что это не то, чего вы искали, так сказать и это было неожиданным — это вы говорили. И понятно, что, когда неожиданно, это всегда сложно. А вот все-таки что? Это понимание ответственности?

Ну, прежде всего, это да, действительно сама неожиданность, когда ты не задумываешься об этом, не готовишься, не стремишься, и вообще это вне твоего поля зрения, ты об этом даже не задумываешься, и потом тебя Церковь призывает.

Вдруг — раз. Да, да.

Да. И ты думаешь: как это, что это, со мной ли это и что впереди. Как ты можешь, осознавая свою немощь, и какую-то греховность, и свою неготовность, приступать к такому ответственному высокому служению как архиерей, тем более правящий архиерей. Ну и потом, действительно, ты осознаешь, что не хватает тебе каких-то качеств. Я был призван в достаточно молодом возрасте — в 31 год, в неполные 32. Поэтому… ну, действительно ты понимаешь, что тебе предстоит заботиться о епархии, где много священников, а в моем случае это была епархия, где до этого свое священническое служение осуществлял, был благочинным, настоятелем храма. И более того, это родные мои места, где я еще мальчиком ходил в храм и этим священником подавал кадило.

А благодаря этому легче вам было или, наоборот, сложнее?

С одной стороны, легче, потому что ты знаешь священников, ты знаешь... если хотите, кто что из себя представляет.

Да-да.

Да. Но с другой стороны, психологически, наверное, сложнее. Нужно же принимать какие-то решения.

Они-то вас тоже знали. Да-да-да.

Да, давать какие-то указания, издавать какие-то указы. Иногда они не самые приятные, связанные и с перемещением, и с назначением на какие-то дополнительные послушания. Здесь как бы двоякое такое положение: с одной стороны, проще, с другой стороны, сложнее. Вот именно это, наверное, составляло сложность. Ну и отсутствие, наверное, архиерейского опыта, у любого архиерея. Никто не застрахован от ошибок. Иногда какое-то такое рвение не по разуму, оно может привести к необдуманным каким-то поступкам. От этого может кто-то и пострадать. От этого никто не застрахован. Только со временем какое-то понимание, осторожность, взвешенность принятия решений приходит. Но я думаю, что не сразу.

Владыка, а вот понятно, что к моменту, когда вас призвали на архиерейское служение, Церковь призвала, вы уже давно были в Церкви, жили в Церкви, в общем, что называется, вы все знали. Но тут у вас сразу поменялся угол зрения. И скажем, у вас было представление об архиерейском служении — пусть не применительно к себе, но вы же понимали: вот есть архиереи, вот они такие. Тут вы становитесь архиереем. У вас поменялась как-то, эта смена угла зрения — она что-то заставила совсем по-другому увидеть? В церковной жизни, в архиерейском служении?

Ну, конечно, когда становишься архиереем, во-первых, ответственность ощущается, во-вторых, огромный объем информации поступает. Ты заботишься уже не о какой-то конкретной общине, не о своих прихожанах, не об отдельном храме, а в целом о епархии. Если там порядка 100 приходов, столько же священнослужителей, есть монастыри, воскресные школы, какие-то еще другие направления церковной жизни развиваются — конечно, это заставляет думать как бы сразу обо всем: заботиться о том, чтобы не было пустующих приходов, чтобы происходило восстановление храмов, чтобы подбирались какие-то кандидаты для рукоположения в священный сан, чтобы разрешались какие-то конфликтные ситуации, чтобы выстраивалась работа со светской властью на местах, чтобы, может быть, развивалась работа по возвращению каких-то церковных строений и так далее. Огромный спектр забот, попечений, всё это находится в ведении архиерея. Поэтому, владея таким объемом информации, ты должен правильно расставить приоритеты, какую-то иерархию ценностей выстроить у себя в сознании, что-то не упустить, найти себе необходимых помощников, на кого можно было положиться, — это и священники, и миряне. Выстроить работу епархиального управления, которое иногда создается с нуля. Вот это всё должно быть в центре твоего внимания, потому что иногда промедление смерти подобно. Иногда, если ты не замечаешь, не обращаешь внимания на какие-то сложные ситуации, конфликтные, то это может нарастать как снежный ком, и потом очень сложно бывает безболезненно разрешить ту или иную сложную ситуацию, которая кажется подчас достаточно простой. Поэтому, конечно же, совсем по-другому ты взираешь на весь спектр проблем в епархии. Только сторонний наблюдатель может дома, со стороны размышлять на кухне, попивая чаёк, как легко архиерею, почему он сделает то или иное решение…

Да, там всё понятно.

…почему он не поступит так или иначе или почему он медлит. Иногда такой человек может обладать пониманием и видеть, вглубь проблемы смотреть, видеть корень той или иной ситуации. Но не всегда вот так вот все просто и легко разрешается в церковной жизни. Здесь важно помнить, что за всем этим стоят люди, которые могут и отойти от Церкви, разочароваться, обидеться. И самые разные неприятные явления могут последовать после того, как ты какое-то решение либо неправильно примешь, либо несвоевременно, либо с чрезмерной строгостью, либо наоборот, чрезмерно мягко отнесешься к тому или иному человеку. Здесь тонкости такой духовной жизни, церковного управления.

Ежеминутно.

