«На 26-й неделе позитивные впечатления очень резко поменялись на „очень страшно“», — иерей Антоний Смирнов

Да, я знаю, вы про это не раз говорили, притом что папа ведь искал, он разные, так сказать, пробовал, изучал разные религии. У меня, знаете, какой здесь сейчас возник вопрос, когда я вас слушал? А правильно я понимаю, что это был, помимо прочего, еще опыт чтения, отличающегося от чтения художественной литературы? Потому что художественная литература — там ты туда, наоборот, ныряешь, а тут, получается, на вас вышло?

Да.

Это верно я понял, да?

Это очень верно. Но я бы еще уточнил. Я скажу так, что для меня художественная литература, школьная программа... Шестнадцать лет — только-только школа заканчивается...

Да. Да.

В силу того, что я был профессиональным спортсменом, понятное дело, что волей-неволей приходилось знакомиться с художественной литературой. Но все равно для спортсмена не так много сил и времени остается, чтоб прям с головой туда уходить, в литературу. Но хочу сказать, что после прочтения Евангелия, после воцерковления мое отношение просто к литературе очень сильно изменилось. Мне сложно объяснить почему, но слово полюбил намного, намного сильнее, намного больше. То есть я стал читать книги постоянно после воцерковления. Мне хотелось бы сейчас вернуться в то время... (Смеется.)

Опередили вы меня, я хотел спросить, эта плохая привычка у вас сохранилась или нет. (Смеется.)

Ну да.

Отче, а я вот, знаете, я недавно прочитал у нашего философа замечательного, Владимира Кирилловича Шохина. Встретил одну фразу, которая мне очень понравилась. Он сказал, что слово Божие тем и отличается, помимо прочего, от слова человеческого, что не только мы, читая его, можем судить, но и оно судит нас. Вот как вы думаете, а как вас сегодня судит слово Божие?

Очень сложный вопрос.

Я понимаю, что вас невольно ставлю в ситуацию, когда человек говорит: «Ну, я плохой христианин...», да?

Ну да.

Ну а вот как вы это чувствуете? Вас как-то это, не знаю, обжигает? Ну вот эта вот встреча, ведь у вас есть вот этот опыт...

Ну я сейчас ваш вопрос более глобально воспринимаю, не просто как когда вот я открываю книгу и читаю... Для меня, и, как я думаю, для всякого христианина, слово Божие — это не просто  слова на странице какие-то, это просто уже суть твоей жизни и отношения с Богом. И вот... с шестнадцати лет (мне сейчас тридцать семь лет) как-то вот, воспринимая в общем свою жизнь, могу сказать, что вот как-то воспринимаю слова Божии и суд Божий к себе как такой любящий, но строгий отец. Это такое очень гармоничное сочетание. Любящий отец, и любовь такая... спасающая — не в современном понимании такая, как ее называют...смазливая, назовем так, а такая мудрая любовь, такая прозорливая, спасающая, вразумляющая, я бы сказал, что Слово Божие ко мне обращается, в этом отношении вот Суд Божий через Слово Божие — как любящий отец с любовью такой мудрой, христианской, заботливой и спасающей.

Я вот в этой теме нередко у гостей спрашиваю о том, проходила ли вера через какие-то испытания. В вашем случае мы понимаем, что, когда у вас появились особые детки и вот эта молитва, которая стала твориться сама собой, это было большим испытанием. И это вот испытание прямо евангельское, да? Потому что когда я вас смотрел, как вы про это рассказываете, я просто слышал вот эти голоса евангельских… со страниц Евангелия, что, Господи, вот, мой ребенок болен, помоги мне. Но было ли это испытанием веры?

Сто процентов, можно сказать, что это было очень серьезным испытанием веры. (Вздыхает.) Вот самый начальный, первый вот этот короткий период, когда вдруг я осознал, что у меня сейчас родилась двойня на очень раннем сроке, да, смертельно раннем сроке — это двадцать шесть недель, девятьсот грамм.

И диагноз же вам сразу сказали? Или не сразу?

Ну, диагноз... Врачи...

Позже, да?

У нас тем более, к сожалению, в России диагноз очень поздно вообще говорят. Лучше бы пораньше было сказать родителям, чтобы они начали что-то с этим делать. Потому что диагноз «ДЦП» чаще всего говорят у нас — ну, такая практика — с года, когда, вообще-то, реабилитологи говорят, что «ребята, уже время, самое драгоценное время уже упущено». Лучше всего начать реабилитацию вообще — сейчас есть такой подход, — когда ребенок в кювезе находится, то есть он еще донашивается в кювезе в реанимации, и уже может реабилитолог приходить и что-то с ним делать. Я еще не знал этого диагноза. Вначале просто: ваши дети при смерти. Двойня. Изначально от того были очень позитивные впечатления. Я был на службе в келье, матушка мне звонит... Я знал: как-то вот она должна была пойти к гинекологу на УЗИ, но как-то я не обратил сильно на это внимания, вот да — УЗИ и УЗИ. Вот она мне звонит и говорит: «Ты... У тебя есть куда сесть? Можешь присесть?» (Смеется.) Я сажусь, она говорит: «У нас двойня». Нет, просто: «У нас двойня и все хорошо». И конечно, был шок и радость. Двойня — это же удивительно! А потом все поменялось на двадцать шестой неделе, вот эти позитивные впечатления очень резко поменялись на то, что это очень страшно, и непонятно, что будет с нами. В этот момент, когда я понимал, что все очень плохо, что просто катастрофа, впереди неизвестность, и она очень плохая неизвестность, в этот момент подступает прямо черная туча, не знаю, как это охарактеризовать: это лукавый к тебе подступает или просто... в том числе и психологическое твое состояние — просто уныние, депрессия, да все что угодно, как это можно назвать... Я понял: вот если сейчас я не возьму себя в руки и не скажу как-то в глубине своего сердца: «Господи, сейчас очень плохо и страшно, но я все равно Тебе доверяю и я верю, что Ты не оставишь меня, поможешь», если сейчас я это не сделаю, то мне будет просто в сто раз хуже и я пропаду. Я впаду в очень страшное состояние отчаянья, и смогу ли я пройти этот путь, я не знаю. И поэтому я сделал в этот момент, в самом начале я сделал выбор свой: нет, я хочу с Господом, несмотря на то, что у меня сейчас нет ответа на все, что со мной происходит. И это было очень важно на самом деле, и это очень помогло. Это очень помогло держать себя в руках.

Вот вы опять же говорили, что молились просто постоянно, ежеминутно...

Да.

Понятно, что этот опыт был связан с этой тяжелейшей ситуацией. А вот насколько опыт этой молитвы сохраняем, вот что сегодня ваша молитва, это что?

Сколько прошло уже лет, как мои особенные детишки родились? Это случилось в четырнадцатом году... А вот мне бы вернуться бы теперь в прошлое состояние, когда бы, начать усердно, по-настоящему читать правило, которое прямо — стать прямо перед иконой... Ну это так, юмор немного, да... Такие родители, у которых особенные дети... честно говоря, очень долгий период времени у них сохраняется это состояние постоянного как бы вот взывания к Богу из глубин своего сердца. Почему? Ну потому что эти дети рождаются, тебе отдают их в стабильном состоянии, но как бы вообще не в идеальном состоянии. Они не умеют есть, они ничего не могут. Они не могут сидеть, потом они не могут ходить, они не могут голову держать. То есть ты все за них делаешь, полностью. Иногда вот родители, расстраиваются, устают и ждут, когда же закончится этот период вот этого маленького ребенка, когда вот он постарше станет — и полегче станет. Вот, а для таких родителей этот период длится всегда. У нас двойня — Лука и Аня... У Луки, к сожалению, случилось кровоизлияние четвертой степени — внутрижелудочковое кровоизлияние. Из-за этого ему поставили… шунтирование, да? Шунтирование ребенку делают. И из-за этого у Луки четыре нейрохирургические операции, понимаете? Вот с какими-то периодами. И каждый раз операция на мозг для родителей, знаете, это... Ну, как: мы не знаем, что... выживет, не выживет, какой он там будет дальше, какой он не будет... Поэтому этот период длился очень долго. Это, вообще, такая «школа», конечно... Ну, словами не передать. Но потом, в принципе, родители привыкают. Я на себе это ощущаю, потом на самом деле здоровье просто начинает «лететь», к сожалению.

