«Ненависть — это длинное чувство, связанное с плохим образованием», — актер Михаил Пореченков

«Парсуна» — авторская программа на канале «СПАС» председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главного редактора журнала «Фома» Владимира Легойды.

Ведущий: Здравствуйте, уважаемые друзья! Мы продолжаем писать «парсуны» наших современников. И сегодня у нас в гостях Михаил Пореченков. Михаил Евгеньевич, здравствуйте!

М. Пореченков: Здравствуйте!

Ведущий: У нас 5 частей: «Вера», «Надежда», «Терпение», «Прощение», «Любовь». Перед тем как мы к первой теме перейдем, я всегда задаю вопрос, вот как сегодня, здесь и сейчас, вы б ответили на вопрос: «Кто вы?»

М. Пореченков: У меня есть представление о себе как… о некой рыбе, плывущей…

Ведущий: Я правильно все услышал?

М. Пореченков: Да. О рыбе, плывущей в сонме воды, в пространстве, созерцающей, встречающей какие-то объекты там, проплывающие мимо, которая находится в толще, погружается ниже, поднимается выше. Вот у меня такое ощущение пришло с годами, когда мне...

Ведущий: Круто.

М. Пореченков: Да… я такой. Это есть мое такое внутреннее состояние. Наверное, потому, что состояние большого волнения для меня, каких-то больших стрессовых историй, которые выводят меня из внутреннего баланса, — оно мне крайне неприятно, и я всегда пытаюсь себя привести в этот баланс и в состояние вот это глубинное, чтобы спокойно плыть в толще воды.

Ведущий: То есть вы — глубоководная рыба?

М. Пореченков: Я глубоководная рыба, да.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Если я поднимаюсь кверху, к солнцу, но опять, чем больше на меня наступает вот эта жизненная ситуация, это большое волнение, тем глубже я погружаюсь в пучины.

Ведущий: Но вы сами предложили, скажите, а бывает у вас состояние, ощущение рыбы, выброшенной на берег? Вот такие состояния бывают?

М. Пореченков: Конечно, бывают состояния. Но у нас у всех бывают такие состояния, когда мы выброшены на берег. Надо быстрей, быстрее — и обратно в родную стихию погрузиться и…

Ведущий: А вот вы уже сказали, что это с годами пришло, да?

М. Пореченков: Да.

Ведущий: А помните, когда вот вы стали таким?

М. Пореченков: Первый раз я себя ощутил так — ну, примерно…

Ведущий: Первый раз я себя ощутил рыбой! (Смеется.)

М. Пореченков: …когда я приблизился к этому внутреннему ощущению…

Ведущий: Да.

М. Пореченков: …наверное, когда мне было лет 47. Я первый раз понял, что я в каких-то моментах просто успокоился, перестал… излишне дергаться. И вот к этому моменту я пришел к моменту воцерковления. Это тоже с этим связано. Внутреннее ощущение спокойствия и другой самооценки, другой оценки происходящих событий вокруг себя, наверное, произошло именно в этот момент. До этого я все время говорил, что я проходил стенки — и не замечал, что там нет дверей. А сейчас я стал замечать, что пиджачок застревает.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Поэтому я понял, что не надо так делать, надо приходить и приводить себя в какое-то спокойствие.

ВЕРА

Ведущий: Вам трудно говорить о вере?

М. Пореченков: Нет. Раньше было трудно. Вообще, были такие моменты, что я не понимал, как общаться со священнослужителями, как приходить в церковь, для меня это было так… Хотя я был крещен еще в молодые годы. Произошло в Псковской губернии. Я все помню до секунд. Мне было 4 года, а память моя держит вот это воспоминание. Везли меня на мотоцикле, в коляске, привезли в храм и крестили. Я помню и чашу. Я все помню, у меня ощущения эти остались.

Ведущий: Интересно очень, а вот они что для вас значат вот? Они в какие-то моменты приходят? Вот вы когда к этому воспоминанию возвращаетесь?

М. Пореченков: Они все время всплывают, потому что это связано с теми людьми… У меня когда-то брали интервью и говорят: «А ты можешь рассказать о любви вообще?»

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Я говорю: «Я могу рассказать о людях, которые меня любили, о людях, которые давали мне любовь, которую я трачу на протяжении всей своей жизни». Это моя бабушка, это мой дядя, это моя тетя, это моя мама, это мой папа. Кот, который приходил, заползал ко мне в кровать, когда она была вот такая маленькая. Я это все помню. Эти ощущения остались со мной. Надеюсь, что они останутся со мной на всю жизнь. Этих людей нет, а ощущения остались. А любовь их со мной. И она идет по жизни. И я не знаю, происходят такие — раз! — моменты: вот когда спокойная вода, и я поднимаюсь к солнцу…

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: …и самые приятные моменты, самые трогательные вдруг всплывают из глубин сознания.

Ведущий: А вот я недавно где-то прочитал, что хорошие воспоминания — они сильнее остаются у человека в памяти, чем плохие. Вот вы с этим согласны?

М. Пореченков: Я абсолютно с этим согласен, так сложен человек, так устроена его психика, что она стирает плохие воспоминания, оставляя, — для того чтоб не травмировать всю центральную нервную систему… да-да…

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: …и не уводить ее куда-то в сторону. Конечно, остаются самые хорошие впечатления. Многие говорят: «Служба в армии — это…» А я вспоминаю с такой какой-то грустью то время, которое я провел в военном училище.

Ведущий: С грустью — это в с смысле как бы ностальгией?

М. Пореченков: Да, с ностальгией.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Мы, ребята, нас немного осталось, кто общается, но мы общаемся: мы созваниваемся, приходим, встречаемся. В разных городах живем. Но, может быть, это, опять же, время… с семнадцати до двадцати одного года…

Ведущий: Ну да.

М. Пореченков: …самое, самое веселое и…

Ведущий: Но у вас это было, все ж таки, училище, да?

М. Пореченков: Военное училище.

Ведущий: Но казарма у вас была — три года у вас была?

М. Пореченков: два года жесткая, а потом уже посвободнее. Но два года очень жесткая казарма. Это была Ягола — такое место под городом Таллинном, совсем, совсем в глуби лесов, щитовые казармы — ну, все как положено. В общем, жестко.

Ведущий: Слушайте, а когда вы в армии служили, вы вспоминали, вот это воспоминание крещения приходило к вам? Не помните?

М. Пореченков: Знаете, когда спрашивают: а вообще — военные, вот, вера… И у меня товарищ говорит: «Ты знаешь, вот мы в самолет садимся, десантники— неверующих там нет».

Ведущий: Да-да-да. (Смеется.) В этот момент — да.

М. Пореченков: Неверующих там нет. А я не знаю, когда — я же не замечаю, я не оставляю. Но какая-то часть моей души — она все время обращена в эту сторону. И она хочет спокойствия, созерцания и тишины.

Ведущий: А вот мы выяснили, что говорить о вере вам сейчас не сложно, но в одном интервью как-то сказали, что верить сложно. Вот верить сложно, да?

М. Пореченков: Да, конечно.

Ведущий: А вот для вас лично, что самое сложное и меняются ли эти сложности. Вот вы сказали, да, были сложности просто подойти к священнику. Сейчас понятно, что там тоже люди, да?

М. Пореченков: Да. Да-да-да.

Ведущий: Как один знакомый мой сказал — он в монастырь съездил. Я говорю: «Ну как?» Он говорит: «Тоже люди».

М. Пореченков: Тоже люди. Да.

Ведущий: Да-да-да. А вот что сейчас для вас сложно в вере?

М. Пореченков: Ну, это уже связано только с собой — с внутренними какими-то вопросами или с внутренними переживаниями, состыковками-несостыковками. Уже тонкие настройки. А это тяжело. Это тяжело. Я говорю: вера — это состояние подвига. Потому что нужно все время быть в подвиге, для того чтобы верить. Я вот пока не могу сказать, что все время в подвиге. А в подвиге надо находиться. И после этого будут открываться разные замечательные, уникальные вещи. Ну, тебе просто Создатель будет это делать, Он будет тебе их открывать. Иногда я чувствую. Иногда на сцене приходит это ощущение.

Ведущий: На сцене?

М. Пореченков: Да.

Ведущий: А отчего? Оттого, что вот типа «ай да Пушкин» — когда вы вот…

М. Пореченков: Нет.

Ведущий: …у вас что-то получается?

М. Пореченков: Я не знаю. Просто вдруг я останавливаюсь, и просто меня волна эта несет, и я говорю: «Ничего себе! Я ничего не делаю, я ж ничего… это не я!» Но то есть я это понимаю: это не я. Меня эта волна несет, я говорю: «О, круто! А кто ж это делает за меня?»

Ведущий: А когда вы говорите «на сцене», вы имеете в виду «в театре»?

М. Пореченков: И в театре, и в кино такое…

Ведущий: И в кино тоже такое, да?

М. Пореченков: В кино тоже такое бывает. Но в кино реже, потому что это более нарубленная такая история. Хотя вот длинная история картины моей «Русский крест»…

Ведущий: Да.

М. Пореченков: …Конечно, ты выходишь из этого состояния или из этого образа, потому что там приходится играть не себя, а все-таки образ совсем другого человека. И вот бывают моменты, когда тебя — ш-ш-ш-ш! — и понесло аккуратно по волнам. И я точно понимаю, что это не я делаю. То есть мое сознание — оно не явное, которое говорит: «Ага, вот это не я, а вот это я...»

Ведущий: Да-да-да.

М. Пореченков: Это психиатрия уже, да?

Ведущий: Да.

М. Пореченков: А я и говорю, что где-то в глубине сознания я говорю: «Слушай, ничего не мешай себе, подожди! Вот тебя как раз захлестнуло так, загривок поднял, тебя накрыло так — тик-тик-тик! — главное, не спугни это состояние». И ты —чш-ш-ш! — идешь: О-о-о! Ты все понимаешь, ты все видишь как бы чуть-чуть со стороны.