Не случайно святые отцы говорят, что духовная жизнь есть художество из художеств, поэтому здесь нужно очень тонко и внимательно подходить. Ну и, конечно же, призывать помощь Божию свыше, чтобы она укрепляла, давала правильные мысли. Иногда правильное решение приходит за богослужением в молитве, и здесь нужно их в своем сознании зафиксировать. Иногда вот это как некий ответ на твою молитву приходит осознание того, как необходимо поступить в той или иной ситуации. Дай Бог, чтобы это действительно было правильным решением и шло на пользу церкви.

Владыка, а вы сказали, вот, допустим, 100 приходов, а вот архиерей же в идеале должен в течение какого-то времени посетить каждый приход. А сколько, вот если 100 приходов, сколько нужно времени?

 Ну, я думаю, как минимум — год.

Год, да. А вот вы едете на приход, неважно — отдаленный, близкий, большой, маленький.  Помимо того что вы там молитесь с людьми, это тоже все очень важно, они видят архиерея, вот вам что принципиально важно понять во время этого визита, понимая, что вы, может быть, в лучшем случае через год, не раньше, там окажетесь.

А само общение с прихожанами, которые порой тебя просто встречают перед входом в храм, ожидают просто. Вот когда смотришь на их лица, люди подходят под благословение, что-то говорят, приветствуют, уже можно понять, какая атмосфера царит в приходе.

Интересно.

Общение после богослужения. Потом вот их предстояние на проповеди, во время богослужения: внимательное, невнимательное, общий какой-то настрой —  радостный или напряженный или такой вот, какой-то вдумчивый. Общение на трапезе. Потом какое-то общение с людьми, когда они подходят под благословение, когда ты выходишь из храма. Ну и очень часто…

Кто-то что-то скажет ведь обязательно.

Что-то скажет, что-то пожелает, спросит, просто какие-то добрые пожелания выскажет. Иногда само состояние храма подсказывает, что либо есть какая-то проблема, либо, наоборот, приход активно развивается, если на базе храма есть и воскресная школа, и какое-то объединение молодежи. Когда ты видишь в целом состав, даже возрастной, прихожан, можно понять, кто в этот храм приходит, как батюшка здесь трудится, и вот они, плоды его здесь служения.

А вот понятно, что, когда архиерей приезжает, ну никто же не хочет ударить в грязь лицом, все хотят как можно лучше. Это нормально, естественно: к нам гости приходят, мы же, так сказать, убираем, не знаю, разбросанные полотенца. А вот вы видите, если это что-то приукрашено, и понятно, что это не так хорошо, как пытаются показать? Вот вы это всегда видите? (Смеются.)

Ну, стараюсь, по крайней мере, замечать. Иногда такое обостренное зрение, что не хотел бы увидеть, но некий духовный перфекционизм.....

В принципе, приходится.

Он, к сожалению, да, имеет место быть. Иногда видишь некую неустроенность. Вот ты понимаешь, что, наверное, этот священник, может быть, и хороший пастырь, и неплохой священник, но он просто не настоятель, нет какой-то хозяйственной жилки. Иногда вроде бы и стремятся встретить архиерея, готовятся, и хлеб-соль, и цветы, и всё замечательно, но какая-то неустроенность, незавершенность, свидетельствует о том, что вот батюшка далек от таких каких-то вопросов, связанных с ремонтом храма, с его благоукрашением. Ну, знаете, что называется, не от мира сего иногда бывает пастырь, он хороший, но либо у него нет вот этих компетенций, нет каких-то деловых качеств, либо он не может брать на себя ответственность. Иногда есть такие священники, которым неоднократно предлагали бы стать настоятелем в том или ином храме, он говорит: нет, меня вот все устраивает, я вот временно побуду, вот пока нового настоятеля не назначат — боится ответственности, избегает этого. Но иногда такие могут священники давать разные советы со стороны, при этом никакой ответственности на себя не принимая. Это тоже такой парадокс. Ну, пожалуйста, иди, сделай, вот тебе предоставляется такая возможность послужить, тебя здесь все знают, пожалуйста, позаботься и об общении, о верующих и о самом храме. Но нет, вот давать со стороны советы всегда проще.

А что хуже: когда священник... ну настоятель, допустим, он вот замечательный пастырь, но у него не хватает каких-то организационных способностей, и вы видите эту неустроенность. Или он прекрасный организатор, в общем, до конца непонятно, зачем он стал священником. Вот если такие крайности развести, вот вы в чью пользу сделаете выбор?

Вот это действительно крайности. Здесь такие перекосы заметны. Я думаю, всё должно быть гармонично. В идеале священник должен иметь отношение к заботе о храме. Он должен понимать, что предстоит сделать, как заботиться о церковном здании, развитии своего прихода, каких людей надо привлечь, какие, может быть, средства где-то изыскать. С другой стороны, это не должно, вот такая хозяйственная деятельность не должна идти в ущерб прямым пастырским обязанностям, совершению богослужений, проповеди и так далее. Должен быть какой-то баланс. Поэтому я думаю, что здесь мудрость архиерея должна заключаться в том, чтобы каждого священника назначить в то место, где наибольшая будет от него польза Церкви, где он действительно сможет те данные Богом ему таланты раскрыть, реализовать ради блага церковного. И здесь только мудрость, только какие-то взвешенные решения должны помочь архиерею принять то или иное решение. Это некое, если хотите, стремление к правильной конфигурации в рамках одной епархии, чтобы каждый был на своем месте, был востребован паствой и в то же время выполнял те послушания, которые ему доверены. Здесь вот поиск того, кто, где должен находиться, на каком месте.