Конечно.

Чисто физиологически, по медицинской науке, если у тебя постоянный стресс, вот эти гормоны стресса — они здоровья вообще тебе не прибавляют. И вот у меня там появились через сколько-то лет — через четыре года — хронические боли у меня появились. До сих пор пытаюсь с ними что-то сделать.

Я немножко, если вы позволите, хотел бы вернуться к молитве, и в том числе еще и знаете почему? Я вот когда готовился к нашей встрече, этот вопрос у меня сформулировался, а буквально на днях я был участником такой одной дискуссии, где было много священников, где говорили о том, а вот что такое молитва священника. Но мы же в основном говорим, или вы в основном говорите нам, как мы должны молиться, что такое молитва, о роли молитвы в жизни христианина, ну вот тем более что вы себя как христианина определили. Я понимаю, что есть вещи, о которых, наверное, сложно сказать, и я не имею в виду какие-то формальные —  а как вы вычитываете правила и прочее, прочее. Но вот просто: сегодня в вашей жизни молитва — это что в первую очередь? Или это как? Или это, не знаю, когда?

Я бы хотел бы здесь уточнить, что, когда христианин становится священником (хотя мы все это понимаем, да, это азы), он не перестает быть христианином, простым человеком. Хотя вот люди, общество чаще всего этого не понимают. Он такой же христианин остается. То есть не происходит чего-то там сверхъестественного со священником. Да, ему дается благодать, ему дается ответственность совершения богослужения, пастырства, душепопечения и так далее. Как у священника меняется молитва после его рукоположения? Во многом она остается такой же, как у христианина, — келейная молитва. Когда я стал священником, я понимаю, что моя молитва поменялась вот в каком плане: я больше стал молиться за других людей. Когда ты не священник, твоя молитва в основном... про себя. Хотя у нас в молитвенном правиле есть, в конце утренних молитв, мы знаем...

Ну да, да-да...

...мы поминаем, конечно... Но у священника все-таки много больше поводов молиться за другого человека. Вот это вот качественное изменение, конечно, серьезно важное.

А вы знаете, вот, кстати, просто очень интересно. Я действительно вот этот разговор, я невольно там оказался участником, где сидели священники и обсуждали это. Они говорят: «Вот часто же (не то что часто — каждый день,  десятки, может быть): “Батюшка, помолитесь о том-то, о том-то”». Вот, говорят, какой ответ священника будет самый правильный? Вот что значит вот?.. Кто-то говорит: «А вот в моменте просто сказать: “”Помолитесь о Николае — “Помоги, Господи, рабу Божьему Николаю”», — говорит, и вот это то, что он еще может? Вот вы как на это?.. Когда вот: «Батюшка, помолитесь!» — вы как это... реализуете это?

Ну я вам скажу так: ну не как, точно, преподобный Серафим Саровский.

(Смеется.) Ну еще есть время, так сказать, да...

(Смеется.) Есть история про преподобного Серафима, такое предание, что вот когда к нему приходили и просили молитв, вот у него в келье очень много свечей было... свечечку поставит — и вот пока она не прогорит, молит за человека. Но к сожалению, в силу того, что далеко не пре...

...у вас маленькие свечки, да? (Смеется.)

...не преподобный Серафим, да и не монах, и времени вот так вот нет, но... все-таки я бы не умалял бы краткую молитву в жизни христианина, сердечную — важно, неформальную. Вот мирянам даю рекомендация: не забывай про короткую молитву в течение дня. У нас столько дел, столько суеты, и мы часто не можем посвятить вот такой длительной молитве время, скажем, христианин. Поэтому большую ценность получает краткая молитва, в том числе священника. Если тем более у него есть социальные сети, его там бесконечное количество просят: «А помолитесь за это, за это, за это...»

А вот, кстати... Вот вы открыли какую-нибудь социальную сеть, вот там пишут: «Батюшка...», понимаете... Вот вы сразу как-то пытаетесь?..

Сразу.

Сразу, да?

Там же просьба какая-то чаще всего. Прочитываешь – и... Да. «Господи, помоги». Я стараюсь написать: «Да поможет Господь вам», как-то... Какие-то еще...

То есть еще ответить человеку?

Нет, обязательно ответить. Тем более у меня блог такой небольшой в сравнении с другими ревностными пастырями, нашими блогерами... У меня скромное количество подписчиков, поэтому... стараюсь каждому...

Ну, прибавится! (Смеется.)

Мне достаточно! Мне достаточно! (Смеется.) Вот. Ответить надо постараться все-таки. Ответить искренне как-то, краткими словами. Краткая молитва, краткий ответ.

(Смеется.) Это хорошо. Отче, а вот еще вот что хочу вас спросить. Вот вы не раз говорили о своем отце как о человеке, который помог вам обрести веру. Поэтому, может быть, таким и будет ваш ответ на мой вопрос... А вопрос следующий: вот когда вы слышите фразу «верующий человек», вот просто не на уровне осмысления, а вот какие сразу, в первую секунду на ум приходят имена? Вот я говорю: «верующий человек» — вот вы про кого думаете сразу?

Ну это те люди, которые на меня повлияли, конечно, в первую очередь, на мою веру, так это...

Ну папа, папа, да?

Ну отец — это по-любому, конечно.

Да.

Но сейчас я мог бы сказать, например, что моя мама. Хотя, вообще-то, в начале моего пути, пути моего папы, моего пути она совсем была неверующая, вообще. Попытка, так сказать, Великого поста моего, да, воздержания — она была очень... уникальная была попытка, вот. я так вот начал поститься, что моя мама на меня посмотрела и сказала: «Ты что, в секту попал какую-то?» Почему — потому что я решил первую неделю есть только черный хлеб с баклажанной икрой... И между прочим, вот я просто ничего не ел, но и не молился. Ну это мои первые попытки, я не знал, что нужно было делать. Ну конечно, когда такое видишь со стороны, ну, тут... Вот. И комментарий был оправданный. Сейчас уже, после многих испытаний жизни, в том числе и испытания главного в ее жизни — смерть моего папы в пятьдесят три года, теперь она верующая. Я с гордостью и с радостью это говорю, вот, что вот теперь для меня верующий человек — это моя мама. Ну, и мои наставники, конечно. Это все священники храма Тихвинской иконы Божьей Матери в Алексеевском, метро «ВДНХ». Многие знают этот храм...

Да, я тоже очень хорошо знаю.

Протоиерей Аркадий Тыщук, вот... Отец Алексей Яковлев, отец Иоанн, отец Сергий и многие другие. Вот вообще все священники... Когда я только воцерковлялся, молодцы батюшки, конечно, пример их... Ну, их пример, вообще-то, в том числе меня вдохновил на то желание, чтобы мне бросить институт и пойти в семинарию. Но они правильно мне сказали: «Доучись. Доучись».

Доучись.

Что я и сделал.