Ведущий: Мне просто, как любому дилетанту, фантастически интересно вот это ощущение, которое мне никогда не будет доступно. А скажите: а оно все-таки связано вот с игрой с вашей? Или это может быть волна от игры партнера, вот когда в моменте, когда…

М. Пореченков: Это может быть симбиоз.

Ведущий: Симбиоз такой, да?

М. Пореченков: Это может быть все вместе. Но партнерство — это великая вещь. Мы же опять же, мы же тоже становимся партнерами, да? Когда приходим в храм, да, и начинаем про себя что-то говорить, вдруг мы понимаем, что мы находимся в связи с кем-то — это же тоже партнерство. То есть мы говорим, а нам откликаются. Поэтому чудо партнерства на сцене — то же самое. …Вдруг ты понимаешь: тук! — связал вдруг. Хоп! — все шестеренки встали. А жить в семье — это тоже партнерство.

Ведущий: Ого!

М. Пореченков: А еще какое!

Ведущий: Ого!

М. Пореченков: И это тоже надо понимать: если каждый со своим интересом, то это одно. А если вы чувствуете друг друга: тук-тук-тук! — встало. Много прощаете, много понимаете: а сюда не надо, а здесь не наступать, а здесь…

Ведущий: Константин Кинчев, когда был у меня вот в кресле правды…

М. Пореченков: Костя!

Ведущий: Да. Он сказал как-то вот очень проникновенно: «Люди живут так, как будто не умрут никогда». А вот вы часто думаете, погружаясь в глубины, так сказать, в глубоководные истории, понимаете, что, в общем, это плавание конечно?

М. Пореченков: Ну да.

Ведущий: А вам страшно от этого?

М. Пореченков: Конечно, хочется говорить: «Да не, не страшно, я еще поплаваю». Ну мы же понимаем, что когда-то мы уйдем в бездну.

Ведущий: Уже не вынырнешь.

М. Пореченков: Нет, уже не пойдем на солнце.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Хотя мы не знаем, где будет находиться солнце.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Может быть — там, за толщей воды.

Ведущий: О-го-го!

М. Пореченков: И там начнется солнце.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Когда ты философски на это смотришь, ты говоришь: «Всегда страшит переход». Неизвестность — что будет?

Ведущий: Интересно.

М. Пореченков: Что будет в этот момент, когда покров земного чувства снят?

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Что? Ну, я понимаю, что… Но как объяснить это человеку? Поэтому единственная вещь, которая тебя будет готовить так или иначе к этому переходу, — это состояние веры. Вера в Господа Бога. А по-другому я не понимаю просто, как, как себя подготовить, чтобы не было внутренней паники. Чтобы не было этого состояния… адского трепетания. Нет, надо достойно это делать.

Ведущий: Но это именно вот страх неизвестности? Потому что же, смотрите, он тоже может быть разным. Вот я могу сказать, вот у меня остался такой детский страх небытия, когда, вот я помню, мне в детстве сказали, что вот что такое смерть? Я говорю: «Вот что такое?» Мне говорят: «Тебя не будет». Вот все будет: птички поют, солнышко светит — а тебя нет. И вот этот детский ужас — вот того, что нет жизни, — он у меня периодически всплывает. Вы сейчас про другое говорите, да? Страх неизвестности. То есть вы уверены, что будет — как бы так я слышу, да?

М. Пореченков: Я думаю, там все хорошо будет.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Я думаю, что там будет хорошо.

Ведущий: Вот да.

М. Пореченков: Супруга моя Ольга — к ней иногда приходят, ей снятся люди, которые ушли. И один из таких — мне врезалось в память это, — к сожалению, уже нет с нами Андрея Краско…

Ведущий: Да.

М. Пореченков: …нашего товарища. Мы дружили и много вместе работали. И вдруг он ей приснился вот буквально после ухода. И он ей говорит… Закат, море, он стоит на таком берегу высоком, стоит — он все время курил, — он стоит, курит. Она говорит: «Как?» Он говорит: «Ты знаешь — хорошо».

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: И вот это… вот это ощущение…. Он не вынимал сигарету изо рта. Все то, что он говорит: «Ты знаешь — хорошо». Это состояние какое-то там… я думаю, что будет хорошо.

Ведущий: Да, будем на это надеяться.

М. Пореченков: Я никого не уговариваю торопиться.

Ведущий: Да, торопиться…

М. Пореченков: Не надо, не надо!

Ведущий: Нет, торопиться — торопиться не будем. Скажите, а вот помимо вот этого, может быть, главного человеческого страха, вот на сегодняшний момент что вас в жизни заставляет волноваться?

М. Пореченков: Дети.

Ведущий: Дети.

М. Пореченков: Да. Дети как наше продолжение, дети как момент тревоги, дети — момент радости. Конечно. Ну, дети. Да. Родители? Ну, папы уже нет — Царство ему Небесное, он оставил нас. Мама, которая живет и здравствует, — долгих лет ей. А дети — это момент самой главной тревоги. Момент: ну, ну где? Где? Гордости, счастья за их успехи, радости… Да.

Ведущий: А получается отпустить вот это вот? Или у вас вообще нет этой проблемы, когда мы, ну, в общем, пытаемся как бы прожить их жизнь, да? Вот ты делай так…

М. Пореченков: Ну нет. Я все время говорю: «Послушайте, дайте я поделюсь тем, что…» Это относится к старшим детям, я говорю: «Дайте я поделюсь своими синяками, чтоб у вас их не было».

Ведущий: А это возможно?

М. Пореченков: Ну, примерно сказать. Ну понятно, они все равно в проем двери не сразу попадают, прум-прум — о косяки ударяются. Я говорю: «Подождите! не рвитесь! Чуть-чуть! Здесь просто последствия вас могут разочаровать. Будущее, которое связано. Чуть-чуть шаг вправо, не врезайся в косяк! У тебя есть возможность для маневра. Я тебе расскажу, как это сделать, а ты уж сам подрихтуй это дело. Ну просто дальше, на выходе, у тебя будет болеть нога — и ты не побежишь. А надо бежать стометровку. Зачем ты это делаешь?» Я пытаюсь так с ними разговаривать. Я вижу, что они слышат меня. И это самая большая награда для родителя, который говорит: «Послушай, да? Немного режиссуры в твою жизнь, для того, чтобы ты сам уже построил ее. Ну, чуть-чуть, давай, я тебе — и все».

Ведущий: А бывало так, что вы понимали, что ваш совет, вот да, он был неправильный? Ну, вот по тому, как развивались события?

М. Пореченков: А…

Ведущий: И вы думали: оп-па! А ведь я не то ему… или…

М. Пореченков: Нет. Нет, нет. Потому что я не принимаю за них решения. Я только…

Ведущий: А, то есть не было такой ситуации?

М. Пореченков: Нет-нет-нет-нет, я говорю: «Послушай… вот… вот так! Мне кажется, это будет правильно, а дальше ты уже соображай сам».

Ведущий: А с какого примерно возраста вот вы отпускали?

М. Пореченков: Ну, школа заканчивается — это уже момент…

Ведущий: То есть довольно сознательный уже как бы?

М. Пореченков: Да. Да, но до этого тоже, я говорю: «Вы должны сами понимать, что от опасностей, которые вас окружают, которых в этом мире несчетное количество… Вот здесь — только опасности. Все остальное — то, что вы делаете в плюс себе, — пожалуйста, делайте, это ваш выбор. Вы сознательно можете решить: заниматься спортом — не заниматься, учиться — не учиться. Пожалуйста! Но вот тот минимум, который вы должны сделать, в дальнейшем вам будет то-то, то-то и то-то. Вам будет неинтересно общаться с людьми. Или людям будет с вами неинтересно общаться, потому что вы не умеете это, это и это. Я вам даю только те инструменты, которые будут, как нити, присоединяться к миру: музыка, спорт, чтение, вера. Вы сами себе будете иметь такой фундамент, на котором вы будете стоять спокойно, и вас не расплющит сразу. Вы не атланты, не будете держать…

Ведущий: Да-да.

М. Пореченков: …небосвод. Но вас сразу не расплющит. Потому что мир там — он опасный и жестокий. Во-первых, у вас будет вера, которая вас будет всегда держать». Поэтому они ходят в храм, каждое воскресенье они приходят в храм. Поэтому они исповедаются, поэтому они причащаются. Они учатся в православной школе святителя Василия Великого.

Ведущий: Да-да.

М. Пореченков: Да. Поэтому мне кажется, что это важно.

Ведущий: А мир опасный и жестокий?

М. Пореченков: Мир опасный и жестокий, конечно.

Ведущий: А вы когда это поняли?

М. Пореченков: Как в училище поступил — сразу понял.

Ведущий: (Смеется.) Как казарма началась…

М. Пореченков: Как казарма началась — сразу понял, что мир опасен и жесток, и к этому нужно быть готовым. Не всегда крайне сильным и агрессивным. Не всегда. Но осторожным и внимательным — всегда.

Ведущий: Это очень классное уточнение. А вот любовь, про которую вы говорили, людей, которые вас любили, а как это соединить с пониманием, что мир опасный и жестокий? Эта любовь — она преодолевает жестокость мира?

М. Пореченков: Любовь преодолевает жестокость мира. Любовь остерегает, любовь оберегает, любовь защищает. Она такая мощная, мы просто не понимаем это. Мы всегда доверяем палке в руке…

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: …понимаете, чем любви внутри.

Ведущий: Это очень классное сравнение.

М. Пореченков: Понимаете? Поэтому мы ж — раз! — и все.

Ведущий: Да-да-да.

М. Пореченков: А любовь внутри — она мощнейшая. Она может проходить везде, взрывать горы, пролетать пространства, держать на волоске. Она может все. Но в это надо верить. И надо ее взращивать. Такая мощная вещь очень. Я… абсолютно точно я убежден, что это самая большая сила на Земле.