Владыка, а вот мы уже сказали, что у вас география епархий, которыми вам довелось управлять, она большая. Но у вас ведь и количество — тоже, в общем, далеко не у каждого архиерея есть этот опыт. У вас пятая, да, сейчас?

Да, сегодняшняя епархия — это пятая.

Пятая, да. И в общем, Донецкая — это, конечно, тоже такое особое служение. А вот что самое сложное? Поскольку опять же у нас тема «Терпение», что требует вот при таком, при такой смене, в таком особом опыте, что требует больше всего терпения? Тяжело расставаться с местом, когда только привык, или как, как это вообще ощущается?

Ну, мне пришлось совершить такой переезд через всю страну или перелет: с Дальнего Востока перебраться на Донбасс, многострадальный, непокоренный Донбасс, где проходят большие действия. Это погружение совершенно в иную атмосферу, в том числе и церковную. Регион находится в военном положении до сегодняшнего дня. Все мы знаем о тех событиях, которые уже десятилетие, вот уже одиннадцатый год происходят на Донбассе. Поэтому это совсем другая духовная обстановка. Это вопросы, связанные, с одной стороны, с некой пастырской поддержкой, с вниманием к тем людям, которые иногда лишились своих близких, потеряли здоровье, лишились своих домов, квартир, может быть, в целом на грани утраты каких-то жизненных ориентиров и только порой с надеждой взирают на Бога, на Его Церковь. С другой стороны, это забота такого практического характера о восстановлении храмов, разрушенных монастырей, решение каких-то вопросов, которые должны сегодня здесь быть решены, связанные с возвращением храмов, с налаживанием церковной жизни на освобожденных территориях. Поэтому вот это вот в центре внимания. С одной стороны, заботы пастырского душепопечения людей, с другой стороны, чисто вот такие вопросы материального характера, связанные с храмами, с монастырями, с людьми, со священниками, которые приезжают, которые порой тоже находятся в таких сложных жизненных обстоятельствах, которые прошли период сидения в подвалах, совершения богослужения в храмах в стилобатной части, которые где-то были устроены. Опыт проживания без света, опыт принятия под такое церковное попечение тех людей, кто никогда и дорогу в храм не знал. Здесь уже нет никакого размышления: этот человек верующий, прихожанин, не прихожанин, христианин ли он вообще. Вот те все особые условия церковной жизни на Донбассе — всё это, конечно же, оказалось в поле моего зрения и внимания. И об этом обо всём мне вместе с нашими и архиереями, и священниками предстоит заботиться и иметь в центре, так сказать, своего архиерейского попечения.

Владыка, дорогой, а тут ведь еще есть вот эта тема, понятно, что непосредственно там этим занимается военный отдел, военные священники наши. Но вот я хочу вас спросить о роли священника во время военных действий. Когда у меня был Александр Сергеевич Ходаковский, вам хорошо известный, мой близкий друг, он сказал, что, помимо того, что священник там поддерживает, вдохновляет и так далее. Но так, как я его мысль понял, он сказал, что священник это еще и человек, который помогает людям не расчеловечиться, потому что война она разные может пробудить качества. И священник в этом смысле и за этим следит, и это его ответственность. Вот мы ведь сейчас оказались свидетелями того, наскольковостребована помощь пастыря во время военных событий.

Да, действительно, мы видим огромную пастырскую поддержку нашим воинам, которые осуществляют и священники, и архиереи, которые иногда приезжают из своих епархий, с определенной периодичностью посещают места дислокации и поддерживают наших воинов: вместе с ними молятся, обращают слова какого-то утешения, поддержки, моральный дух поддерживают, настраивают как-то наших военнослужащих перед выходом на боевое задание, будь то штурм или еще какие-то боевые действия. И совсем по-другому наши военнослужащие стали относиться и к Церкви, и к той миссии, которую священники осуществляют. Раньше, даже общаясь с военнослужащими, нельзя было подумать о том, что тот или иной человек, он начнет иметь какое-то представление о церковной жизни, о богослужении, о Святом Причащении, о том в целом, какое духовное воздействие Церковь оказывает, особенно тогда, когда человек через минуту может заглянуть в лицо смерти, вот в таких критических ситуациях. Говорят, что в окопах нет атеистов, но это такое расхожее мнение. В окопах есть разные люди, в том числе и по своим религиозным убеждениям. Здесь не нужно приукрашивать, не надо думать, что все православные находятся на линии боестолкновения. Но вот переоценить сложно ту духовную поддержку, которую наши священнослужители оказывают. Они и исповедуют, и причащают, и крестят. Уже несколько десятков тысяч военнослужащих, помимо тех, кто уже пришел крещеными в зону проведения СВО, приняли это святое таинство. И совсем недавно священнослужители нашей Донецкой епархии прошли специальную подготовку в рамках курсов, которые были организованы нашим Синодальным отделом по взаимодействию с Вооруженными силами для того, чтобы оказывать пастырскую заботу и попечение нашим военнослужащим. Это был один из вопросов, которые мне задали, когда я прибыл в Донецк, и журналисты, и простые верующие: почему как бы местное духовенство исключено из вот этого общего дела окормления военнослужащих. Я думал, что есть какие-то препятствия, но пообщался с людьми разных ведомств, силовых структур — сказали, что нет никаких препятствий, пожалуйста. И сегодня наши священники, более десяти человек уже прошли эти курсы, я думаю, что и впредь эта практика будет повторяться. И другие наши священники, дьяконы пройдут специальную подготовку и будут окормлять наших военнослужащих. Я думаю, что это очень важное дело, это полезно и самим священникам. Конечно, иногда переживают матушки, переживают дети…

Конечно, да, да.

