Протоиерей Сергий Булгаков: как потерявший веру мыслитель вернулся ко Христу

Путь его обратно в Церковь, которую, несмотря ни на что, сам он ощущал своей духовной Родиной, шел через множество искушений. В итоге в 1918 году с благословения патриарха Тихона он принял священнический сан. Впереди был путь через фронты Гражданской войны в Крым, а потом в изгнание — в Прагу, а потом в Париж, где отцу Сергию предстояло создать знаменитый Свято-Сергиевский богословский институт, ставший средоточием русской богословской мысли XX века. И сам протоиерей Сергий Булгаков вошел в историю отечественного богословия как знаковая фигура, автор не только классических трудов по догматическому богословию, но и множества статей, в которых он как богослов и философ пытается осмыслить актуальнейшие и сегодня вопросы: «Апокалиптика и социализм», «Война и русское сознание», «Героизм и подвижничество», «Интеллигенция и революция», «Нация и человечество». Но и сам жизненный путь протоиерея Сергия Булгакова может дать нам много полезных подсказок и, уж конечно, пищу для размышлений.

Накануне памятной даты поговорить о нем на радио «Вера» мы пригласили Алексея Козырева, исследователя творческого наследия протоиерея Сергия Булгакова. И было бы правильно, как нам показалось, сопроводить эту интереснейшую беседу выдержками из «Автобиографических заметок» самого отца Сергия.

— Алексей Павлович, в чем вам лично близок протоиерей Сергий Булгаков?

— Ну, прежде всего, мы с ним почти земляки. Он из города Ливны Орловской губернии, а мой отец из города Болхов тоже Орловской губернии.

Вообще фамилия Булгаков происходит от тюркского слова «булга», которое в русских говорах превратилось в самые разные слова, по смыслу близкие к значению «тревожный, беспокойный» и даже «скандалист и спорщик». И сам Булгаков не «новгородский русак». И характер его не такой нежный, лирический, восточнославянский. Розанов, который был преподавателем истории и географии в Елецкой гимназии, куда Булгаков, потеряв веру, сбежал из семинарии, писал в «Апокалипсисе нашего времени», узнав о принятии Булгаковым священного сана в 1918 году: «суровый, угрюмый, никогда не улыбался, не шалил». И для меня его образ — это образ такого немножко тяжелого, погруженного в себя, в свои мысли человека. Но честного. Честность — вот его основная черта…

Сам Булгаков рассказывает, например, о своем «хождении» в политику. После того, как он побыл депутатом от Орловской губернии 2-й Государственной Думы в качестве беспартийного «христианского социалиста» и даже попробовал создать партию христианскую социал-демократическую партию, он испытал величайшее отвращение от того, что увидел: весь этот сброд, каких-то случайно попавших туда людей и откровенных жуликов – «уличная рвань, которая клички позорной не заслуживает». И честно рассказал об этом в своих дневниках и «Автографических заметках», книге совершенно упоительной именно в силу ее честности.

— Но почему человек, у которого в роду 5 поколений священников отвергает веру и пускается во все перипетии конца XIX — начала XX века? Ведь в революцию 1905-го года с красным бантом ходил! И тоже вполне искренне.

— Надел — и с отвращением бросил. Хотя были до поры до времени какие-то революционные упования.

— Но самое потрясающее даже не то, что он принимал участие в Поместном Соборе 1917-18-го годов, а то, что в 1918 году он принял священнический сан.

— То есть, пройдя все стадии отрицания, он пришел к тому, с чего начинал жизнь?

— Да. Многие проходили такой цикл, и не только в те времена. Это можно назвать «возвращением в дом Отчий». Хотя у меня, например, в детстве не было никакой религиозности и религиозного воспитания — я, к сожалению, не левит в шестом колене. А для Булгакова это действительно было возвращением в Отчий дом, возвращением на его духовную Родину. И были на пути к ней свои ангелы, свои вестники. Прежде всего, это его трехлетний сын Ивашек. Именно его смерть оказала на Булгакова решающее воздействие, которое вернуло его в Церковь. Хотя до этого он уже прошел путь «от марксизма к идеализму», издал сборник с таким названием, прочел доклад «Иван Карамазов как философский тип». И вот 1909-й год — в марте выходит сборник «Вехи», а в июне от последствий дизентерии умирает его сынишка. У отца Сергия было четверо детей, но не со всеми у него была глубокая, духовная связь. А вот трехлетний Ивашечка навсегда останется его проводником в горний мир. Горсть земли с его могилы на кладбище в Кореизе отец Сергий увез с собой и просил опустить в его могилу на Сент-Женевьев-де-Буа. А фотография Ивашека в гробу стояла в его маленькой полуторокомнатной квартирке в Париже, на Сергиевом подворье. И это действительно символ, образ духовного пути и какого-то трагического дара.