А вот, кстати, насчет алтарного послушания... Я недавно достаточно неожиданно у одного священника встретил выраженную позицию такую, сформулированную. Он говорит: «Я категорически вообще против того, чтобы мальчишки в алтаре служили». Причем я понимал, что в алтаре всякое бывает, и, естественно, к этому надо с вниманием относиться. Но я никогда не встречал, чтобы это выражалось в позиции вот полного неприятия. Вот насколько вам такая позиция понятна и можете ли вы ее разделить?

Мне она очень понятна, но полностью я ее разделить не могу. Я бы сказал бы так: не в каждый бы алтарь я бы отдал бы своего сына, например. Но не потому, что «не в каждый» — это какой-то плохой алтарь, нет... Вот есть алтари, которые вот для детей назидательны будут. А есть, которые... они будут больше назидательны для взрослого человека.

(Смеется.)

(Смеется.) Я мягко буду говорить, да. Например, в алтарь, Сретенского монастыря я бы с радостью отдал бы своего сына. Вот. Ну потому что это... ну это семинария, это монастырь, там предельно все серьезно, и все отлажено, и там по-настоящему молодой человек научится благочестию.

А, кстати, насчет семинарии... Я, поскольку вот у меня сейчас есть, небольшой опыт преподавания в магистратуре, в Сретенке как раз —  замечательный опыт, прекрасные студенты, но я, опять же, столкнулся с тем, что вот помимо учебы есть послушание, и иногда это за счет учебы. Я, естественно, как препод, это категорически не приемлю и считаю свою позицию единственно правильной и возможной, поскольку ну если учиться, то надо учиться. Но я прекрасно понимаю и помню дискуссии разные о том, что как бы мы ни увлекались программами учебными, если мы говорим не вообще о богословском образовании, а о семинарии, то мы должны понимать то, что основная цель — это подготовка пастырей. И то, о чем вот и вы сказали сейчас уже немножко, и вообще о жизни семинариста, здесь, конечно, нельзя недооценивать никак — вот этой атмосферы богослужений и прочее. Но все-таки к моему-то преподавательскому: можно послушание за счет учебы, как вы считаете? Или нужно находить — и можно найти — баланс, чтобы ничто не страдало, ни одно, ни другое?

Вот интересный, момент есть такой, что у Сретенской духовной семинарии есть небесный покровитель Иларион Троицкий, священномученик.

Да.

Известно, что он был одним из самых лучших студентов, вообще-то, академии. Даже, по-моему, красные дипломы вручают имени Илариона Троицкого, если я ничего не путаю.

Вот этот студент, блестящий студент, вот именно он как раз говорил о том, что семинарии обязательно должны быть в такой церковной обстановке, лучше в монастырской. Владыка Тихон (Шевкунов) опирался именно вот на это мнение священномученика Илариона — блестящего студента. И я думаю, что вот иногда, не злоупотребляя, конечно, сделать упор на послушание...

В общем, можно и пропустить?

Ну, можно и пропустить иногда, да. (Смеется.) Иногда. Чуть-чуть.

(Смеется.) Вот так? Не нашел я в вашем лице союзника, отец Антоний! Ну ладно!

НАДЕЖДА

Скажите, пожалуйста, а вот важно ли для вас, как для священника, дать надежду приходящему к вам человеку?

Ну это одно из главных, наверное, что я должен сделать. Это очень естественно происходит тогда, когда человек действительно приходит с глубоким покаянием, глубокое покаяние как бы сопровождается таким каким-то… состоянием непростым того человека. И очень важно в этот момент священнику утешить этого человека, дать ему надежду. И это просто священнику делать, потому что...

Просто?

Это просто. Мы все как и в теории, и батюшки, в идеале, и в практике, чувствуют и знают, что Бог есть любовь и кающегося человека Он принимает с распростертыми объятьями — притча о блудном сыне. И поэтому через слова о любви Бога к человеку, о том, что Он принимает его, Он его прощает, Он дает ему силы на борьбу с грехом дальше, на жизнь, счастливую, радостную жизнь дальше. Эти слова, конечно, человеку дают надежду – это важно, это очень важно проговорить человеку, сказать. Ну, и, на самом деле, священнику вот проявить какое-то тепло... Надежду же можно дать не только какими-то словами — просто своим расположением, просто улыбкой своей, добрыми словами, просто даже погладить по спиночке — это уже надежда для человека на самом деле.

А вот вы когда говорите, что это просто, вы же имели в виду, что просто — ну в смысле, что не нужно сверхусилий, чтобы человеку помочь. А вот в вашем личном пастырском опыте вы можете сказать, что вам это легко дается?

Я вам могу сказать, когда мне это дается очень тяжело.

Скажите.

Это очень тяжело тогда, когда неправильно выстроена богослужебная практика, скажем так, Тогда, когда… вот идет богослужение, литургия, и чаще всего, хотя есть рекомендация Святейшего, что нужно исповедовать накануне на всенощном бдении, но мы знаем, что, к сожалению, очень многие люди...

Большинство исповедуются во время литургии.

...по-разному... Да, вот большинство людей ну не могут себе позволить, или кто-то по лености, кто-то просто по работе – не могут прийти на всенощное бдение. Поэтому все исповедуются чаще всего на литургии. И когда ты стоишь, и вот перед тобой сто человек, и вот ты понимаешь, что через полчаса сейчас причастие, и ты должен вот эту вот всю работу внутри себя, вот эту внутреннюю духовную работу пастырскую сделать... Невозможно быть пастырем если это не изнутри исходит. Ускоренно это когда ты делаешь, это очень...

(Смеется.) На скорости может...

Это очень тяжело. Просто после таких исповедей я потом сижу и прихожу в себя. Потому что ты заставляешь себя спешить. И иногда ты даже просто не успеваешь сделать, что ты мог бы сделать на самом деле для этого человека.

Отче, ну вот смотрите, а с другой стороны, здесь есть еще одна особенность устроения нашей церковной жизни. Ведь, по большому счету, если мы говорим про исповедь... Поправьте меня, но из того, что я понимаю, и знаю, и вижу, священник и не должен на исповеди говорить много, то есть ситуация, когда у нас священник говорит на исповеди сильно дольше и больше, чем исповедующийся, она тоже, в общем, как бы это сказать... особенная ситуация. И скорее, может быть, вот это утешение – оно предполагает общение вне исповеди?

Полностью с вами согласен. Исповедь — это не сеанс у психолога на час. Мы об этом говорим уже очень давно, Ну постоянно мы об этом говорим. Но в то же время, мне кажется, важно начать сейчас проговаривать, что, например, мы можем исповедь превратить в какое-то просто формальное проговаривание. Мне кажется, что вот этот вот какой-то пастырский контакт вот этот — он должен быть.

Он должен быть обязательно.

Но сколько на него нужно? Ну хотя бы, я не знаю, ну... Ну три минутки дайте хотя бы. (Смеется.) Вот. Чтобы человек выговорился, и чтобы священник ну хотя бы сказал бы пару слов, а может быть, чуть больше, без спешки, спокойно. Чтобы человек почувствовал вот это вот отношение священника к нему такое вот... Ну, а что может почувствовать человек, когда он видит, что священник вот так вот спешит?

А вот мы начали с того, что священник помогает обрести надежду. А вот опять же — ваш опыт: это часто нужно? То есть вот среди приходящих это, не знаю, каждому второму, каждому первому? Уныние, депрессия — это часто встречающиеся состояния? С чем люди приходят чаще всего?

Да вообще чаще всего на исповедь приходят люди не с лучшим настроением и состоянием, ну...

Ну да... как бы не очень понятно, чего... (Смеется.)