Родители не хотят, чтобы священники находились в зоне проведения специальной военной операции. Ну, когда такой священник один раз ездил, два, тем более когда он прошел какую-то соответствующую подготовку, чувствует себя уже более уверенно…

Уверенно, да.

Спокойно, да, тогда его пасторское слово, оно может достигать и сердец, и умов тех военнослужащих, с кем он соприкасается. Всё это привело, еще раз повторюсь, к тому, что совсем по-другому стали относиться к вопросам веры и смотреть на Церковь те воины, которые там побывали или которые продолжают там воевать.

Да, я вот… недавно была же пресс-конференция военного отдела, митрополит Кирилл сказал, 42 тысячи человек крестили наши отцы. Владыка, еще личный вопрос хочу успеть вам задать. Вы сегодня употребили это слово «перфекционизм», и в одном интервью вы отнесли это, если я правильно помню, скорее к недостаткам, собственно. А почему перфекционизм — это плохо? Это что, несмирение такое или что?

Перфекционизм — это то внутреннее чувство, которое тебя беспокоит, когда ты стремишься в чем-то конкретном достичь идеала. Но идеал очень часто недостижим в этой жизни, поэтому тебя внутренне это как-то подтачивает, может быть, заставляет на чем-то одном сфокусировать свое внимание в ущерб чему-то другому, может быть даже более важному. Не всегда у нас есть возможности, не всегда есть таланты соответствующие, не всегда есть средства даже материальные, чтобы сделать что-то более-менее близкое к идеалу. Но, наверное, само по себе стремление к идеалу — это присуще, потому что идеал — это Бог, абсолютный, так сказать, творец, совершенный Бог. Поэтому стремиться к этому нужно, но не в ущерб чему-то другому. И это не должно занимать очень много сил, времени и чувств, наверное, не должно быть слишком много вовлечено в стремление к идеалу в рамках вот этого пресловутого перфекционизма.

Понятно.

ПРОЩЕНИЕ

Я уже не раз признавался, что вот из этих пяти тем, как это ни странно, для меня эта тема на сегодняшний день, очевидно, самая сложная. И я вижу, как по-разному мы ее все воспринимаем. Кто-то вообще не видит в этом проблемы, кто-то говорит, что он не умеет прощать, глубоко в себя заглядывая. А вот в вашей жизни, в вашем вот этом духовном усилии тема прощения, она какое место занимает, где она хоть, что вообще это для вас?

Вы знаете, порой приходится сталкиваться, уже неоднократно так было в моей жизни, когда человек спустя годы, когда ты уже забыл суть какого-то конфликтного, может быть, явления, каких-то неурядиц в церковной жизни, подходит и спрашивает: а вы меня помните, вы меня узнали? Ты смотришь ему в глаза что-то знакомое, но сменив несколько регионов,

Да, да, да. Сложно.

Перед глазами проходит калейдоскоп лиц и событий, что не можешь вспомнить, тем более годы прошли, все мы не молодеем. А он говорит: а вот тогда-то, тогда-то мы поступили вот так, простите меня, владыка. И ты думаешь: да, я уже и думать об этом забыл, уже вовлечен в совсем другую проблематику, и уже все это было так давно, и неправда, как говорится. А, видимо, человека это тревожит. Иногда это может быть личная встреча, иногда, спустя порядка 10 лет какое-нибудь такое пространное эсэмэс-сообщение, когда человек говорит, что поступил неправильно тогда, досадил чем-то, принес какие-то переживания. Он это осознает спустя годы, просит прощения, желает примириться, чтобы дальше быть прежде всего спокойным по отношению к своей совести. Вот здесь какие-то особые такие переживаешь светлые минуты.

Очень светлые, да, это очень…

Да, это тебя потрясает. Думаешь: а вот действительно было. И ты уже этого человека не можешь вспомнить, а он просит прощения. Ну и ты как-то себя чувствуешь уже спокойно за этого человека. Вот он действительно осознал, что какая-то была неправильная ситуация, недостойно этот человек себя повел не по отношению ко мне, по отношению к общему делу, по отношению к Церкви. Может быть, не обдуманно, может быть, в силу каких-то амбиций. Но вот когда человек переживает, вот это вот желание и стремление примириться, испрашивать прощения — это дорогого стоит. Это тебя снова вдохновляет и окрыляет в какой-то степени и заставляет тебя по-другому к каким-то ситуациям относиться, самому внутри прощать, может быть, даже того человека, которого уже нет в живых. Вот это сложно.

Владыка, а у вас бывали ситуации, когда спустя какое-то время вы свое поведение переосмысливали, и вам вот… ну в моменте вам казалось, что вы правы, а вот прошли вот так же годы — и вы вдруг понимаете, что вы что-то не то сделали.

Конечно, ни один человек не застрахован от ошибок, будь то священник или архиерей.

Да, как мы уже говорили.