НАДЕЖДА

Ведущий: Вот насколько у вас велик круг людей, о которых вы можете сказать, что вы на них надеетесь? Вообще, есть такие люди?

М. Пореченков: С годами все меньше и меньше.

Ведущий: Меньше?

М. Пореченков: Да. Я бы хотел, чтобы с годами это были мои дети,

 на которых я могу положиться. Но все равно я буду старший родитель. Хотя я выстраиваю с ними товарищеские отношения.

Ведущий: А в них сохраняется иерархия? Кстати, вот тут я с разными родителями, кто-то говорит: «Нет, никакого вот этого: мои дети — мои друзья, быть не должно. Всегда должно быть понятно: вот есть папа, есть, там…»

М. Пореченков: Как должно, конечно, обязательно. Это старшие и младшие.

Ведущий: Старшие и младшие.

М. Пореченков: Да. Но это не должно быть адское давление.

Ведущий: Да. (Смеется.)

М. Пореченков: Ну, иначе ты просто сломаешь, сломаешь этот росток, да? Зачем его нагружать так? Но понимание, кто старший и кто младший, обязательно должно быть. Ну а как по-другому?

Ведущий: А вот, возвращаясь все-таки к тому, на кого мы надеемся. Все-таки есть какой-то круг людей, помимо семьи, на которых, вы можете сказать, что вы можете положиться, — на друзей?

М. Пореченков: Да, конечно, есть люди, с которыми я нахожу общие интересы и ту общность составляю, в которой без поддержки тяжело. Это и кино, и театр, это люди, с которыми я живу. Это супруга, конечно, это мама моя, это люди, с которыми я работаю в кино.

Ведущий: А вот если, так сказать, подло отзеркалить вопрос, точнее ответ, насчет того, что круг людей, на которых вы можете положиться, он с годами меньше, а как вы думаете: а число людей, которые могут сказать, что на вас могут положиться, оно с годами выросло или уменьшилось?

М. Пореченков: Хочется надеяться, что выросло. (Смеются.) А я ж такой. Я же когда, как говорят, кипиш — я сразу рубиться.

Ведущий: Но это сразу с палкой? Или может быть и с любовью?

М. Пореченков: Ну, я с палки начинаю, потом к любви прихожу. (Смеются.)

Я ж все-таки человек. Мы люди грешные. Поэтому мы начинаем…

Ведущий: Кто-то про это говорил, что добрым словом и пистолетом…

М. Пореченков: Да-да-да-да!

Ведущий: …можно сделать больше, чем просто добрым словом.

М. Пореченков: Просто я когда-то был совсем резкий, сейчас как бы потише стал. Но когда был резкий, конечно, сразу действие — а потом уже мысль включалась. А сейчас они как-то вровень идут уже, слава Богу. (Смеется.)

Ведущий: А вот бывали ситуации, когда вы лично внутренне понимали, что вы своих надежд не оправдали? Вы собой были недовольны.

М. Пореченков: Ну, много моментов таких было. Но это самое тяжелое.

Ведущий: А с чем это было связано? С профессией или…

М. Пореченков: Много с личными отношениями. С предательством.

Ведущий: В смысле когда вас предавали или когда вам...

М. Пореченков: Было по отношению ко мне. А потом приходило осознание, что в этой ситуации виноваты двое. Еще одно потрясение с возрастом пришло, что подожди, не так уж ты идеален. Ты начинаешь себя мучить — все, надо глубоко нырять, чтобы себя успокоить. Потому что очень тяжело это. С профессией тоже приходит. Понимаешь, что где-то недоработал, где-то ты недоделал, где-то ты обидел людей за то, что задал некорректный вопрос. Это было для меня мучение, которое я вспоминаю каждый раз. Сергей Васильевич Женовач — мы ставили спектакль «Бег». Мы до этого уже такое количество спектаклей отработали вместе, и у нас очень теплые отношения, прекрасные, я его очень люблю, я считаю, что это мой режиссер, с которым у меня самые удачные работы были. И вдруг я задал глупейший вопрос, поддавшись на общую какую-то суматоху, неразбериху. И вдруг он повернулся ко мне и говорит: «Как, Миша? Как ты его задаешь? Ты же тонкий человек!» Я был готов сквозь землю провалиться. У меня это звенит, как струна: не задавай вопросы! Ты тонкий человек, ты должен сам понять и почувствовать это. Тем более — в этой профессии. Не иди на поводу…

Ведущий: Ну, а имеется в виду — вы что-то у него спросили?..

М. Пореченков: Да я ему сказал: «Сергей Васильевич, да нет, ну, давайте как-то упростим эту ситуацию». Он говорит: «Как?!» Почувствовал.

Ведущий: Ну, то есть, это… это профессиональный был вопрос?

М. Пореченков: Какой-то профессиональный, он же и человеческий.

Ведущий: Понятно.

М. Пореченков: Мы не можем отрывать в нашей профессии…

Ведущий: Ну да, одно от другого.

М. Пореченков: …от внутреннего состояния. Мы не можем говорить, что мы сейчас будем делать это — а внутри это не чувствовать. Никак. Быть нечестными не получается. Надо все-таки доставать из себя очень тонкие вещи. Несмотря на толстые габариты.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: А доставать надо тонкие вещи.

Ведущий: А скажите, пожалуйста, вот поскольку мы с вами впервые сегодня встречаемся и я лично вас не имел чести знать… Вы производите впечатление человека такого — душа компании и так далее. Вы любите одиночество?

М. Пореченков: Не-а.

Ведущий: Не любите?

М. Пореченков: Только…

Ведущий: Только когда рыба уходит, так сказать… (Смеется.)

М. Пореченков: Только когда рыба… Ну, я говорю: чем сильней на меня наступают, тем глубже я ухожу.

Ведущий: У вас такого желания: а вот я хочу побыть один, — редко вас посещает, да?

М. Пореченков: Не-а. Меня оно не то чтобы редко посещает — оно не посещает меня вообще. (Смеется.)

Ведущий: (Смеется.) Вообще!

М. Пореченков: У меня так получилось в жизни, что я редко когда остаюсь один. Нет, иногда бывает уже совсем момент: послушайте, дайте, вот…

Ведущий: Не, понятно, что бывает просто отдохнуть нужно, да.

М. Пореченков: Просто сил нет, да. Но хотя можно и выйти в лес. Можно сесть на мотоцикл. Наверное, это единственный момент одиночества — когда ты сидишь на мотоцикле. Ну, потому что кроме того, что управлять мотоциклом, ни о чем думать нельзя в этот момент.

Ведущий: (Смеется.) Это да, лучше не думать, да.

М. Пореченков: Лучше не надо. Поэтому это самая главная разгрузка головы, вообще нервной системы, ты едешь и ты понимаешь: ветер, урчание мотоцикла — и мысли уходят негативные все, продувает голову.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Главное, что совсем не выдуло все.

Ведущий: Вот. Да.

М. Пореченков: Да, это да. Есть такие моменты, есть.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Надо быть аккуратным.

Ведущий: Вы как-то сказали про обмен энергией со зрителем, да? А вот можно сказать — или это, может быть, будет слишком как-то звучать высоко, но тем не менее, — что вы хотите подарить зрителю какую-то надежду? Вот когда вы выходите на сцену, когда вы в кадр входите.

М. Пореченков: Мой великий мастер Вениамин Михайлович Фильштинский говорил, что у каждого актера есть своя миссия. Он пришел в эту профессию для того, чтобы это сделать. Дарите счастье, дарите свою открытость, дарите любовь — все то, что есть у вас хорошее. Все плохое оставляйте там, за кулисами. Со зрителем — заражайте его страстью к жизни, желанием что-то творить. Вот делайте это. Это совет для всех людей, которые занимаются этой профессией. Я в себе всегда чувствую, меня… когда я знаю текст…

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: …хорошо знаю текст, меня накрывает, и я готов — все, можно забирать все. Из меня можно тащить все что угодно. И я готов отдавать. Но и я получаю очень много от этого. Удивительная вещь — да, все актеры, которые говорили, более взрослого поколения, они говорили, и я видел, как они работали: они отжимали все под железку на сцене. Я думаю: ну все, так человек не должен, он должен упасть, рухнуть, если он играет хотя бы три спектакля в неделю вот так — как дальше жить? Потому что такая отдача и такие затраты эмоциональные мощные! Физические! Я думаю: нет, но этот-то все. А нет — они долгожители. Многие долгие годы жили, значит, сцена как калечит, так и лечит. И я много раз замечаю о том, что я в каком-то физическом недомогании или внутреннем расстройстве, выходя на сцену, получаю такой заряд эмоций и положительных флюидов от зала, что оно меня — лечит. Я не знаю, что это. Я тоже не понимаю, как это происходит. Но наверное, какая-то химия между залом и актером происходит. Посредством чего? Как доставляются эти нейроны? Как атомы прилетают? Я не знаю. Бозоны Хиггса, да?

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Я не знаю, как они заполняют те пустоты или покалеченные места, что тебя это снова приводит в форму.

Ведущий: А вот были ситуации, когда реакция зрителя меняла ваше представление, я не знаю, о роли, о сцене? Вот когда вы выходили, вы считали, что здесь зрители должны смеяться, а они начинают плакать или, наоборот... и вы вот менялись. Вот такое было?

М. Пореченков: Ну вот так кардинально, конечно, не меняло, потому что я все-таки знаю ту тропинку, по которой я иду, или потом я протаптываю — это уже дорога, потом я стабильно ее асфальтирую…

Ведущий: (Смеется.) Да-да-да.

М. Пореченков: …я уже так иду уверенно, да. Но…

Ведущий: Если вы знаете текст!

М. Пореченков: Если я знаю текст!

Ведущий: Ну да.

М. Пореченков: Хорошо знаю текст! Текст я знаю — но хорошо!

Ведущий: (Смеется.) Да-да-да.