Да. Хотя на самом деле бывают редкие случаи, когда человек воспринимает покаяние не как что-то негативное в своей жизни, а как позитив и радость на самом деле. И мы говорим о том, что истинная радость — она может родиться только лишь у человека после покаяния, в единении с Богом. Вот истинная, настоящая радость у человека. А так да, люди чаще приходят с таким... непростым состоянием, и важно все-таки, даже если этот человек к тебе часто приходит, все равно, чем чаще, тем лучше, мне кажется, чтобы священник сказал пару таких слов, которые дают человеку надежду и силы для того, чтобы идти вперед дальше. Это важно. И много не нужно. Даже вот своим детям, когда отец много работает, много служит и ребенка видит совсем мало, да ребенку хватит пары добрых слов и небольшого внимания, чтобы он получил огромную энергию на жизнь дальше.

А здесь вот вы частично уже, может быть, даже ответили, когда вы сказали, что можно просто погладить человека по плечу... какие способы, может быть, лучшие способы борьбы вот с этим тяжелым состоянием? Я помню, что в свое время, когда я был в школе, тогда появилась впервые, очень модная была у нас книжка переводная Дейла Карнеги «Как завоевывать себе друзей...», значит, «...оказывать влияние на людей» и прочее. Все ими зачитывались, этими... там пара книжек у него была. Запомнил фразу такую. Он говорит, что «я очень долго переживал по поводу того, что у меня нет ботинок, пока не встретил человека, у которого не было ног». Я думаю: о, круто, там, всё. И — ну вот классно, все понятно, да? Чего переживать — есть большие и маленькие эти... А потом, со временем, я понял, что ну хорошо, но ботинки-то у тебя от этого не появляются, а они все равно нужны. То есть вот эта рациональная история не очень работает. А что работает вот в утешение и помощь человеку?

Ну я вам скажу так. У батюшки есть...

...волшебная палка! (Смеется.)

Да. (Смеется.) Большое преимущество, если сравнивать просто вот с христианином. Это я сейчас понимаю, общаясь с молодежью. Я сейчас ответственный за молодежное служение в храме...

Я вижу, что просто когда вот священник начинает идти, как бы делать шаг вперед к этому человеку... Конечно, сейчас идет разговор про людей, которые вот пока еще не вошли вот глубоко в церковную жизнь, да? Вот этот вопрос ваш, может быть, более актуален для людей, которые уже давно в Церкви, например, для него священник уже не что-то такое вот необычное. А вот для людей, которые вот только-только начинают шаги в храме, когда священник просто делает какой-то шаг к нему, начинает с ним говорить, интересуется его жизнью, у них уже просто вот крылья вырастают за спиной. Им очень интересно становится общаться со священником, и какие-то самые простые слова...

А вот с чем это связано, по-вашему? Просто с тем, что священник оказывает внимание, или с тем, что, как один священник недавно сказал, который много работает с молодежью, он говорит: «Я в какой-то момент понял, что две самых часто встречающихся эмоции у подростков — это боль и ощущение, что они никому не нужны». Вот вы с этим согласитесь?

Ну, в какой-то мере, соглашусь. Тут две причины, почему так люди, открываются, так позитивно реагируют. Во-первых, это предрассудки у людей, что священник — из какого-то царства непонятного вообще человек, недосягаемая какая-то личность, с ним невозможно поговорить. Уже удивление, уже радость, что он подошел сам к тебе и стал с тобой говорить. Даже, наверное, три скажу... Второе: все-таки не нужно забывать, мне кажется, что вот наша вера в то, что в таинстве Священства все-таки священнику дается благодать, и его слова имеют все-таки особую силу, когда он обращается к людям. Вот мы в это верим по крайней мере, что священник имеет особую силу слова. Даже если у него нет особых каких-то риторских дарований и талантов, он все равно может как-то вот сказать так по-особенному, что это затронет сердце другого человека. Ну и в том числе вот то, что вы сказали... Это, кстати, да, это очень важно, это очень интересно: тогда, когда подросток или молодой человек… возникает такой период в его жизни, когда, например, родители уже не авторитет... Авторитет становится учитель, спортивный тренер... И вот как здорово, если бы авторитетом стал бы батюшка. Это вовремя если вот он появится в жизни этого человека.

Что-то в «Надежде» про уныние много говорим, но от противного, да? Вы как-то сказали, о своем опыте говоря, о преодолении этих темных состояний, что нельзя много думать, потому что, если начинаешь думать, сходишь с ума. Но тут возникает вопрос, может быть, он такой немножко схоластический, отвлеченный, не знаю, рациональный: ну а как же не думать? Мы же должны рефлексировать, осмыслять как-то свои поступки и прочее. Вот как это соотнести с тем, что не думать — или все-таки думать? (Смеется.)

Это, кстати, похожий вопрос, вот как вот иногда люди задают вопрос: «А как мне рассуждать?» То есть вот иногда вот думаешь, впечатление: нужно вообще отвернуться и ни на что не смотреть... Если что-то видит человек, у него автоматически анализ идет просто вот в голове?

Ну да.

Ну мозг у нас так устроен...

Да, устроен, да.

Мы анализируем. Мы — нравственное существо, и мы оцениваем, хорошо это или плохо.

Да.

Дальше плохо, когда мы начинаем уже на личность переходить, осуждать. Почему я так говорил когда-то где-то в интервью, что... слишком много думать — плохо? И про что я там говорил? Про то, что… именно в отношении родителей, у которых родились особенные дети.

Понятно... Особенно не фиксироваться: «это ой как кошмар», да?

Это, во-первых, трагедия в жизни родителя, а во-вторых, вот эти родительские чувства, что этот ребенок будет теперь всю жизнь вот так вот страдать. Вообще, ты ответственен за жизнь этого ребенка, и ты — причина того, что в том числе что это так случилось. Если ты постоянно будешь об этом думать, это будет просто конец. Ну, если у тебя и так тяжелая ситуация...

Понятно.

...тебе нужно это преодолевать. Если ты будешь постоянно еще об этом думать, то, вы знаете, ничего не получится, все разрушится. Вот известный вопрос, когда задают себе его люди: не «за что?», а «для чего?».

Да, а для чего.

Не «за что?», а «для чего?». Так сказать, твои мысли в правильном направлении...

Но вы-то как раз сказали, я хотел как раз спросить, вы-то как раз сказали, что вы тем не менее считаете и думаете и над тем, за что.

Да, да.

Ваш ответ — он отличается от того, что обычно говорят.

Да.

Но при этом он все равно смыкается… То есть вы-то говорите: «Думаешь: “За что?” — но именно чтобы ты бы сподвигся к покаянию», это фактически «для чего-то», чтоб ты покаялся, да?

Да. Я люблю говорить так, что «почему?» — и то, и другое на самом деле. В первую очередь — «для чего?», но не забывать, «за что?», тоже не забывать об этом. Важный вопрос. Просто человек изначально ну не готов сразу его адекватно воспринимать, потому что Промысел Божий — он многогранен, многообразен. Ну, то есть мы своим узким умом, вообще, ограниченным, ну мы не можем даже себе представить, как Промысел Божий влияет просто на очень многих людей. Вот с одним человеком что-то происходит, и мы иногда думаем: «А-ах, это случилось вот поэтому, вот потому, что у тебя было в жизни вот это». Но... Промысел Божий — он такой многогранный, что у него это случилось, а вот двадцать пятого, друг друзей — на него это повлияло, понимаете? То есть вот так вот узко говорить всегда кому-то, и даже самому себе, и кому-то, что это случилось «только лишь поэтому» — ну это очень ограниченно, так нельзя говорить.