Есть определенные амбиции, и иногда присутствует ревность не по разуму. Иногда бывает полная уверенность, что вот нужно поступить таким образом. Потом спустя годы ты понимаешь, что надо было как-то по-другому себя повести. Иногда это может просто может какое-то присутствовать неаккуратное выражение, которое человека может обидеть, как-то укорить, может быть, какая-то раздражительность, может быть, просто невнимание к кому-то, отсутствие времени, неспособность в данный момент как-то отреагировать на то, что человека волнует. Все это присуще, это потом укоряет, это заставляет пересматривать себя, сокрушаться, каяться порой на исповеди. Это все мне знакомо, к сожалению.

А вам, я не знаю, насколько это такой личный вопрос, вот вам насколько часто удается исповедоваться? Насколько для вас важно исповедоваться сейчас?

Исповедоваться достаточно важно, не всегда есть такая возможность. Все-таки нужно исповедоваться тому священнику, который способен тебя выслушать, принять во внимание обстоятельства твоей жизни, как-то посочувствовать, может быть, духовно поддержать. Поэтому периодически это случается. Может быть, хотелось бы, чтобы это было чаще, но не всегда есть для этого возможности.

А вы сами исповедуете часто или сейчас тоже, наверное, не очень?

Достаточно редко.

А вам этого не хватает вот в пастырском служении или просто… понятно, что другое послушание, да, и вы не можете выйти как там приходской священник, да, или там стоять полтора часа…

Ну да. Я думаю, всё-таки каждый должен заниматься своим делом. Хотя известные такие примеры архиереев, которые проводили исповедь духовенства, например в Великий пост в своих епархиях, или выходили исповедовать мирян. Всё это возможно, но я думаю, что всё-таки каждый должен в Церкви сфокусироваться на том служении, которому поручено. Не случайно есть иерархия, есть архиереи, священники, дьяконы, церковнослужители. Вот если каждый будет с полной отдачей, с сознанием ответственности, будучи подготовлен к этому служению, его осуществлять, то, я думаю, будет куда больше пользы, нежели чем всё это будет как-то с ног на голову переворачиваться. И бывают какие-то исключения. Иногда, возможно, некоторые владыки и могут встать на клирос, что-то попеть. Есть такие таланты, или предшествующий опыт музыкальный этому способствует иногда…

Вот наличие таланта всё-таки здесь было бы важным. (Смеются.)

Кто-то выходит почитать Шестопсалмие за богослужением и так далее. Всё это возможно, но все-таки в центре должно быть то служение, на которое Господь тебя поставил.

Владыка, а вот если тему «Прощение» еще продолжить, мы сейчас оказались во времени такого, на мой взгляд, абсолютно чрезмерного увлечения всякими психологами, психотерапевтами. Нередко это все вообще исключительно коммерческую основу под собой имеет. Но тем не менее, насколько я понимаю, многие психологи советуют для решения вопроса прощения, условно говоря, сядьте и проговорите все обиды, все разногласия до деталей, что это, вот к чему это, почему это привело к обидам и прочее. Ну, даже вот, наверное, по интонации моего вопроса понятно, что мне это, честно говоря, не очень понятно и нравится. А как вы считаете, всё-таки действительно нужно обязательно проговаривать, или прощение и принятие вот другого человека оно не обязательно связано вот с этим разбором, так сказать, полетов до мельчайших подробностей?

Да, я думаю, вот это вот часто встречающееся в психологии понятие проговаривания, оно все-таки относится к этой науке, психологии. Может быть, в нашей повседневной жизни оно и не всегда удобно, не всегда применимо. Бывает, что человек находится где-то далеко, либо конфликт произошел достаточно давно — нет возможности проговорить это, все проработать. Понятно, что сегодня существует какое-то увлечение среди молодого духовенства психологией. Иногда некоторые пытаются совмещать служение в храме и прием священником людей, иногда тех же самых своих пасомых, в кабинете психологической помощи, за пределами храма. Здесь тоже есть свои нюансы и, на мой взгляд, некая опасность, потому что такие люди иногда всё это делают в ущерб своим прямым пастырским обязанностям, уходят куда-то в сторону…

К сожалению, да

…становятся некими, да, психологами, может быть, какими-то тренерами личностного роста, не дай Бог, коучами и так далее.

Ужасно.

Всё это далеко от того целеполагания, к которому Господь нас в Церкви призывает, если человек принимает священный сан. Не всегда это возможно. Наверное, вот эти вот моменты проговаривания конфликта, наверное, они больше, на мой взгляд, относятся к каким-то межличностным таким конфликтам, которые, наверное, происходят в семье, может быть, на работе, когда человек близок, понятен. Не всегда человек может формулировать. Он чувствует, что сделал что-то не так, его совесть обличает, что-то ему подсказывает, что поступил неправильно, да или в целом, в силу своей любви, заботы, внимания к другому человеку необходимо примириться, даже если тот человек тебя как-то оскорбил, обидел. Здесь нужно проявить любовь. А вот это вот проговаривание, ну не знаю, не всегда оно уместно, не всегда оно возможно. Здесь мне сложно говорить. Здесь, скорее всего, наверное, психологи, может быть, и православные должны дать свою оценку. На мой взгляд, всё можно проговорить в молитве к Господу своими словами, Который не взирает на твое красноречие или отсутствие такового, Который видит твое сердце, видит, обращаешься ли ты к Нему в молитве искренне, переживаешь ли ты за то, что произошло. Либо ты согрешил, либо против тебя брат твой согрешил. Вот к этому нужно стремиться — к тому, чтобы ничего не отягощало твою совесть, чтобы ты был в мире с окружающими тебя людьми, чтобы твое поведение не располагало к провоцированию каких-то конфликтов. Но уж дальше, как Господь даст. Всегда можно попросить у Господа помощи, вразумления, как тот или иной конфликт либо предотвратить, либо разрешить должным образом, чтобы примириться со своими ближними и дальними, чтобы жить в соответствии с заповедями Господними, чтобы совесть твоя была спокойна, и ты мог уже дальше двигаться по жизни.