Избави Бог пережить то, что пережил отец Сергий! Но это вознесло его на какую-то новую духовную высоту. И здесь мы можем найти какие-то пересечения с нашим собственным путем. Ведь далеко не всегда приход человека к вере, приход в Церковь — это радостный апофеоз. Часто этот путь идет через страдания, через жизненные испытания, через какие-то проблемы.

В чем личный выбор отца Сергия? Он вернулся к детской вере не потому, что понял, что в детстве все подлинней. Он вернулся потому, что прошел весь свой личный путь. И прежде всего — интеллектуальный — путь философской работы, журналистики, — и рационально вывел для себя, что христианство истинно. И пошел дальше уже насколько мог спокойно, хотя и время было неспокойное, и сам он был человеком неспокойным.

— И все-таки почему, если даже патриарх Тихон перед самым рукоположением сказал Булгакову: «Вы нам нужнее в сюртуке, чем в рясе», он все равно принял сан?

— Сам отец Сергий свое рукоположение рассматривал как смерть и воскресение. Его духовное состояние перед принятием сана было тяжелым, он испытывал глубокий личностный кризис. И когда мы в Третьяковской галерее смотрим на знаменитую картину Михаила Васильевича Нестерова «Философы», написанную в мае 1917 года, то есть за год до принятия профессором Булгаковым сана, мы видим, какой гордый, мятежный, неспокойный там Булгаков. Мы видим, как подчеркнул художник его мятежный дух. И все-таки он принимает сан. Как он к этому пришел — вопрос, который еще предстоит выяснить исследователям. На Троицу он стал дьяконом, а уже на Духов день — священником: достаточно редкое в церковной практике рукоположение, обычно человек хотя бы годик должен послужить дьяконом.

Я думаю, принятие сана для Булгакова стало поводом для какого-то подъема. Он же был патриотом, он хотел возрождения России. В вышедшем в июне сборнике «Из глубины» есть диалоги «На пиру богов» с эпиграфом из Тютчева: «Блажен кто посетил сей мир в его минуты роковые! Его призвали всеблагие как собеседника на пир». И смысл этих историософских диалогов в том, что Россия будет спасена. Откуда он это знает в 1918-м году? Но он об этом говорит. И принятие священства для него — не от безнадёжности: сейчас мы все сгорим, умрем, так я хоть пред Господом в рясе предстану — может меня это как-то оправдает. Нет, это вера в будущее России, которое уже теплится.

— Но почему в «Автобиографических заметках» отец Сергий сетовал, что он «чужой среди своих, свой среди чужих, а в сущности нигде не свой… Один в поле не воин, но всегда и везде один». Ведь после того, как он уехал и советской России, и в Праге, и в Париже рядом с ним были люди, близкие ему по духу, у него была возможность и читать лекции, и заниматься научной работой, и публиковаться.

— Не уехал, а был выслан. Сам он не собирался ни в Константинополь, ни в Прагу, ни в Париж — в Крыму оставалась его теща, одного из сыновей с ними не выпустили, и это была большая трагедия. А потом, люди такого масштаба всегда одиноки. Владимир Соловьев, наследие которого Булгаков долгие годы популяризировал, писал: «Бедное дитя, меж двух враждебных станов тебе приюта нет». Вот такое самоощущение человека в культуре.

Но, мне кажется, в Париже Булгаков не был одинок. Он был окружен людьми, которые были ему преданы и относились к нему тепло. Это, прежде всего, его духовная дочь монахиня-художница Иоанна Рейтлингер, по сути ставшая членом его семьи — Друг, как называет ее в своих дневниках сам отец Сергий. А если у человека есть Друг с большой буквы, его нельзя назвать одиноким. А кроме того была семья, жена, к которой он очень трепетно относился и с которой прожил почти полвека. Ну и верные ученики, пускай и немногочисленные.