М. Пореченков: Значит, Вениамин Михайлович Фильштинский опять же, я вот вспоминаю своего мастера, он говорил, ну, вместе с режиссером Юрием Николаевичем Бутусовым, с которым мы поставили тоже большое количество прекрасных спектаклей, они вдвоем говорили, что надо с залом драться.

Ведущий: Драться?

М. Пореченков: Драться надо. Надо доказывать, надо его затаскивать на свою территорию, надо его убеждать, надо с ним бороться. И какое-то время в профессии я делал именно так. Да, зал: «А… мы сели …» Я говорю: «Стоп-стоп-стоп! Я заставлю вас слушать меня. Я привлеку вас на свою сторону. Вы тоже должны переживать».

Ведущий: Всегда драться?

М. Пореченков: Всегда.

Ведущий: А если какая-нибудь лирическая сцена?

М. Пореченков: Мяч внимания должен быть на мне. Зал должен: «Ух ты, смотри, он о чем-то думает! Он серьезно это переживает». Это уже отношение. Смотрите, как: отношение к себе, то есть я должен по-честному это делать.

Ведущий: А с кем вы деретесь на съемочной площадке, где нет зрителя?

М. Пореченков: А… ну, обычно со «светиками» или там… (Смеются.) Там тоже есть свои вещи, я же…

Ведущий: Но там другая история чуть-чуть?

М. Пореченков: Да, там всегда должен…

Ведущий: Там же еще дубли.

М. Пореченков: Ты должен попасть во внутренне правильные отношения с режиссером. Это я все время говорил: если театр — это любовь на всю жизнь, это большая семья…

Ведущий: Семья. Да-да-да.

М. Пореченков: …то кино — это пляжный роман. И этот пляжный роман — он должен состояться, и он должен вот так пройти. А это не всегда получается. Но когда это получается, появляются красивые дети. (Смеются.)

Ведущий: Да. А я просто, знаете, почему вот про эту реакцию зрителей, которая меняла? Я очень любил в детстве книжку Никулина «Почти серьезно», он же там много описывает, как он снимался.

М. Пореченков: Да, да, да.

Ведущий: Помните, был фильм «Неподдающиеся»?

М. Пореченков: Да.

Ведущий: Он говорит, что его снимали как социальную драму. А когда они на первом показе вышли: вышел Грачкин в трусах — все смеются, да? Они вообще не ожидали, что это по факту стало комедией.

М. Пореченков: У нас был спектакль, который назывался «В ожидании Годо».

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Мы пересмотрели, я не знаю, 40 вариаций — и спектаклей, и снятых фильмов на эту тему.

Ведущий: Ну да, потому что это классика, да.

М. Пореченков: Все говорили, все картины говорили только об одном: уныние и смерть, никто не приходит, мир заканчивается, жизни нет. А мы сделали как вестерн. И это не то что поменяло, а просто перевернуло с ног на голову всю пьесу.

Ведущий: Но это вы перевернули замысел. Это не то что реакция зрителей заставила вас поменять.

М. Пореченков: Мы не ожидали.

Ведущий: А, вы тоже не знали, что будет?

М. Пореченков: Ну, мы, молодые артисты, которые выпускаются только-только, молодой режиссер Юрий Николаевич Бутусов, собрались. Я помню, Ирина Борисовна Молочевская, которая смотрела, и мы думали: что это мы? Мы говорим сложный текст, и вдруг я слышу ее звонкий смех. Я думаю: подождите! Ну вроде за эту пьесу человек получил Нобелевскую премию.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: А мы как бы… как-то, может, что-то не то делаем?

Ведущий: …Не то.

М. Пореченков: И вдруг мы поняли, что это комедия, что это смешно, задорно, это о том, как люди себя спасают, чтобы не умереть. Они придумывают новые игры, они веселят друг друга, для того чтобы просто жить. И все перевернулось! И мы это поняли и уже…

Ведущий: Интересно.

М. Пореченков: …стали зрителя настраивать на свою волну. Хотя с самого начала, прочитав пьесу, мы сказали: «Ребята, это телефонная книга. Ну мы ж ничего не понимаем: вот здесь, что здесь — номер? (Смеется.) Как это делать?»

Ведущий: А вот понятно, что вы очень много читаете по работе. А есть какие-то —если остается время — какие-то книги, к чему вы как читатель только обращаетесь, и то, что, условно говоря, именно за надеждой к которым?

М. Пореченков: Поэзия, Серебряный век. Раз! Тюнк! Достал — и так просто: где я остановился? Ага. А сейчас почему-то вот исторические книги, которые…

Ведущий: Не художественные или художественные?

М. Пореченков: Не художественные, как странно… И вдруг мне подарили… у меня был день рождения, и мне подарили «Холодное оружие Афганистана». Я открыл — о-о! Тимуриды! О-о-о! Зарождение иранских племен! Как интересно!

Ведущий: Но оружие же вас всегда интересовало.

М. Пореченков: Оно меня всегда интересовало.

Ведущий: Больше, правда, огнестрельное, насколько я понимаю.

М. Пореченков: И такое тоже.

Ведущий: И такое тоже.

М. Пореченков: Я вдруг смотрю, что – а-а-а! – за этим скрывается история. Вдруг за железом — история народа, освободительной борьбы, кровь, самосознание. Думаю: ничего себе! И вдруг меня это захватило. И таких вещей много, которые приходят неожиданно, думаешь: ну ладно, что это такое? В истории есть настоящее. Есть энергия жизни. Есть борьба зла с добром, которая не всегда заканчивается победой добра. Есть кровь, есть страдания, есть мучения, есть победа, есть радость — и ты это испытываешь. Потому что это есть в истории. Потому что это происходило по-настоящему. И меня это задевает, мне это нравится. Когда читаешь: да? Это по-настоящему было? Но такая фантастика.

Ведущий: А интересно, очень интересно. А вот как вы думаете: вот такое ваше удивительное и особое ощущение истории — оно может быть связано с профессией, потому что там вы эти чувства постоянно испытываете, они, может быть, даже чуть-чуть притупляются. А когда вы меняете как бы вот этот источник, то, может это связано?

М. Пореченков: Может быть. Но я начинаю переживать за то, что происходило, за те события. Я думаю: ничего себе! Как так?

Ведущий: Это очень интересно.

М. Пореченков: Это как же так? Как там, да? Падение города Герата при осаде Хромого Тимура: а-а-а! - да? Да.

Ведущий: Но вы начинаете, условно говоря, вы начинаете играть?

М. Пореченков: Да-да-да, я начинаю фантазировать.

Ведущий: Вот это как?

М. Пореченков: Художественная литература — она все-таки дает образы, на которые ты должен говорить: «А, вот он такой-то».

Ведущий: Да.

М. Пореченков: А тут есть чистые факты. И образы ты придумываешь сам.

Ведущий: Сам.

М. Пореченков: У тебя есть свобода фантазии в этот момент.

Ведущий: Да, еще большая, чем в книге, да.

М. Пореченков: Ты говоришь: «Ничего себе!» Когда войско Тимура – туда! Они в крепости сидят — эти люди, которые никогда не сдают. Но ты придумываешь, опять же, это твоя профессия, поэтому ты всегда находишься в зоне фантазии. И поэтому иногда, когда читаешь только заявку на фильм, ты думаешь: «А-а-а!»

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: А когда сценарий открыл: ну, брат… Совсем другое впечатление. Почему так? Ну, твоя фантазия, значит, интересней, богаче. Ты бы это написал, но, к сожалению, как у Винни-Пуха, чистописание хромает на обе ноги.

ТЕРПЕНИЕ

Ведущий: Как раз оттолкнемся от этой вашей фразы замечательной: что театр — это большая, сложная семья, а кино — маленький пляжный роман. Меня что интересует: вот я, помимо прочего, читаю лекции студентам по философии культуры, по культурологии и всегда говорю, что искусство — это способ познания. Ну, не научный, естественно, а особый такой. Но я говорю с позиции зрителя, читателя, слушателя, что ты читаешь и смотришь, что тебя радует, где ты засмеялся, где ты заплакал, а где сосед твой заплакал — а ты почему-то не заплакал. И ты что-то про себя узнаешь новое — как зритель. А вот насколько можно сказать, что, когда вы играете, вы тоже занимаетесь вот подобным процессом самопознания?

М. Пореченков: Сейчас… сейчас это сложно…

Ведущий: Не любите? Не любите вы систему? (Смеется.)

М. Пореченков: Нет, система нужна, но талантливым людям вообще ничего не надо. Пускай они растут, как деревья. Нет, почему? Платон говорил, что искусство есть самое главное, что существует в жизни, потому что искусство пытается разгадать природу, объяснить ее.

Ведущий: Ну вот вы что-то про себя узнаете новое?

М. Пореченков: Конечно. Ну так я тоже разгадываю. Вдруг это: «Ух ты! Ничего себе!» У нас был замечательный спектакль «Крейцерова соната». Мы играли с Наташей Швец и многое узнавали прямо на сцене. О нас! У нас были откровения. В моменты ссор или объяснения в любви вдруг я говорю: «Ух! Ничего себе!» Вот ведь какая вещь, как она тонко сплетается. Как вдруг — тюнк! — загорается глаз. Я говорю: «А-а-а! Мы на это способны». Но мы в жизни так не делаем. Мы можем делать это только на сцене. Да, но мы же все время под пристальным взглядом людей.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: То есть и настолько открываться можно на сцене? Я говорю: «Ух! Я не замечал». Ух, такая! А насколько можно? А нужно ли это? А имеешь ли на это право? И самый архиважный вопрос для артиста: как ты выглядишь в этот момент? Это вещь, которая убивает артиста. И если, как только он задает себе этот вопрос: а как же я выгляжу со стороны? — чик!

Ведущий: А это… прямо есть это?

М. Пореченков: Да, один из важных вопросов.

Ведущий: То есть это в училище, что называется, не проходят?