Спасибо вам огромное, владыка, за эти слова и особенно вот за фразу «все можно проговорить в молитве Господу». Спасибо большое.

ЛЮБОВЬ

Владыка, «Любовь» у нас последняя тема. У вас есть какие-то любимые воспоминания из детства, к которым бы вы возвращались, которые вас поддерживали как-то?

Ну, я думаю, у каждого человека есть какие-то любимые воспоминания с детства. У меня это приход в храм, это начало церковной жизни, это то время, когда я был поставлен на клирос, да и в целом мой приход в Церковь начался с восстановления храма, с очищения от мусора, от завалов прежнего храма, который находился рядом с моим домом. Это, конечно, навевает такие светлые чувства. Это, конечно, поступление в духовное училище, это встреча с моим первым архиереем, митрополитом Симоном. Я ним познакомился в возрасте 15 лет, и он меня благословил поступать в духовное училище, даже не заканчивая 11-й класс общеобразовательной школы. Ну, это общение со сверстниками, это посещение с моей мамой каких-то святых мест, первый раз посещение Троице-Сергиевой лавры, московского Данилова монастыря. Это такие неизгладимые впечатления. Это общение с моими родными и близкими. Это какие-то семейные традиции, когда за столом вся большая семья собиралась у моего дедушки с бабушкой. Это просто какой-то отдых на природе, какое-то безмятежное такое детство, которое бывает у каждого человека. Все равно рано или поздно переносишься в свое детство, в свое отрочество мысленно и переживаешь вот эти светлые моменты. О чем-то жалеешь, о чем-то с ностальгией вспоминаешь. Но, так или иначе, это согревает твое сердце.

Я просто, знаете, еще почему, владыка, спрашиваю... Я понимаю, что мы, как фигура речи такая, вот, и вы говорите, бывает у каждого. У меня просто недавно был отец Кирилл Марковский, который тюремным служением занимается, и замечательно занимается. И он вдруг, для меня достаточно неожиданно было, я этим… никогда не думал над этим. Он говорит, что вот в местах лишения свободы могут оказаться и оказываются самые разные люди — по возрасту, по положению, по образованию. Но, говорит, у них есть некая объединяющая черта: им всем в жизни не хватило любви. То есть он как бы вот, если я правильно его понял, напрямую связывает, ну или не напрямую, но связывает, вот этот преступный путь человека с тем, что его... недолюбили. И это, наверное, вроде бы у каждого, но получается, что у всех по-разному, иногда вот этот недостаток, он может привести к каким-то трагическим последствиям. Вот вам как кажется, это действительно так?

Совершенно верно. Это присутствует, наверное, невнимание общества к проблемам этих людей, отсутствие какой-то, может быть, родительской заботы…

В семье, да, просто.

Негативный пример, иногда дурная генетика, иногда стечение обстоятельств, иногда какой-то сиюминутный соблазн. Все это свидетельствует о том, что да, действительно, человек не имея какой-то духовной поддержки, не имея перед собой правильных жизненных приоритетов и ценностей, он попадает в места лишения свободы. У меня был случай очень интересный. Я приехал в одну колонию исправительную, где достаточно большое количество заключенных пребывало. Там была община, которая строила храм тюремный, типовое здание, которое уже близилось к своему завершению, благоукрашению, к освящению. И ко мне подошел в одежде заключенного один молодой человек, лицо которого мне показалось знакомым. Ну, когда ты видишь в обычной жизни человека, это одно. Какое-то такое мимолетное знакомство, кто-то подошел под благословение, что-то спросил, ты ответил. Другое дело — вот в таких обстоятельствах ты встречаешь этого человека. Он спросил: «Вы меня помните?» Я говорю: «Ну, что-то лицо знакомое». Он напомнил, что он был прихожанином одного из городских храмов. Там был реабилитационный центр, где оказывалась помощь лицам, страдающим от алкоголизма, от наркомании. Ну и вот он совершил какое-то правонарушение серьезное…

А он был в этом центре?

…был осужден, да. Когда-то он был рядом с храмом. В этих центрах иногда люди пребывают, потом уходят, возвращаются, иногда это несколько раз повторяется. Либо закончили вот этот курс реабилитации, находится где-то рядом, неподалеку от храма, от этого священника, как-то вот в этой орбите продолжают пребывать. Ну и вот такое вот общение с человеком в свободной жизни и за колючей проволокой. Но это тоже в какой-то степени напоминает нам о том, что, наверное, не оказали должного внимания, не позаботились, недолюбили, не подсказали, не помогли человеку найти свое правильное применение в этой жизни. Срок был небольшой, но тем не менее надеюсь, что он уже на свободе и это не приведет его вновь вот в эти места не столь отдаленные, где неоднократно я находился с архипастырскими визитами. Иногда это такое оставляет тягостное впечатление. Некоторые священнослужители просили больше их с собой в такие поездки не брать.

Серьезно?

Иногда психологически я сталкивался с тем, что они не могут там находиться, либо очень какая-то впечатлительность присутствует, либо какие-то психологические аспекты. Вот они говорили: владыка, куда угодно, но только не туда — даже вот когда мы приезжали на несколько часов...