Понятно.

На этом нельзя останавливаться.

ТЕРПЕНИЕ

Вы уже упомянули, что вот и папа у вас был профессиональным тренером, и вы занимались профессионально футболом. Вот терпение и спорт — это вещи, так сказать, нераздельные. У меня такой вопрос: а вот эта школа терпения спортивная — она переносится на терпение вообще? Или вот она там и остается? То есть, грубо говоря, вот в других сферах жизни это помогло или это вообще никак не связанные вещи?

Это очень помогло. Могу сейчас даже вспомнить комментарий моей мамы, первый опыт Великого поста – без терпения не получилось вот...

(Смеется.) Ну, то есть, если ...

Я весь был бледный как бы вот, но не молился, ел кусок черного хлеба, терпение мне спортивное помогло. И полностью согласен с тем, что то терпение, которое воспитывается в спорте, оно очень, очень может помочь христианину в будущем — и в его духовной жизни, ну и вообще просто по жизни. Даже по-другому скажу: не только терпение, а даже, в хорошем смысле этого слова, вот это соперничество... Ну, вот это соревнование...

Да-да-да.

Вот это чувство — достигнуть цели, не проиграть, победить.

А «спортивная злость» вам нравится выражение?

Мне нравится это выражение. Если правильно употребляется в жизни, вне спорта, вот. В принципе, да, вот по богословию, по святым отцам мы понимаем, что вот эти вот страсти, которые у нас есть, в том числе гнева, да, вот эти — они если в правильное русло направляются, то они нормальные, в них нет ничего плохого. Тут классические воспоминания:  Христос гневался и так далее. Понятно, что мы еще очень далеко отстоим от безгрешного Христа, и мы грешники вот в этом плане, но... если мы гнев, спортивные вот эти всякие, вот эти состояния борьбы, достижения цели если в духовной жизни будем использовать — а почему бы и нет? Апостол Павел же использовал образ, да? Вот ристалище, да?..

Да-да-да.

И вот бег, когда все бегут...

Да.

...и кто-то один побеждает... Использовал эти образы. Почему бы и нет? Но там, конечно, могут быть перегибы.

Про это есть у меня вопрос, но до того, как мы вернемся к спорту, скажите: а вот вы, как вы думаете, вы сегодня понимаете предел своего терпения?

Ну, как... Вот для вас, наверное, это будет совсем не цифра, но после двенадцати лет брака...

(Смеется.)

Вот... Я понимаю пределы терпения! (Смеется.)

Да, да... Понимаете... (Смеются.) А чуть шире если вопрос поставить? Он у меня в какой-то момент родился, я теперь часто этот вопрос задаю... Ну потому что это же про знание себя, да? Вот как вы думаете, вы себя хорошо знаете?

Ну, без какой-то теории, да? То есть я сейчас не буду какую-то там вот христианскую эту теориюговорить. Но достаточно хорошо я себя знаю. С какой стороны — я имею в виду? Я достаточно хорошо себя знаю в отрицательном плане. Я знаю, что я точно могу быть лучше, вот как я скажу.... Я точно могу быть лучше, чем я есть на самом деле сейчас. В этом плане я хорошо себя знаю, знаю, к чему стремиться.  

Я очень хотел этот вопрос задать. Есть такое клише обывательское, (я, в общем... я лично с ним согласен, но, может быть, вы сейчас скажете, что это не так), что физкультурой заниматься можно, нужно, важно и необходимо, а вот спорт, профессиональный спорт, тем более большой спорт — это вообще на самом деле не про здоровье, а про его потерю в перспективе: травмы и так далее, и так далее. Вот если так развести предельно, это действительно так, вы с этим согласитесь?

Ну с этим невозможно спорить... Ну, вообще-то, да. Если мы сейчас просто говорим про здоровье, то да, конечно, физкультура — это полезно, спорт профессиональный — это неизбежные травмы, это износ организма, износ сердца, суставов или всего остального. Но с другой стороны, у нас, помимо спорта, есть разные профессии, которые тоже здоровья не очень прибавляют...

(Смеется.) Да, прямо... прямо скажем...

Да-да-да... (Смеется.) Но мы в то же время не говорим, что, например, они не нужны. Вот. Я когда-то читал книгу, вроде священник Андрей Овчинников, что ли, написал, я вспоминаю, еще даже до семинарии прочитал — «Нужен ли спорт христианину?» И вот он в этой книге рассуждает как раз, что спорт нужен, и больше такой вот подростковый, а потом, начиная с профессиональной, лучше вовремя «соскочить» оттуда куда-нибудь, во что-то полезное. Но это немного противоречит, вообще-то, современной позиции Церкви сейчас. У нас там целый есть отдел, вообще-то, по спорту.

Да.

Ну, Русская Православная Церковь сейчас вообще поддерживает профессиональный спорт. У нас там духовник есть олимпийской сборной. То есть мы не говорим о том, что вот, профессиональный спорт — это все, ребята, нельзя этим заниматься. Мы, вообще-то, так не говорим. Профессиональный спорт — это да, тяжелый путь. Очень много там искушений и испытаний, которые непросто обойти и сохранить вот, сохранить...

Ну, уже в нравственном смысле вы имеете в виду?

Да, в нравственном смысле сохранить вот человека с большой буквы, христианина, верного Богу, в каком-то позитивном, здоровом духовном состоянии. Но это возможно. Я думаю, это ну как бы...

Да, мы знаем таких людей...

Вот я рассуждаю так, что в любой профессии можно как опуститься на самое дно, так и подняться высоко. Вообще, где бы ты ни находился и кем бы ты ни был на самом деле.

Еще, знаете, если позволите, такой вдогонку вопрос, скорее, родительский, в том числе и потому, что у вас есть свой опыт и вы очень тепло об отце всегда говорите. Я, как и все мы в детстве, занимался, там, разными видами спорта. И я прекрасно помню, что те тренеры, которые мне попадались, там все было очень просто: если у тебя данные есть, если он понимает... Вот я одно время прыгал в высоту. Прыгал я плохо. И я видел, что я тренера не интересую. Ну ходит и ходит, не выгонишь же его... Не пришел на тренировку — никто не беспокоится, пришел, не пришел, в общем... А вот были ребята, у которых сразу... Ну, два-три человека было, то есть из десяти, и тренер с ними занимался. Сейчас, как мне кажется (я сейчас как родитель, вот у меня дети ходят), и я вижу: ситуация другая. Поскольку многие вещи платные сейчас, ну, по крайней мере вот в этой платной области, там вообще тренеру, по-моему, вопрос не данных, ничего, а вот он — ну платят они и платят. Пришел на тренировку — хорошо, не пришел... Вот у меня в этой связи вопрос такой: каким должен быть тренер, вот, по-вашему, что вы можете подсказать родителям, чтобы им,что называется, практический совет: вот если это у тренера есть, отдавайте своего ребенка этому тренеру, если нет — не отдавайте?

Это прекрасный вопрос, Владимир Романович. Я скажу так. Это, в принципе, все понимают, но роль тренера в жизни молодого парня или девушки — это очень важно. Это большой пример, потому что дети, потом подростки — они очень сильно им доверяют, они им подражают, это очень сильно влияет на детей. И вот нравственный образ тренера, соответственно, очень хорошо, позитивно влияет на этих детей. Я могу видеть это по своему отцу и по каким-то своим другим примерам. Я вижу, как пример моего отца повлиял на его воспитанников. Вот в спортивных школах же, там команды, они делятся по возрасту — такого-то, восемьдесят пятого, восемьдесят шестого — это я про свой говорю.