М. Пореченков: Я именно об этом и говорю. Ну, кто как. Если ты задаешь себе этот вопрос, то ты не готов, как сказал Станиславский, который снялся вот в таком маленьком кусочке в кино, он сказал: «Я не могу сниматься в кино, потому что я привык к искусственным декорациям, а у вас живые деревья вокруг». А в следующий момент кино — это максимальное внутреннее оголение. А чтобы максимально внутренне оголиться и предстать перед публикой, или перед зрителем, или перед камерой беспощадной, которая фиксирует все, на это нужно иметь внутреннее право и свободу.

Ведущий: А терпения больше что требует: площадка съемочная или театр?

М. Пореченков: Терпения требует все. Семья требует терпения.

Ведущий: Это да. Да.

М. Пореченков: Съемочная площадка требует терпения. Театр требует терпения. Терпения требует вся твоя жизнь. Потому что тебе нужно ждать приглашения, роли, признания, в конце концов. Это все важно, и это все надо…

Ведущий: …терпеть.

М. Пореченков: …терпеть. Да спокойно плыть. Плыть.

Ведущий: Я в свое время, когда у меня, Царство ему Небесное, Пускепалис был, да, я у него спрашивал про амплуа. И вот мне казалось: это же интересно — совершенно разные вещи играть. Как я запомнил. Он говорит: «Зачем? Вот если ты понимаешь, что у тебя хорошо получается вот это, зачем тебе стремиться сыграть вот… Все равно, говорит, это ты – но в разных обстоятельствах».

М. Пореченков: Да.

Ведущий: И он как бы пошатнул, знаете, мои такие представления о том, что есть вот актеры амплуа – а есть вот актеры, которые, там, они могут что угодно. И это, второе, гораздо круче. А он как-то меня заставил сомневаться: ну вот зачем человеку играть, условно говоря, дерево, если он — камень? Я помню, что вы можете сыграть все, вы говорили — и цветок, и тумбочку, и горшок. Но вот по этому поводу что вы думаете? Есть эта такая вот проблема? Я не знаю, нюанс этот в жизни?

М. Пореченков: Проблема намного шире. Значит, так случилось, что мы где-то свернули не туда. У нас было все. Я снимался недавно в Африке. Это была реклама, но тоже как часть профессии. И там были оператор из Малайзии и режиссер из Филиппин, которые сказали: «Мы учимся у вас. Все — от начала до конца — мы делаем то, что делаете вы». И привели в пример кино «Судьба человека». Они говорят: «Вот — раз! — увидели, как высветлили глаза, видели, как построили мизансцену, — мы делаем то же самое. Мы не понимаем, когда вы не туда свернули, вдруг пошли по другому пути. У вас есть технологический набор, у вас есть история, у вас есть понимание. Мы не знаем, как делать объяснение в машине: “А знаешь, кто я?”— “Ты мой папка!” — это мы не знаем. Как вы это делаете, мы не знаем. Вот мы тебя снимаем в рекламе, а у тебя что-то внутри происходит. Мы не понимаем, как это, что за химия у тебя там, какой Чехов у тебя там живет?»

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: «Но мы же снимаем рекламу. Но ты делаешь это вдруг по-другому». Так вот я говорю, что мы ушли от великой литературы, ушли от великого театра, где создавались характеры и образы, — и все это перенесли в кинематограф. А появилась история, что мы играем сами себя. Ну, как бы так, вроде да, ты не стесняешься, нормально, ведешь себя естественно — значит, это нормально. Нет! А мы должны вернуться обратно, к тем ярким образом, которые написаны в русской литературе, потому что они все харизматичные, потому что они все яркие. Потому что работа в театре — это тоже образ. Это все плавно должно перейти в кино. Нет! Образ, характер — это самое сложное, самое интересное. Это ты, но ты другой. Это мы начинаем уже о высшей математике говорить, да? Есть персонажи. Да, Александр Баширов прекрасный, замечательный, он все время говорил: «Хе-хе-хе-хе-хе, а я персонаж, а чё я вышел? Я текст могу говорить. Я вот здесь такой, я на месте, на своем, я знаю, как я это делаю». Делает он это блестяще, супер, вообще, да? Но есть персонаж, а есть характер и образ. Есть актер, который натягивает на себя то, что написано в произведении, по крупицам собирает — появляется совсем другой человек. Как это? Дерево сыграть не могу, но камень, обросший мхом, — могу. (Смеются.)

Ведущий: Может быть, опять же, нет предела идиотизму дилетантов, да, но вот вы играете, допустим, героя в фильме «Ликвидация», да?

М. Пореченков: Да.

Ведущий: И вот мы смотрим, мы еще не понимаем, что вы тот самый — самый страшный, Академик, абсолютно влюбляемся в вашего персонажа — и все. Вот вопрос опять же дилетанта, который меня очень мучает. Я понимаю, что там не подряд снималось, но тем не менее: вот в сценах, когда еще никто не понимает, что вы — Академик, вы играете просто вот такого классного парня или вы играете Академика, который им притворяется?

М. Пореченков: Мы с Сергеем Владимировичем… мы долго разрабатывали эту систему и каждый раз мы делали маленький штришок к этому человеку, который оказывается в конце. Он говорил: «Тихо-тихо-тихо! Подожди чуть-чуть! Вот так-так-так! Но здесь подожди — и посмотри так». То есть мы никогда не забывали, каким персонажем…

Ведущий: То есть вы как бы…

М. Пореченков: Отсылочки маленькие…

Ведущий: То есть внутренне вы понимали, что вы не тот, за кого себя выдаете?

М. Пореченков: А внутренне мы все время… А он говорит: «Спокойно!» Послушайте, ну, разведчик будет плохой, когда он: «Я немного этот самый — да? — но я буду…»

Ведущий: Не, но он знает! Он знает, что он разведчик. Вот вы играете человека, который…

М. Пореченков: Да. Да. Нет, спокойно. Он же спокоен, раскован — и все нормально. Но — чик! — в какой-то момент он…

Ведущий: Но… То есть я сейчас тогда…

М. Пореченков: …делает скол.

Ведущий: То есть если бы ваш герой не был Академиком, вы бы его по-другому играли? Вот в этих начальных сценах.

М. Пореченков: Ну, если б он был положительным?

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Конечно. Просто нельзя две вещи сразу играть, нужно одну какую-то играть.

Ведущий: Вот.

М. Пореченков: Играешь ты хорошего — ну и хороший-хороший. Но — раз! тык! — в конце ты сделаешь этот крючок на то, что каким он окажется потом. Это же была загадка.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Нужно было максимально быть положительным, немного упитанным.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Сережа сказал: «Ты что! Давай не худей — вот так, вот так вот». Он такой правильный, прямо чистенький весь рядом с Гоцманом, который, да, наоборот, шустрый и такой, вроде бы, неуютный. Сережа Урсуляк прекрасный и замечательный, и с ним одно удовольствие работать. У нас очень такой хороший контакт появился. И была картина «Исаев», где опять характер появился, совсем другой, другого человека – вот этого графа Воронцова. Я считаю, что это лучшая моя работа. Спасибо Сереже за это. У нас появился такой очень хороший контакт. Именно поэтому он меня больше в кино не приглашает. (Смеются.)

Ведущий: Вот к вопросу о «Ликвидации», любимой многими заслуженно совершенно. Просто, что называется, замечание на полях. Я как-то беседовал с кем-то из больших телевизионных боссов. И мы говорили о том, что советское кино давало нам язык, мы говорили на этом языке, отсылали часто и прочее. А вот в последние годы — по разным причинам, не только из-за качества кино, Интернет появился и прочее — меньше из кино входит в нашу жизнь фраз… И только, он говорил, два фильма, ну три, получается, которые стали частью нашего языка: это «Брат» (1 и 2) и это «Ликвидация». Вот в первую очередь фильмы…

М. Пореченков: Характеры и образы.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Всё.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Это ответ на вопрос. Резкие, уютные, неуютные, но яркие. Это не ты, это не плавное течение жизни, это не разговор за обеденным столом. Это резкие характеры, которые сыграны. Пассионарные, скажем так.

Ведущий: Пассионарные, тут вопросов нет.

М. Пореченков: Да.

Ведущий: Харизматичные, пассионарные — да-да-да.

М. Пореченков: Харизматичные. Это да, это характеры.

Ведущий: Да. Скажите, а вот, как любая профессия, ваша профессия — она естественно, обладает целым рядом особенностей, нюансов. Вот когда мы говорим про терпение, которое, как вы справедливо сказали, нужно везде, вот в профессии, как вы думаете, больше терпения нужно в связи с самой профессией? То есть внутреннего, так его условно назовем, или внешнего, которое связано с тем, что вас узнают, вВас просят продюсеры прийти на интервью и так далее. Вот что от вас лично требует большего терпения: внутренняя часть профессии или то, что я назвал внешней?

М. Пореченков: Да нет, я как-то очень спокойно ко всему отношусь, это же часть моей профессии.

Ведущий: То есть вам это нравится.

М. Пореченков: Я не скажу, что это мне нравится.

Ведущий: Сильно нравится.

М. Пореченков: Как бы всегда бывают разные ситуации.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Но мы же уже научились эти ситуации предвидеть и в основном мы готовы. Я не могу не фотографироваться с людьми, потому что это мои зрители. Это люди, которые приходят на меня смотреть. Для них я и работаю. Я не могу не оставить автограф. Это неправильно — я считаю. Я никого не убеждаю. Это мое личное убеждение. У всех своя правда в этом смысле, там, открытость или усталость от этого. Но я считаю, что это правильно. Надо до конца отдавать себя тем людям, ради которых ты работаешь.

Ведущий: А скажите, пожалуйста, вот когда мы говорим про испытание славой, да, вот вы лично когда-нибудь чувствовали, что это испытание? Вот эту известность как испытание? Что вот этот ваш внутренний человек или ваша внутренняя рыба, которая плачет на исповеди, вы вдруг понимаете, что это, что это вот такое испытание?