Интересно.

…благословить строительство храма, посмотреть, как идет стройка, пообщаться, посетить, может быть, часовню, где собираются заключенные, благословить эту общину, как-то поддержать. Иногда психологически не каждый человек может это спокойно перенести, понимая, что вот через  несколько минут он выйдет, за ним лязгнут эти засовы, и никто его не будет здесь удерживать, он обычный человек. Поэтому эти места такие все-таки — места скорби, места страдания, места тягостных переживаний. Некоторые священники рассказывали мне, которые 10 лет и более занимались усиленно окормлением заключенных, говорили о том, что как бы иногда там физически, на физическом уровне ощущается скопившаяся какая-то такая злая энергия, если это уместно говорить. И всё это может наложить отпечаток и на того священника, который из года в год с этими людьми общается, окормляет их, выслушивает исповеди, дает советы. Это особый вид служения. Здесь любого священника не направишь. Он должен быть твердым, взрослым. Иногда заключенные могут и вводить в заблуждение, пытаться вовлекать в какие-то свои интриги и так далее, жаловаться на режим, на администрацию того или иного учреждения. Здесь очень внимательным нужно быть, и священник должен быть, повторюсь, таким взрослым, твердым, уверенным в своих убеждениях, должен авторитетно — в хорошем смысле этого слова — уметь донести правильную мысль до тех людей, которые там находятся. Поэтому на архиерее это тоже дополнительная ответственность — иметь попечение тех, кто там находится, и правильных священнослужителей подбирать и направлять туда.

Ну, получается, важно, чтобы и у архиерея был опыт, вот у вас он есть, вот то, чтоб посещать, видеть, чтобы он был не опытным со стороны. Наверное, тоже личный опыт какой-то, хотя бы минимальный. Для архиерея важен хоть какой-то опыт.

Для архиерея обязательно. Конечно.

Да, посетить…

Ну, если на территории твоей епархии есть такие учреждения, то они не могут быть исключены из зоны твоего внимания и ответственности. Обязательно нужно там бывать тоже, находить это время. Это не всегда приятно. Это особенности, это договоренности с администрацией, те какие-то ограничения, которые ты на себя принимаешь. Это иногда может как-то… ну быть каким-то, может быть, таким отягчающим фактором, но это тоже такая важная часть нашего сегодняшнего свидетельствования о Христе и служении.

Владыка, а вот еще хочу спросить. Вот все-таки про Дальний Восток — особое место, особый регион. Как-то в одном интервью, где вас спрашивали вот про священников, про молодых священников, там была тема вот обязательного распределения, которая у нас была, и вы говорили, что не всем удается почувствовать Дальний Восток, и сказали, что нужно его почувствовать и почувствовать вкус к жизни здесь. Вот у меня тогда в это связи вопрос: а вам удалось это почувствовать? И какой он — ваш Дальний Восток?

Вы знаете, мне, слава Богу, удалось почувствовать вкус Дальнего Востока, потому что я два с половиной года совершал свое служение в Хабаровске. Это один из ключевых регионов Дальнего Востока. Затем был переведен на владивостокскую кафедру, там почти шесть лет трудился, поэтому, наверное, могу в какой-то степени именоваться дальневосточником. И я думаю, что удалось вкусить особенностей жизни на Дальнем Востоке как церковных, так и обычных, почувствовать, чем живет народ. Но еще раз повторюсь, это вот тот особый путь церковного устройства или неустройства, все-таки он наложил свой отпечаток на религиозной жизни Дальнего Востока. Конечно же, невозможно сравнить то, что было там в советское время, и сегодня. Это большое количество храмов, это монастыри, это новые священники, новые целые поколения, это духовная семинария в Хабаровске и многое другое, что Церковь сегодня осуществляет. Но в то же время есть особый менталитет, есть особый характер дальневосточный. Люди отличаются, отличаются в целом от региона к региону. Когда такой макрорегион, который имеет и свои климатические особенности, и находится от центра России на достаточно удаленном расстоянии, когда накладывают определенные неудобства и часовые пояса, и невозможность побывать в Центральной России, связанная с материальными трудностями. Особый какой-то путь у Дальнего Востока. Не случайно там самые разные исторические процессы происходили с опозданием. Взять тот же самый пресловутый приход советской власти к власти спустя пять лет. Все это говорит об особом характере территории, об особом настрое этих людей. Везде есть люди хорошие и не очень, но все-таки есть какой-то внутренний характер, есть дальневосточный какой-то стержень, и надо этих людей почувствовать. И иногда, когда ты приходишь на новую епархию, прибываешь на новую территорию, если тебе попадается человек, который начинает говорить о характере людей, которые живут в этом регионе, в этой местности, иногда ты можешь скептически к этому отнестись, подумаешь, что, наверное, тебе рассказывают какие-то страшилки, тебя чрезмерно как-то предупреждают, а потом, спустя время, ты действительно замечаешь эти черты. Вот если находится такой человек, который тебя как бы в курс дела вводит, настраивает тебя должным образом, и он может тебя как бы подстраховать от совершения каких-то ошибок, это хорошо. И, как я уже сказал, со временем только, бывает, приходит это сознание, и ты как-то уже по-другому начинаешь и свою работу выстраивать, и взаимоотношения налаживать и так далее. Иногда все может показаться очень таким красивым, и условия могут быть, показаться благоприятными, но потом со временем жизнь расставляет все точки над «и», и ты понимаешь, как действительно в реальности обстоят дела, и в соответствии с этим как-то сам перестраиваешься, другие акценты расставляешь в своем служении.