— Размышляя об отце Сергии Булгакове, невозможно обойти тему его учения о Софии — учения непростого, пререкаемого, к которому у Церкви отношение сложное.

Софиология — уходящее в Ветхий завет, а также в различные языческие и еретические учения религиозно-философское учение о Софии (Σοφία — «Премудрость») как особой сущности, космическом творческом начале, душе мира. Булгаков писал о Софии в разное время то как о личном существе или ипостаси, представляющем собой особого рода «четвертую ипостась», то как об идее всеединства и сущности творения, то как об ипостасном принципе, связывающем природу и ипостась, то как об открывающейся миру Божественной природе, содержании жизни Божества.

— Это учение коренится в Ветхом Завете. София — это Библейский образ. «Вся премудростью сотворил еси» — поется в предначинательном псалме литургии. Что это означает? Что когда Бог творил мир, премудрость была его инструментом. Церковная традиция отождествляет премудрость Божию с Христом, но Булгаков ориентируется также на европейских мистиков, таких как Джон Пордедж, английский врач и метафизик (его размышления о Софии повлияли и на Флоренского, и на Булгакова). Владимир Соловьев тоже подпитывался от этой традиции.

О чем говорит эта интуиция? Она пытается выразить связь космоса и Бога-Творца. Понятно, что между ними есть разрыв, потому что если космос и есть Бог, то это пантеизм. Булгаков же говорит о том, что мир надо видеть в Боге. То есть все, что есть в мире, надо как-то с Богом соотносить. Потому что во всем есть замысел Бога. Даже в микробах. Вот это и есть основная интуиция софиологии.

Можно ли богословствовать без Софии? Наверное, можно. Протопресвитер Александр Шмеман говорил, что все булгаковские идеи можно и без Софии изложить. Но Булгаков выбирает путь богословского синтеза, основанного на оригинальном учении. Он же по своему образованию экономист, социолог, юрист, и первая его работа о Софии — это «Философия хозяйства», где он говорит, что София — это «мировая хозяйка», это она придает хозяйствованию смысл и цель, а не только прибавочная стоимость, как у Маркса.

— Мы все время говорим об отце Сергии в первую очередь как о философе и богослове. А Никита Струве писал: «Отец Сергий был самым настоящим батюшкой. Он преклонял колени перед Престолом в Алтаре, прикладывался к иконе, ему целовали руки. Он молился. Не медитировал, а именно молился, как до него и после него молится православный народ. Его богословские тексты — это плод, в том числе молитвенного усилия». То есть для него на первом месте была литургия, и лишь потом богословие. Он прав?

— В том, что для отца Сергия предстояние пред Престолом Божьим было важнейшим делом жизни, я абсолютно уверен. Как-то целую зиму он один служил в храме в Кореизе. И потом и в Праге, и в Париже… В Праге он служил в самых разных храмах, в студенческих общежитиях, в каких-то маленьких часовнях — везде, где были русские. А в Париже, когда на Пасху в Сергиевском храме, где он служил, собиралось очень много народа, ставили переносной Алтарь, и отец Сергий служил пасхальную заутреню прямо на улице, которая по иронии судьбы называется Крымской, La rue de Crimée — в честь успеха французов в Крымской войне 1853-56 годов.

Кстати, тот же Никита Струве опубликовал в «Вестнике РХД» воспоминания свидетелей о том, как отец Сергий отходил ко Господу. В годовщину его рукоположения, в Духов день 1944 года, когда с ним случился инсульт, союзники СССР по антигитлеровской коалиции высадились в Нормандии, открыв второй фронт. А он так мечтал, чтобы Россия победила Германию! После этого он 40 дней был без сознания, и все 40 дней рядом были монахини Бландина Оболенская, Иоанна Рейтлингер, Феодосия и Е.Н. Осоргина. И они свидетельствуют, что на пятый день болезни они видели его преображение — особую просветленность его лица.

— Итог всего непростого, но осознанно пройденного пути...

Беседовали Марина Борисова и Константин Мацан