М. Пореченков: Нет, не было.

Ведущий: Нет?

М. Пореченков: Такого не было, что испытание. Ну, у меня не было такого признания большого. Ну, да, нет, я ж не кокетничаю, да?

Ведущий: Я понимаю, что вы не кокетничаете.

М. Пореченков: Давайте я вам правду скажу!

Ведущий: Да-да-да.

М. Пореченков: Во-первых, я пытаюсь скрыть свою личную жизнь. Я не выхожу в такое… в общественное большое поле. Для меня это некомфортная ситуация. А потом я не из истории политика: выходить — значит, надо рубиться. То есть либо правда, неправда, ты в кашу залез. Ну, это некомфортное мое состояние. Поэтому я пытаюсь закрыть. И так много себя можно открыть в кино, в театре. Да, меня узнают. Да, я как бы я чувствую, что я живу другой жизнью, — в отличие от простых людей, которые не занимаются моей профессией. Но такого профессионального большого признания, чтоб: у-у-у! — у меня нет. Когда-то я очень хотел этого. Но с годами это проходит. Ну да, где-то идет такая жизнь, в которой нужно тоже в эту реку погрузиться и плыть. Нет, мне нравится чуть-чуть в глубине. На солнце поднимаешься — рыба может высохнуть и умереть. Поэтому она должна находиться в толще воды. Поэтому надо себя немного… остерегать. Меня нет в социальных сетях, я не участвую, это не моя история. Я не прихожу на фестивали. У меня есть свой фестиваль. Поэтому… я не иду на телевидение. Это не моя история. Мне хватает того, чтобы люди смотрели за моими работами. Там я все говорю.

Ведущий: А там у вас есть какое-то вот… ну, не то чтоб жажда, но вот вы хотите что-то еще, там, попробовать? Я не хочу скатываться к дурацкому вопросу, кого вы хотите сыграть и есть ли у вас мечта.

М. Пореченков: Мечты нет, я сразу говорю.

Ведущий: Да-да-да. Я и не спрашиваю.

М. Пореченков: Не, ну это как бы нормальный вопрос вы спрашиваете: есть ли у вас мечта?

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Ну да, вся мечта: сыграл Гамлета — и умер, да?

Ведущий: Да-да-да.

М. Пореченков: Есть. Но тогда мечта, тогда такая. Я говорю: «Ребята, я открыт к предложениям. Я — фьють! — готов это сделать: и это, и это, и это. Теперь только вопрос, подойду ли я по возрасту». А все остальное — никаких проблем. А сыграть… ну, мне вообще… У нас это вопрос третьего курса: так жить или играть?

Ведущий: (Смеется.) Это хорошо — вопрос третьего курса, да.

М. Пореченков: Да. Жить или играть? Да — жить, играя! Это самый главный вопрос. Чувствовать по-настоящему, но играть. Играть другого человека, этот образ. Он может быть собирательным, что-то вспоминать, но по-настоящему это проживать. Чувствовать это. Поэтому самый главный вопрос в сценарии либо в пьесе в классической: а что же автор-то думал? Какие чувства его волновали? Дайте раскрыть это, и тогда вы будете чувствовать по-другому. Не так, как сейчас режиссеры многие делают: «А давай, я вот считаю, что я от себя!» Да не от себя. Вы попробуйте разгадать, что он думал, какие обстоятельства заставили его написать именно этот образ, именно этот характер, именно эту историю. И что же происходило с ним.

Ведущий: Но вы знаете: тут вот, при всем уважении к этой позиции, которая мне близка, я чуть-чуть не то чтобы с вами поспорю, но, смотрите, вы сами — заметьте, это не я, — вы сами упомянули Шекспира уже не в первый раз сегодня. Но ведь кто-то точно заметил, что Шекспир и сотой доли не вкладывал в свои пьесы того, что вкладываем мы.

М. Пореченков: А откуда мы знаем? Мы, во-первых, не читаем Шекспира в подлиннике. Поэтому это вульгарный текст. Это площадной театр.

Ведущий: Ну, хорошо. Вульгарный текст Пастернака. (Смеется.)

М. Пореченков: Ну, это сейчас Пастернак. Но это уже не Шекспир.

Ведущий: Да-да-да.

М. Пореченков: Поэтому давайте осторожно с Шекспиром.

Ведущий: Согласен. Но я имею в виду, что все равно есть прочтение, и это всегда интерпретация. Мы все равно чего-то вкладываем. И в этом ничего плохого нет.

М. Пореченков: Нет, в интерпретации ничего нет. Давайте все-таки так: мы останемся на нашей территории. Давайте театр, давайте Чехов, давайте Бунин, давайте классические пьесы, которые идут в театре. Попробуйте разгадать все-таки…

Ведущий: Ну, да-да-да-да-да.

М. Пореченков: …а что же чувствовал-то автор? Почему именно это его волновало? Что, что его сподвигло написать именно эти строки, именно эту сюжетную линию провести? Ну, не просто же человек: «А-а, вот напишу-ка я вот так!» Нет. Там что-то происходило, так зацепило его крепко. И появился «Вишнёвый сад», а не «Вúшневый».

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Вот ну откуда это? Такую смешную комедию написал, такую смешную. Вот, пожалуйста.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Поэтому… что же там происходило. В этом кроется… тогда появляется образ, тогда появляется характер. А если ты так, от себя: «Ну, дайте-ка я немного это самое…», — тогда ты пропускаешь огромное количество волнующих, трепетных и очень важных для содержания вещей.

ПРОЩЕНИЕ

Ведущий: Попадалось мне в интервью, что вы человек ранимый. А это значит, что вас легко обидеть?

М. Пореченков: Ну, какое-то время, наверное, было да. Ну, я скрываю где-то, сжимаюсь, сейчас я научился, панцирь нарос. Да. Я кистеперая рыба, да? Это важно.

Ведущий: (Смеется.) Детали открываем по мере плавания.

М. Пореченков: А есть еще арапайма, с такими большими зубами. Да, это такое дело. Это опять же все связано с профессией, когда ты отдаешь себя, когда тебе кажется, что ты отжал все… Вообще, отжать под железку, как в фильме «В бой идут одни старики», когда он говорит: «Проверь, пулеметы опять заклинили. Чего они заклинили?» — «Ты все выстрелил, под железку». Это должно быть твое состояние, когда ты работаешь в театре и в кино — ты должен выстрелить все под железку. Но сбил ты самолет или не сбил — это уже другой вопрос.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Это уже твое мастерство пилота. Иногда, когда чуть младше, я все под железку – и ждал: Ну! Ну!

Ведущий: Да.

М. Пореченков: А мастерства пилота не хватало. И все говорят: «Да нет, что-то ты как-то стреляешь все время влево». А он хотел бы, чтобы вправо или прямо попадать.

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Он: «Как же так? Я же все…»

Ведущий: Да-да-да.

М. Пореченков: Потом, со временем, приходило понимание того, что да, надо было бы чуть гибче, чуть другой маневр сделать, зайти. А он там к нему, а он — наверх. Вот, понимаете? А сейчас появилось уже понимание того, что не для чего-то, а уже для себя. Подожди, давай, собери коллекцию тех людей или тех образов, которые тебе дороги. Ага, а ты все-таки здесь так… уже начинаю… э… рисовать для себя. Если когда-то для кого-то, да? «Давайте, мне так важна выставка, хочу, чтоб посмотрели и поставили пять с плюсом, да, или…» А сейчас я уже рисую для себя. А, эти — тих-тих-тих! Фильм «Чайки», я играю тренера волейбольной женской команды и это делаю достаточно в резкой манере. Он неуютный, желчный, такой весь сложный, запутанный человек. Я уже рисую для себя. Но я делаю это честно, поэтому кого-то цепляет, кто-то говорит: «Не-не-не, это слишком резко для нас, не-не-нет!» Но я говорю: я уже для себя начинаю рисовать.

Ведущий: А если вернуться вот к теме обиды. А прощаете вы легко?

М. Пореченков: Вообще легко. Не всё. (Смеются.)

Ведущий: Вот-вот-вот, а вот с этого места поподробнее. Вы помните ситуации, когда вы понимали, когда было тяжело простить, и вы понимали, что надо простить, но не смогли?

М. Пореченков: Да. Потом, со временем.

Ведущий: Со временем простили или со временем поняли?

М. Пореченков: Со временем простил, да. Но это длинная история — прощение, она очень сложная. Это такой мучительный процесс. Потому что это борьба с самим собой, именно с фразой «Казнить нельзя помиловать».

Ведущий: Да-да-да.

М. Пореченков: Сначала ты ставишь резко запятую: «казнить, нельзя помиловать», потом запятая перемещается туда: «казнить нельзя, помиловать». Это борьба внутренняя с самим собой, со своей совестью, со своими внутренними страхами, ощущениями реки жизни, которая все-таки несет, берега проходят, появляются новые горизонты. И ты должен этому соответствовать, потом обращаться обратно и говорить, что мы все люди как реки. И вот протекает эта вода, а мы становимся другими — и надо прощать.

Ведущий: Я много раз признавался уже: вот сама тема прощения — я ее очень сильно передумал. И я честно вам скажу: я вам благодарен за эту оговорку — «не всё». Потому что когда мне человек в кресле правды говорит, что он легко прощает, я, честно говоря, ему не верю. Мне кажется, либо его не обижали, либо он не замечает даже за собой, потому что это очень тяжело. Но вот у меня был недавно один гость. Я у него спросил, в чем, на его взгляд, особенности христианского прощения. Ну, вот мы христиане же — или стараемся быть христианами. И он сказал, что только в христианстве прощение есть безусловное требование, что мы не можем не простить всё. И нет, так сказать, количества прощений — нам об этом Священно Писание говорит.