Скучаете или не до того, так сказать, хлопот много?

Пока скучать не приходится. Хлопот хватает. Но вспоминаешь, так или иначе, мысленно, какого-то такого переживания острого трагического нет. Но, как и у любого человека, какие-то картинки в сознании всплывают. Остались друзья в каждом регионе, где бы ни приходилось служить. Как-то так складывается, что сближаешься с какими-то людьми интересными. Они могут самыми разными быть по своей профессиональной какой-то деятельности. Но это люди все, как правило, верующие, не всегда, может быть, в полной мере воцерковленные, но должным образом относящиеся с уважением к Церкви и к тому служению, которое приходится осуществлять. Поэтому вот такая вот широкая география, она в любом случае расширяет кругозор и дает возможность понять, что переживают люди в разных концах нашей страны, что их заботит, какие условия, какие проблемы стоят перед ними, с чем они связывают свое будущее. Дальневосточная проблематика — она последние годы связана с тем, что очень много уезжает, к сожалению, людей, десятки тысяч покидают Дальний Восток. Это касается всех без исключения регионов. Это заботит и руководство нашей страны, и священноначалие. Но, к сожалению, такие негативные тенденции есть, и это тоже свидетельствует о неком оскудении, наверное, народной жизни на наших дальневосточных рубежах. Ведь это очень важные регионы, которые находятся на, так сказать, краю, если хотите, или в начале нашей страны. На наш Дальний Восток взирают наши соседи — и Китай, и Корея, и Япония. Поэтому хотелось бы, чтобы все-таки дальневосточники, особенно молодые, связывали свое будущее с этим макрорегионом.

Владыка, вот сегодня мы уже с вами не раз говорили о том, что вы приезжаете на приходы, люди встречают вас, какие-то вопросы задают, что-то говорят, благодарят. А вот это отношение насколько для вас лично важно, вот эту — я не знаю, может, я так немножко стилистически высоко скажу — чувствовать народную любовь, вот это поддерживает, как это ощущается?

Ну, это поддерживает, это утешает. Это вот то, с чем я столкнулся на новом месте служения, в Донецкой епархии. Это то, что, казалось бы, люди, пережившие все ужасы войны, продолжающейся на протяжении десяти лет и более, они всё-таки не утратили веру, они радушно настроены. Они стремятся взять благословение, они желают что-то доброго во всеуслышание. Они просят приезжать вновь, не забывать их приход, совершать богослужения, почаще у них бывать. Это, конечно, же, приободряет, это дает поддержку, это как-то тебя внутренне собирает. Ты понимаешь, что всё не зря, что вот твоя паства, они тебя слышат, они тебе внимают, они к тебе благорасположены. Это, конечно же, тебя приободряет и поддерживает, даёт возможности и силы дальше трудиться. Ты понимаешь, что всё не зря.

Спасибо большое, владыка. У нас еще финал. Вот я такую ситуацию хочу вам предложить. Вот представьте, что к вам приходит человек, — а может быть, такие бывали, я не знаю. Представьте, что к вам приходит человек и говорит, что он готов пожертвовать какую-то определенную хорошую сумму, на строительство или завершение строительства храма или восстановления, причем это идеально бы помогло конкретному храму вашей епархии. При этом к вам недавно обращались, вы знаете, что есть одна или две, может быть, три семьи, которые оказались в тяжелом положении, тоже из круга прихожан и прочее-прочее, которым тоже вот эта сумма, она очень бы была уместна, скажем так. Вот какое вы дадите благословение: благословить пожертвовать на храм или передать семье? «Благословить нельзя передать» — где вы поставите знак препинания?

Наверное, благословить нельзя, все-таки передать.

Семье?

Конечно. Семья — это люди. Семья — это наши прихожане, те люди — это живая церковь, это малая церковь, это церковь внутри нас. И уделяя внимание вот таким вот людям, которые нуждаются, мы созидаем церковь, которая не в бревнах, а в ребрах. Храм можно достроить и позже, можно совершать богослужение в приспособленных помещениях. А, может быть, сердце этого человека настолько расположится после помощи нуждающимся, что он скажет, что я готов и храм достроить. Да, иногда-то такие люди, благотворители, они спрашивают, в чем нужна помощь и поддержка. И иногда достаточно просто сказать несколько слов, объяснить ситуацию — они готовы не только золотить купола и кресты воздвигать на наши храмы, завершать строительство или строить храмы, но и оказывать поддержку не только нуждающимся людям, но и помогать в реализации каких-то проектов, инициатив культурных, молодежных и поддерживать самые разные направления церковной жизни, что сегодня стоит у нас в приоритете. Иногда человек вот через сотворение такой милостыни способен еще многое сделать, потому что Господь его сердце располагает к дальнейшим трудам на благо Святой Церкви. Но в первую очередь — люди, заботы о наших ближних в соответствии с заповедью Спасителя «Возлюби Господа Бога твоего и ближнего твоего как самого себя».

Спасибо вам огромное, дорогой владыка. Спасибо.

Спасибо, Владимир Романович, благодарю вас.

Спасибо. Это был митрополит Донецкий и Мариупольский Владимир. А мы продолжим писать «парсуны» наших современников через одну неделю.