Да-да-да.

Вот. И я могу сказать так, что за многие десятилетия, наверное, и выпусков вот этих парней в футболе вот, наверное, единственная команда, которая сохранила теплые отношения друг с другом, это вот воспитанники моего отца.  Это очень важный, мне кажется, пример, доказывающий, как он с ними общался, какой он давал им пример, что он им говорил, как он поступал. Они все говорят о том, что он оказался учителем их не только в футболе, но вообще даже по жизни.

По жизни.

Просто по жизни. Они смотрят не только на его профессиональные знания в отношении футбола — вообще как он относится к жене, к детям своим, к коллегам. Почему они это видят? Потому что в спорте бывают не только тренировки два часа в день, а сборы. Ну, естественно, месяц — они целый месяц живут вместе на сборах. Иногда, бывает, и семьями тренеры приезжают. Они все это видят, все смотрят — очень важно. На них это очень все сильно влияет. Ну что тут можно вспомнить, в спорте? Представляете, как будет влиять на детей, если тренер не будет ругаться матом? Вот просто тренер не ругается матом и запрещает своим воспитанникам это делать. В то время, когда, мы с вами знаем, молодежь любит сейчас всякие баттлы послушать, рэп, где...

Да. Нет, ну вообще мат сегодня — это просто, мне кажется, это... Да...

Просто это бесконечный мат. Это уже какой будет вклад серьезный, понимаете, если тренер так будет делать. Хотя в спорте, в принципе, принято, в детском спорте даже (в мое, по крайней мере, время — не знаю, как сейчас там), судья мог дать желтую карточку. Ну это да, это, в какой-то мере, принято, но на самом деле, с другой стороны, все понимают, что в спорте, к сожалению, это тоже такое явление, к сожалению, оно присутствует, это — ругаются. Вот если тренер на своем месте будет воспитывать, это уже будет победа большая. Мой папа — каким он образом воспитывал в нравственном  плане ребят, помимо просто поступков своих каких-то, общечеловеческих ценностей каких-то, именно христианское, православие? Он старался делать ненавязчиво, но в то же время использовал какие-то, например, праздники. У него же там ребята были и православные, и мусульмане — разные. Но он же тренер, он имеет некую власть все равно. Вот тут Пасха, например, Рождество — расскажет про этот праздник. Ничего страшного. И никто там не был против, все с интересом слушали. Или, например, они куда-то ездили на сборы: какой-то известный, какой-то древний красивый храм. Очень такая интересная мотивация: «Ребята, завтра очень важный матч. Пойдемте, зайдем». Все такие: «Пойдемте! Пойдем, зайдем!» И никто не говорил: «Что это такое? Я такое не пойду...» Ни один родитель не выступал против: «Что вы тут устраиваете какую-то там вот... проповедь?» — и так далее. Так что в этом плане молодец, не боялся. Это, может быть, не сразу у него происходило, постепенно, он чувствовал свою ответственность в воспитании детей не только в спортивном плане, но и в нравственном, и даже в религиозном.

Но таких людей, наверное, очень немного?

Немного. К сожалению, да. Но вот он оказался таким примером, в том числе и среди своих коллег. Потому что он со временем стал и главным тренером в спортивной школе. А главный тренер — он помогает другим тренерам, молодым, они смотрели за ним. И что вот удивительно – когда случилось вот это горе, лично мое горе... Я даже скажу так, что это потрясло меня больше, чем даже рождение моих детей. Вроде бы как-то странно, да? Мои дети с ДЦП. И вот отец... Вроде бы, отец — это нормально в жизни человека, хоронишь родителей... Но отец для меня был, очень такой... нечто большим даже, чем отец, не знаю даже, как это сказать. Я его называю своим апостолом. Я его так называю. Ну потому что он меня к Христу привел. Он — полный пример для меня вот в плане и жизни, и отношения к семье, отношения к Богу. И Господь его забрал в пятьдесят три года просто так неожиданно! Молодой, здоровый мужик. Он просто на футбольном поле... это частая достаточно история, когда у футболистов сердце останавливается на футбольном поле. У него, видимо, такая вялотекущая была ситуация, вот эта ишемическая болезнь сердца. Вот этот возраст как раз — пятьдесят лет, важно следить за этим. Это же может не заметить человек. Резкая нагрузка — и сердце просто останавливается. Потом вот эта большая очень, тяжелейшая история его трех с половиной месяцев реанимации для меня — это просто… это очень тяжело было для меня. Вот я это воспринимаю как, я не знаю... папа прошел такой путь, крестный путь просто такой... Ну вот когда ты в теории это все знаешь: люди в реанимацию попадают, в коме лежат, и когда ты видишь, как это происходит... Почему я это все рассказываю? Да потому, что вот как-то вот Господь его так вот забрал, так резко, неожиданно, что это не только для нас это было резко и неожиданно, но и для всех тренеров, футболистов, парней... Это такая была вспышка, это такой был шок для всех... И я просто сейчас понимаю, что вот, с одной стороны, можно подумать, что лучше бы он подольше остался бы в этой школе, может быть, он дал бы многое детям, тренерам... Но Богу виднее. Вот так вот резко забрать — это такая вспышка для людей в отношении этой личности и в отношении, что он дал и что он сделал. Думаю, что намного глубже это вообще вошло в жизни людей, в мысли людей. Ну, Богу виднее, Он мудрее намного нас. Это произошло и для них, для меня, и особенно для моей мамы, которая после смерти отца относилась ко всему вот духовному так... А папа ей говорил, что «Господь заберет — побежишь». Ну вот побежала. Побежала. Совершенно искренне побежала, вот. Осознала, поняла.

Вот вы сказали про крест. А обычно мы же говорим, что Господь не дает креста не по силам... А у меня был один гость, священник, и мы с ним говорили, как раз это его была мысль, что крест — это всегда не по силам. Что, говорит, что это значит — «не дает»? Крест всегда не... Потому что как... как... Да? Вот вам какая трактовка ближе?

Кстати говоря, вот вы задаете этот вопрос, и вот ответ длиной в это интервью — вот есть ответ... В начале интервью я сказал о том, что в момент, когда вот этот крест на тебя взваливается, ты только осознаешь, что случилось, очень важно в этот момент сделать выбор свой: ты с Богом или ты хочешь без Бога пройти этот путь. Ты вот в оппозицию становишься в этот момент: «Что Ты такое сделал сейчас в моей жизни? Я не согласен с Тобой и отворачиваюсь», например. Или, наоборот, ты скажешь: «Господи, я ничего не понимаю, чего происходит, но я лучше с Тобой останусь. Ты не оставишь, ты поможешь», да? То есть вот «крест не по силам» — о чем хочу сказать? О том, что крест всегда не по силам только лишь тогда, когда ты сам пытаешься его нести. Вот тогда, когда ты вначале скажешь, что «все, как бы я ничего тут не понял, я это не принимаю, все, я один» — ну все, это он тебя просто раздавит, этот крест. Ты один не сможешь донести. И я вижу, что вот если ты сам вначале скажешь «да» Богу, доверишься Ему, то Господь тебя просто понесет, вокруг тебя будет очень много чудес. Не таких чудес, которых, просили фарисеи, знамений с неба, а чудес через людей. Просто через людей. Поддержка просто бесконечная, помощь... Вот. Поэтому крест Господь не дает не по силам, и он как бы становится тебе по силам только лишь в том случае, если ты несешь его вместе с Тем, Кто тебе его дал, — с Богом. Ну это, может быть, конечно, всем понятно, но вот на практике лучше... рекомендую начать вот, так сказать, с Богом этот крест нести. Без Него будет очень тяжело.