М. Пореченков: Да. Индульгенции никто не выдают, чтобы…

Ведущий: Да, да, да. Вот это же… ну это очень непросто.

М. Пореченков: Мы мучаем себя, ну мы же грешим и каемся. Именно в этом и есть внутренние мучения. Именно в этом и есть… Как говорят: ну, в ссоре виноваты точно двое — она и ее мать, да? (Смеется.)

Ведущий: (Смеется.) Вот это хорошо!

М. Пореченков: Поэтому мы внутри мучаемся: прощать, не прощать. Мы же в системе координат находимся. Вверх, сюда, где направлено: вверх к Богу, вниз к дьяволу. И так (показывает) нельзя стоять. Можно либо лицом к дьяволу, либо лицом к Богу. По-другому у нас нету…

Ведущий: Да.

М. Пореченков: …у нас другой системы нету координат.

Ведущий: Да, да.

М. Пореченков: Мы, к сожалению, только так. Поэтому как только прощение — мы должны обратиться к Богу, и оставить все, и забыть, и внутри перестроиться. Либо не простить, но тогда — вниз. Тогда мы набираем на себя совсем другой груз и другую ответственность и дальше можем дойти до непрощенных грехов. Но это правда.

Ведущий: А попросить прощения тяжело вам?

М. Пореченков: Сложный вопрос тоже. Не такой простой, как может оказаться.

Ведущий: Не на Прощеное воскресенье эсэмэски всем отправить, кого никогда не обижал и сто лет не видел …

М. Пореченков: Да-да-да. Попросить прощения — это, конечно, тяжелая штука. Опять же борьба внутренняя. Мы все уходим с возрастом во внутреннее созерцание и понимание, что же мы такое и какие страхи, какие страсти, какие проблемы у нас внутри. И познание себя — это такой глубинный длительный процесс, который увлекает и приходит к тому, что мы уходим в бездну. Он так до конца и неразрешен будет в финале нашей жизни. Либо разрешен — внутри будет поставлена точка, после этого скажут: «Надо, пора. Он все понял. Надо, пора! Его надо уже…» А поэтому тяжело всегда. Вообще, признание своих ошибок, признание того, что ты слаб, — это же признание слабости, да? Это сказать: «Да ты что! Что же ты…» А это всегда тяжело. Но сейчас просто приходишь к тому, что просто не надо доводить до этого состояния. Но опять же мы стали хитрее…

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: …с помощью иезуитских техник можем обвинить ту сторону. Потом вроде бы успокоить, успокоить себя и сказать: «Ну не, ну, в принципе, я и не виноват» — да?

Ведущий: А вот если вы не чувствуете вины, искренне не чувствуете, но вот ради мира вы можете попросить прощения?

М. Пореченков: Ну, как говорила моя мама, что со мной можно договориться по-хорошему обо всем, даже на невыгодных мне условиях.

Ведущий: То есть надо уметь с вами договариваться?

М. Пореченков: Уметь со мной… А вот можно и не договориться. И можно круто не договориться. И это тоже есть. Поэтому тут возможности переговорщика… А так, чтобы сказали, что я не виноват, прости, ради мира — ну давайте, пожалуйста, давайте помиримся. Другой вопрос — уступки. Другой вопрос — территории. Это же сложный вопрос. Мы сейчас говорим просто о таком пинг-понге: ты — я — ты… А он же пошире.

Ведущий: Да-да-да.

М. Пореченков: Нити мира присоединяются по-другому, проблемы другие. И «мы держим в своей пятерне миров приводные ремни». Это же все сложно, это же собирательная история, и каждая из тонких нитей имеет огромное значение. В какую сторону перевесит чаша: либо мир — либо не мир, либо прощение — либо непрощение. Можно сказать: «Да, я тебя прощаю», а внутри — цок! — остаться. Теперь об этом тоже. Это тоже сложный вопрос.

Ведущий: Можно быть уверенным, что ты простил…

М. Пореченков: Да, я простил, простил!

Ведущий: А потом ты вдруг…

М. Пореченков: Вж-ж! А оно может вернуться. Он скажет: «Да подожди, стой!» А может за якорь так, что вообще он глубоко в ил ушел, и никак не выдернуть. Это сложная штука.

Ведущий: А вот вы сказали про познание себя. Это вот меня очень-очень интересует — и вообще, и в программе. Это такой мой, что называется, любимый вопрос. Вот вы… когда вы себя в последний раз так вот удивляли сильно? Неважно, в каком — в положительном, в отрицательном, может, — смысле. Ну вот вы думали: «Хм, ничего себе! Вот не ожидал я от тебя, брат!»

М. Пореченков: Вот, смешное. Ну да. В 52 года подрался. Думаю: «Вот не ожидал я от тебя, брат!»

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Это было смешно!

Ведущий: Это было смешно.

М. Пореченков: Это, простите, шутка.

Ведущий: Но вообще, вы можете сказать, что вы себя хорошо знаете?

М. Пореченков: Да нет, конечно. Но я говорю, я же вот чуть-чуть раньше: а, познал себя, поставил точку — и там уже решено: «Хорош, он все понял, его надо…» Ну вот нет, конечно. Ну нет, конечно. Вдруг я — вж-ж! — вдруг такая пуля боком выходит, что думаешь: «У, елки-палки! Ну ты что, брат? Ты же взрослый человек!» И вообще остановиться невозможно. Но в этом смысле и моя мама, и моя супруга — они очень рассудительные женщины, они мне: «Миша-Миша-Миша! Стоп-стоп-стоп…»

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: «…Подожди, ты что?» А меня — фить! — крутит вот так. Ну вот такое тоже бывает. Ну, познать себя — это же такая длинная история. Потом она всегда уходит в одиночество… которое я не очень люблю. Поэтому познать себя — это всегда одиночество.

Ведущий: Интересный разворот.

М. Пореченков: Конечно.

Ведущий: Вы, батенька, философ.

М. Пореченков: Что есть…

Ведущий: Что есть, то есть. (Смеются.)

М. Пореченков: Да.

Ведущий: Скажите, пожалуйста, вот еще раз хочу вспомнить дорогого Сергея Пускепалиса. Он очень любил определение совести пушкинское — «когтистый зверь, скребущий сердце». А вам нравится это определение совести? Вот я имею в виду, вот вы готовы так воспринимать совесть? Или как-то по-другому?

М. Пореченков: Вообще… сейчас… крамола пошла. Что такое совесть? Вот да, ну что это такое? Точное определение. Как мы это можем, да? А я говорю: «Вот у вас есть количество грехов, которое нельзя совершать. Вот это и есть ваша совесть».

Ведущий: В смысле — то, что вы себе ставите как недопустимое?

М. Пореченков: Вы… да, вот вы открываете — там все написано. Это очень просто. Их там немного.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Это и есть совесть. Она всегда вот так написана. Это не размыто, потому что совесть такая может быть — она может быть толстокожая, может быть тоненькая. Может каждый раз уничтожать себя, а может, вообще, моя совесть спит все время.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Не-не-не, там все написано. Вот там. Вообще все. Открыли и посмотрели — там все написано. Вот она, база, — и вы вниз не можете. Вот так и ходите здесь. Это ваша совесть. Вы уж, пожалуйста, не убивайте. Вы уж, пожалуйста, не сотворите. Вы уж, пожалуйста, верьте. Эге, совесть! А там уже будете нанизывать, как бусинки, все ваши украшательства. Не возжелай, пожалуйста! Вот она, совесть! Где еще написано о вашей совести? Она может быть такая — зверь, красивый образ. Она может быть больше, ниже, меньше. Сочувственная, нет — какая? Покажите мне. Ну, или кодекс бусидо — давайте туда.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Ну, какие еще варианты, да?

Ведущий: Ну да.

М. Пореченков: Ну, других вариантов нет.

ЛЮБОВЬ

Ведущий: Любовь. Про любовь давайте поговорим. Мы уже так все время, да?

М. Пореченков: Да. Ну, мы же все время вокруг ходим, а без нее никак.

Ведущий: Никак. Но мне как-то очень понравилось то, что вы сказали, что хочется, так сказать, с палкой, а потом… потом…

М. Пореченков: Да, конечно. Конечно. Но просто это самая сильная вещь. Мы же понимаем, что любое чувство, которое возникает в нас, оно имеет энергетическое воплощение. Мы понимаем, что есть эта привязанность. Мы понимаем, что это действует. Я вижу, как меняются глаза детей. Я вижу, как меняются глаза у супруги. Я вижу, как меняются мамины глаза. Я это вижу все. Поэтому я понимаю, что любовь — она осязаема. У нас есть какие-то рецепторы, к которым мы подключаемся — ш-ш-ш! Аватар, да? Мы подключаемся, то есть Создатель сделал так. Но мы это не видим. Поэтому все время говорится о любви. Но мы ее не видим, поэтому надо чувствовать, поэтому нужно переживать, поэтому нужно страдать, поэтому нужно волноваться — для того, чтобы этот механизм всегда работал. А она самая сильная.

Ведущий: А вот Андрей Сергеевич Кончаловский в какой-то из своих книжек написал, что любовь всегда соединена с болью. Всегда. Вот вы согласны с ним в этом?

М. Пореченков: Страсть соединена с болью. Мы юношеские любови свои помним — да, страсть всегда. Мы говорим: «Это и есть любовь». Нет.

Ведущий: Нет.

М. Пореченков: Любовь есть другое состояние. Любовь есть внутреннего сопереживания, любовь есть внутренней открытости, любовь есть к Родине. Греки считали, это самая высокая любовь. Вот она такая — с самопожертвованием и отдачей полной этому месту, этой стране, этой Родине. Неважно, какая она. Неважно. А важно, как вы к этому относитесь, готовы ли вы на это — отдать себя.