ПРОЩЕНИЕ

А у вас были в жизни ситуации, когда вам было о-очень тяжело кого-то простить или, может быть, даже не удалось?

Нет, я не могу сказать. Таких людей в моей жизни не было, которые мне сделали бы так плохо... Слава Богу, пока их не было... (Смеется.) Вот. Надеюсь, что не будет... Были, конечно, были случаи... Подростком я был, была ситуация, какая-то там драка подростковая, и человека не оказалось рядом, когда он был совсем рядом. Ну, как бы я, конечно, тогда обиделся, и для меня это был ну как бы... знаком того, что как дальше продолжать? Но прошло время на самом деле, и я уже по-другому на это все смотрю и понимаю, что я не знаю, как я себя поведу в другой ситуации, буду ли я таким же героем. А так сейчас... Я, как священник, который другим людям говорит перед причастием, что надо бы простить, теорию знаю как бы, да, и говорю, что прощение — это в первую очередь забота о самом себе. Сейчас очень популярно говорить «полюби себя». А «полюби себя» — это в первую очередь исполни заповеди Божии, это любовь к себе — самое главное. Позаботься о своей душе! Вот ты носишь эту обиду на других, зачем ты это делаешь? Как бы другому человеку вообще все равно, что обижаешься ты на него, не обижаешься. Сам себе рану наносишь от этого. Я понимаю, что человеку нужно время. Вот за пастырскую практику...

Интересно.

Да я думаю, мы все понимаем, что... ну человеку нужно время. Христианин может быть в теории... в прекрасной теории христианской, где Христос говорит, что если вы не будете прощать согрешения ближнего, Отец ваш Небесный не простит. Да, эта теория нам дана для того, чтобы хотя бы начать этот путь. Вот мы любим говорить: хотя бы лечь в эту сторону, вот.

Ползти! (Смеется.) Да-да-да, ползти!

Ползти, да... Хотя бы начать... Да не то, что ползти, хотя бы просто лечь и лежать...

Лечь, да-да-да. В правильном направлении.

Да-да-да. Но нужно время. Что лукавить, да? Кто может сказать, что вот тяжелую обиду он прямо вот так вот может простить? Ну кто так может сказать? Ну мы грешные люди, имеем греховную природу. Нам нужно время.

А вот сейчас я вас слушал и, знаете, о чем подумал? Очень часто мы говорим, миряне говорят рефлексирующие или пытающиеся там как-то над своей церковной жизнью размышлять, что вот Господь милосерден, терпелив, Он нашу многолетнюю одну и ту же исповедь терпит, что вот человек — я десять, двадцать лет исповедуюсь в одном и том же. Вот мне сейчас вдруг стало интересно, никогда этот вопрос не задавал священникам. Ну вы наверняка таких людей знаете, которые к вам ходят и считают, что у них вот... Вот вы так же это воспринимаете? Вы тоже считаете, что этот человек, я не знаю, пять лет приходит к вам с одной и той же исповедью, или он на себя и вы на него смотрите немножко по-разному?

Иногда да, иногда нет. Все зависит от состояния человека, с которым он пришел на эту бесконечную одну и ту же исповедь. Ну это видно, это чувствуется, мы люди, мы друг друга чувствуем. Я знаю этих людей. Не могут они отвыкнуть от вот этой вот внешней привычки, они не могут отойти от этой своей традиции сделать прямо идеально, прям вот сто процентов так же, как было в прошлый раз. Конечно, так батюшка не должен говорить, что «готов поспорить, что...»... (Смеется.) ...что все, что вот сейчас написано, вот у меня впечатление, что точно вот этого не было в его жизни после последней исповеди, прошла неделя, две недели — вот то же самое. Мне кажется, что половина, может быть, из этого — он не успел еще это сделать, но он все равно это написал, пришел.

(Смеется.)

Ну вот у него такая какая-то вот... почему-то возникает такая привычка — опять про то же самое сказать. С одной стороны, да? Но с другой стороны, правда, у людей бывают... «У людей»! У всех у нас, повторяются грехи. Чего я буду про других говорить, я про себя...

Но я-то даже, знаете, скорее имел в виду что? Что вот человеку кажется, что он топчется на месте, что  «лежит», а он уже «ползет», и вы видите, что он «ползет», что он «ползет», а ему кажется, что еще «лежит». Такое бывает? Когда вот вы видите движение, а человек просто это, может, не осознает, не понимает?

Да каждый раз, когда мы говорим об одном и том же... Просто же... нет предела смирению! Ну это бесконечная вот какая-то добродетель вечная. То есть, вообще, Игнатий Брянчанинов говорит, что добродетель смирения — вообще неизреченная добродетель, вообще невозможно описать ее словами. Мне кажется, когда человек по-настоящему искренне, когда каждый раз приходит на исповедь и даже если одно и то же говорит, но он делает это искренне, с сокрушением, с сожалением — ну он смиряется.

То есть уже «ползет»?

Ну он смиряется. Ну просто про самого себя даже если буду говорить, ну это, вообще-то, позор! Вот так если, да? Вот если Христос нас призывает жить так, и мы каждую неделю говорим...

«Не шмогла!» Опять не получилось! (Смеются.)

Ну, это неизбежно как бы, это нехорошо как бы, с одной стороны, с другой стороны, Господь, Который подал нам все эти заповеди, Он же знает нашу немощь все равно... Он милосердный, и Он знает нашу немощь и не отворачивается от нас все равно, если у нас есть искреннее покаяние, желание. Но все равно мы не должны на этом останавливаться. Ну не должны мы на этом останавливаться. Вот вроде мы сейчас это все обсуждаем, одно и то же повторяем... Если мы искренне это говорим — надо проговорить. Искренне говоришь, что… искренне, неискренне — надо чего-то менять в нашей жизни все равно, пытаться что-то делать. Все-таки слова Христовы в Евангелии — они вот довлеют как-то и вот постоянно над нами, что «не все говорящие Мне: “Господи, Господи”, войдем в Царство Божие, а исполняющие волю Отца Моего Небесного». Вот надо нам постараться, конечно, не только говорить, но и исполнять, да?

А вам сложнее исповедоваться или исповедовать?

Ну конечно, исповедовать сложнее.

Сложнее?

Мне кажется, я не погрешу, если скажу, что многим (ну я про себя скажу, но мне кажется, что не только мне, как священнику) не хватает исповеди… как священнику.

Исповедь — в смысле, когда вы исповедуетесь?

Ну да, да, поисповедоваться, да, вот другому священнику. Не хватает. Ну это важно, конечно, чтобы священник... вот я общался недавно с психологом... Психолог обязан тоже, если он с кем-то работает, он тоже сам с кем-то должен работать, там как-то это называется у них... Если он не ходит к другому психологу, то это вопрос ему надо задать, этому психологу. Вот. Я-то тут не знаю, насколько можно с этим согласиться. В плане исповеди — да, точно. То есть если священник всех исповедовал, а сам не исповедуется — тут, конечно, катастрофа это просто невозможно. Очень важно, чтобы священник ходил на исповедь. Это очень важно. И... это большая радость, я про себя могу сказать, что это большая радость, когда я дохожу до исповеди. Но не всегда это получается, потому что у нас священник в таких обстоятельствах возникает, что вот он служит со своими собратьями в храме, он не всегда и не всякому может поисповедаться. Я сейчас буду говорить откровенно. Опять вспомним, что священник — он не перестает быть христианином. Или, например, по-другому скажем:христианин не перестает быть человеком. Когда человек становится христианином, он что, перестал быть тем, кем был раньше?

Ну да.