Ведущий: А с самопожертвованием всегда любовь связана?Такая — настоящая, глубокая…

М. Пореченков: Ну, отщипнуть надо от себя, конечно, если это любовь настоящая. Ну, надо. Иногда отщип не бывает… ну, не больно… Ты с радостью это делаешь. Ну конечно. Ты говоришь: «Да, я готов к этому. Это не доставит для меня, мук и страданий. Да, я готов, конечно. Как? Вы что? Пожалуйста. Забирайте». Любовь зрителя — это то же состояние: пожалуйста, берите! Ешьте меня ложками! Пожалуйста!

Ведущий: А интересно вот, как вы говорили, ссылаясь на своего педагога: ты же в состоянии дуэли, да? Или как вот? Подходишь…

М. Пореченков: Да, драки. Все время драки, да.

Ведущий: Драки… Но любишь, да?

М. Пореченков: Конечно.

Ведущий: Но любя, да? (Смеется.)

М. Пореченков: Так, любя, леща…

Ведущий: А вот знаете, как… Сейчас подумал, поскольку я имею отношение к преподаванию вузовскому, я помню, у нас была замечательная преподавательница, Может быть, она самообманывалась, но она открыто говорила, что она студентов не любит. И в общем, честно скажу, что общаться с ней было неприятно. Но вот профессионал — она, правда, язык преподавала иностранный — она была великолепный, вот просто очень крутой.

М. Пореченков: Ну…

Ведущий: А в вашей профессии возможно такое? Когда ты…

М. Пореченков: Когда ты зрителей не любишь?

Ведущий: Да.

М. Пореченков: Для меня — нет. Люди по-разному работают. И как бы люди по-разному настраиваются на работу. Кому-то нужно поругаться для того, чтобы выйти и быть готовым. Для меня это не надо. Мне надо быть в хорошем расположении духа. У меня есть своя настройка на спектакли, свое волнение, свой трепет. Нет, это не моя история. У меня уже есть своя придуманная структура, по которой я настраиваюсь и работаю. А без любви я не понимаю, как это делать. Ну, надо всегда хорошо относиться.

Ведущий: А ненависть как чувство противоположное любви. Я как-то у одного гостя спросил, что вот, ну любви, мы все говорим, что надо учиться. И заговорили про ненависть. Он говорит: а вот ненависти учиться не нужно, она нашему падшему состоянию и так присуща. Поэтому, говорит, тут совсем другое отношение. А вот вы согласны с тем, что не нужно… что она и так…

М. Пореченков: Слишком крепкая штука ненависть. Ну, просто она слишком колючая, да? Опять же — я про себя говорю. Это момент вспышки гнева, это не ненависть. Ненависть — это длинное чувство, связанное с плохим образованием.

Ведущий: С образованием с плохим?

М. Пореченков: Конечно.

Ведущий: Почему?

М. Пореченков: Потому что ненависть не рассматривает объект, который ты ненавидишь, с разных сторон. Он смотрит только на одну неправильную сторону, раздражающую тебя. А коль ты глуп, коль ты не обучен, сер и туп, тогда у тебя нет возможности и инструментария исследовать предмет твоей ненависти. Как только ты начинаешь его исследовать, ты начинаешь находить вещи, по которым ты можешь это обойти, воздействуя точно так же на него.

Ведущий: Вы рассуждаете, то есть это связано с разумом. А когда ненависть перестает…

М. Пореченков: Я рассуждаю, да. Я еще раз скажу: ненависть — длинное чувство.Поэтому я и говорю сразу: вспышка гнева и злость — это одно, а ненависть…

Ведущий: Понятно.

М. Пореченков: …это очень мощное и длинное чувство, которое проходит во времени. То есть я ненавижу — значит, я долго воздействую и долго… А-а… нет. А злость: я тебя! — и все. Это бывает. Но это совсем другое состояние. Только мне кажется, только с общей культурой и образованностью состояние ненависти. Ниже культура, ниже образование — выше ненависть.

Ведущий: Возвращаясь к вашей фразе о том, что можно сыграть, все, да — предметы и прочее. А любовь можно сыграть?

М. Пореченков: ну, был артист Рыбников, который это делал блестяще. Но опять же это… характер амплуа, да? Но все равно — глаза, зеркало души. Все равно ты должен что-то переживать. Это не обязательно химия любви, которая вспыхивает между двумя людьми, которым потом не расстаться, и они вот так соединились, и больше им не разойтись. Но что-то чувствовать в этот момент, что-то переживать, что-то — тррр! Тррр! Сердце заколотилось. Ах-ха! — изменилось дыхание. Есть техники, по которым можно это сделать. Ну я поменяю вам дыхание — и вы сыграете прекрасно любовь.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Ну хотя бы что-то пунктиром, но все скажут: «Смотрите — он переживает, что-то у него там происходит!» А это просто дыхание.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Ну, давайте разберем, да, и визуальный эффект, да? Это изменение сердечного ритма, давление и дыхание. Хха-хха-хха! Все – и вы уже понимаете, что что-то он чувствует, что-то между ними происходит. А есть спокойное состояние — и внутри: чук-чук-чук! — мурашки. Сыграть? Сыграть, переживая. Все равно — сыграть. Я все время в сторону игры ухожу.

Ведущий: Тоже такой вопрос, он часто возникает, конечно, и наверняка его и задавали вам, и наверняка вы думали. Я сейчас про то, чтоб сыграть святого, да? Не просто сыграть. Вот мне, кстати, Михалков Никита Сергеевич, когда я у него спросил: «Вот неверующий человек может сыграть святого?», - а он говорит: «А что он будет играть?» Вот он так к этому подошел, по крайней мере, в тот момент, когда спросил. Но вот если… не просто абстрактно, вот можете сыграть святого? Я не знаю, преподобный Серафим Саровский, который вот воплощенная любовь — воспринимается нами, да? И каждый, приходящий к нему, — он им говорит: «Здравствуй, радость моя!» — и прочее. Вот можно это сыграть?

М. Пореченков: Такое упрощение, мне кажется.

Ведущий: Понимаю.

М. Пореченков: «Здравствуй, радость моя!» Это «ты пришла ко мне домой, а я растерялся», — ну, понимаете?

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Ну вот фильм «Сибириада». Там Кадочников — вечный дед. А я говорю: «Вот смотрите, какой интересный образ создан». Внутреннее умиротворение, а со страстью относящийся к людям. Со страстью!

Приходит этот, молодой, а он — раз его за руку! Ого-го! Был бы сильнее, если б… И опять он… Ну, какое-то отношение есть. Какая-то жизнь! А мы с вами представляем это: святой — значит, — уууу! — уехал. Нет. Нет. Как раз страсть к людям, которые к нему приходят, любовь к этим людям. Не «Здравствуй, бе-бе-бе, бу-бу-бу». Нет. По-разному бывает.

Ведущий: (Смеется.)

М. Пореченков: Но точно не спокойное отношение. Но точно — не спокойное.

Ведущий: Не улыбка Будды. Да.

М. Пореченков: Не улыбка Будды, да, и всё — звенящая нирвана. Нет. А это состояние взволнованности по отношению к людям, которые приходят к тебе, вникание в их проблемы, в их переживания, страхи.

Ведущий: Но это посильная профессиональная задача?

М. Пореченков: А… посильная! Это посильная профессиональная внешняя задача.

Ведущий: (Смеется.) Глубоко нырнул!

М. Пореченков: Да! (Смеется.)

Ведущий: Финал, Михаил Евгеньевич, финал у насс вами…

М. Пореченков: Да.

Ведущий: Я правильно понимаю, что у вас сейчас сын младший — он в кадетском классе.

М. Пореченков: Да.

Ведущий: А если вот история повторяется, и он к вам приходит в какой-то момент и говорит: «Папа, я что-то все решил поменять. И не буду я заниматься вот этим военным делом. Вообще, я хочу поступать в театральное училище». «Поддержать нельзя отговорить» — где вы поставите…

М. Пореченков: Поддержать!

Ведущий: Поддержать?

М. Пореченков: Нельзя отговорить. Нельзя. Да, поддержать.

Ведущий: Как-то вы грустно это говорите.

М. Пореченков: Не-не-не, нет, я просто… Я в своей жизни когда-то сделал точно такой же выбор.

М. Пореченков: Поэтому я и говорю — поддержать.

Ведущий: Именно потому, что вы сделали?

М. Пореченков: Нет, надо поддержать. Просто поддержать. Дальше будет его работа. Но поддержать – сто процентов. У меня тут никаких сомнений нет. В выборе детей всегда нужно поддержать. Если мы об этом говорим. Каждый раз приход человека к новому открытию себя, к новым возможностям и внутренним желаниям, потребностям и стремлениям — всегда поддержать.

Ведущий: А если вы вот думаете: ну вот, старик, это вообще не твое!

М. Пореченков: Поддержать.

Ведущий: Все равно?

М. Пореченков: Да. Это уже его шишка.

Ведущий: А вы будете, поддерживая, выражать сомнения? Или это усложнение картины?

М. Пореченков: Сомнения — тяжелая штука, которая может убить все.

Ведущий: Ну, то есть, поддерживая, нельзя тут какие-то полутона?..

М. Пореченков: Еще раз скажу: аккуратная поддержка — это тоже большое искусство. Нельзя поддерживать: взял за шиворот — я тебя поддерживаю! — а ты там ноги поднял и висишь, кайфуешь. Это одна поддержка. Другая: ну давай, ну давай вместе пойдем! Ну давай! Я как бы для себя решаю одну из задач, что нужно идти вместе. Поддержка это? А я говорю: давай попробуем! Вот что? Попытайся. Во всех, во всех проявлениях нужно поддерживать.

Ведущий: Ну, то есть «поддержать» — в смысле быть рядом, не бросать, да?

М. Пореченков: Быть рядом. Нет. Всегда. А может, даже когда он и не прав, тоже поддержать.

Ведущий: Спасибо. Спасибо вам огромное.

М. Пореченков: Спасибо вам!

Ведущий: Это был Михаил Пореченков. А мы продолжим писать «парсуны» наших современников ровно через одну неделю.