Он не перестает быть... Я это говорю к тому, что не всегда так просто вот внутри вот братства, храмового братства... священнику не так просто...

Исповедоваться.

...собрату своему поисповедоваться. Разные бывают ситуации, знаете, в отношениях. Вот. Но с другой стороны, вот священник, который знает теорию и который старается в практике это все исполнить, он всегда помнит что, вообще-то, неважно, кто тебя будет исповедовать. Какая разница, кто будет исповедовать? Ты же Христу исповедуешься, да?

То, что вы говорите, понятно, конечно. Потому что невольно, если есть какое-то человеческое, это даже, может, да, что-то неоговоришь...

Да, да-да-да. какие-то глубинные вещи, может быть, какие-то меняющие жизнь священника, какая-то исповедь, решение какое-то необходимое. Ну это нужно идти уже к духовнику и так далее, да...

Я просто опять же недавно был свидетелем такой дискуссии, сейчас думаю, что эта тема — она все чаще будет возникать:вот психология, да, священники, психологи. И вот один из говоривших, он прямо очень серьезное опасение (священник был) выразил по поводу вот этого, огромного увлечения сегодня психологами, психологией. Именно коммерческой. Не психологией как наукой, не клинической психологией, а вот просто вот на уровне как американцы: «Еще у меня есть врач, тренер и психолог».

Да.

Вы чувствуете здесь какую-то опасность, видите в этом переборчик? Как вот говорил этот батюшка, и среди прихожан, и среди отцов уже появляющийся вот этот вот...

Я вижу опасность только лишь для, православных христиан, для церковных людей.

Ну, собственно, об этом и речь, да. Как бы о нас речь...

Да, потому что там да, именно о нас. Я скажу так, что, в принципе, к психологам и психологии я прекрасно отношусь, и у меня даже вот в нашей «молодежке», в храме, где я занимаюсь этим, вообще-то, у нас сейчас начался курс по отношениям... «Психология отношений до брака, в браке». Это очень важно и актуально для молодых людей. И естественно, я пригласил психолога, христианина, церковного человека, вообще даже с богословским образованием, после семинарии. Вот. Поэтому, ну, я скажу так, что психолог и психология, если транслируются христианином, церковным человеком с православным мировоззрением, то это здорово, это отлично. Пусть пользуются все — и батюшки, и миряне. Я сам попробовал в своей жизни. Вот когда я работал со своей хронической болью... Это же хроническая психосоматическая боль иногда бывает вот такого происхождения, вот именно связана с психикой человека, да? И я попробовал психолога. Мне это, правда, не помогло... (Смеются.) Это уже другое, конечно, да!

Да-да, да. (Смеется.) Это как мне один доктор на днях сказал: «Ну, — говорит, — надо, надо, — говорит, — в вашем возрасте... Вот эта процедура, эта, обязательно, обязательно, хотя бы раз в году, — говорит, — всем советую». Потом так помолчал и говорит: «Сам ни разу не пробовал, но, — говорит, — очень рекомендую». (Смеется.)

Вот. Да-да-да. Я, кстати говоря, вот на своем опыте проверил, что такое психиатр и даже антидепрессанты. Вы представляете, я полтора года пил антидепрессанты, чтобы побороть вот эту вот хроническую боль, которая у меня есть. Мне тоже не помогло...

Не помогло?

Нет. Но просто уже... Вот до сих пор у нас в обществе...

«Но штука хорошая!» (Смеется.)

Штука... (Смеется.)

Да-да-да! (Смеется.)

До сих пор у нас в обществе есть страхи и вот такие предрассудки в отношении антидепрессантов, ну, говорят, что «не дай Бог, ты что, ты выпьешь одну таблетку — и все, ты в овощ превратишься,» — типа таких вещей.

Да.

Вот. Я могу сказать, что вот вроде бы не превратился, вот.

Но не помогло! (Смеется.)

Да. Конечно, просто так не надо к этому прибегать вообще, тем более без специалиста — только со специалистом. Вот. Наверное, в чем-то мне помогало, наверное, это. Вот. Только не затягивайте, да, главное! (Смеется.) В чем-то мне помогало. Я, честно говоря, не замечал сильных изменений в себе, психологических, но мои друзья, зная, что я встал на этот путь, иногда вот на мои шутки мне писали хэштег «антидепрессанты» вот.

(Смеется.)

Вот. Прочитывали меня именно так.

Понятно! (Смеется.)

ЛЮБОВЬ

Я недавно был участником одного разговора — «Бог и красота». И мы там на разные темы говорили со слушателями...

А я слушал эту передачу.

Мы вышли на такую тему, собственно, из которой у меня родился вопрос к вам. А как вы думаете, грех может быть красив?

Да. Но он может быть красив именно вот… вы говорили именно, вот про это, что Бог красив не по человеческим меркам. Вот грех красив с точки зрения падшего человеческого видения и природы, конечно, красив.

Такая притягательность?

Конечно, да. Ну вот мы в Библии видим, что Ева увидела, как плод прекрасен, красив, он манит... Мы же молимся периодически о том, чтобы Бог просветил очи нашего сердца. Когда очи нашего сердца непросветленные и омраченные грехом, нам грех кажется красив. А в итоге мы как бы понимаем, что... вот гнилое яблоко внутри.

А вот насчет...

Хотя, на самом деле, я вот, извините, перебью...

Да-да?

Вы, когда дискутировали там на эту тему, специалист по восточным отцам, сирийским отцам, по-моему...

Да, да-да-да...

…он говорил очень интересные вещи. И я, в силу того что писал магистерскую работу в магистратуре тоже по отцам III–IV века, я знаю это толкование святителя Кирилла Александрийского, когда вот он толкует место из Ветхого Завета, где говорится о Мессии, что Он прекраснее сынов человеческих, что Мессия и Христос красивый, это говорится в Ветхом Завете. Вот. А потом, в Новом Завете мы, вообще-то, на самом деле, увидели: правда, Христос красивый. Кто из христиан может сказать, что Христос некрасив? Мы смотрим на Его лик, мы видим эту... Божественную красоту. Невозможно не влюбиться в Христа, мне кажется, видя Его лик. Насколько Он красив, прекрасен. И я не могу согласиться до конца вот, о чем вы там говорили, что Кирилл Александрийский вот и говорит, что ну не можем же мы приписать воплотившемуся Богу человеческую, плотскую красоту. Но это было, видимо, в тот момент важно, и вот аскетический такой подход. Но в то же время, если так вот, по-честному сказать, ну Христос же прекрасен все равно! Мы смотрим на икону например, вот, там, Андрей Рублев. Христос... Это Божественная красота, неизреченная. Ну все равно... Все равно Христос — самый красивый человек... на земле. Воплотившийся Богочеловек. Но это я так немного, извините, отвлекся.

Я в продолжение хотел вот к вашей мысли о том, что нам помогает прояснить, что ли, вот этот взор. В одной из программ ваша матушка совершенно замечательно и пронзительно сказала, и глубоко так... Она сказала, что «мой муж — это любовь Бога ко мне». И знаете, я вам должен признаться, что я вот когда к нашей встрече готовился, я сначала посмотрел какие-то ваши интервью, где вы один, — у меня было одно впечатление. А когда я вас увидел рядом с матушкой, оно было совершенно другим. И чтобы не лукавить перед вами, я скажу, что второе мне понравилось сильно больше!

Интересно...

(Смеется.) Вот! Сильно больше! Вы правда с ней другой, вот когда она рядом? Ну не в смысле, что вот прямо «я увидел другого человека», но, понимаете, это вот... вы смотрите по-другому, говорите по-другому...

Ну это невольно происходит. А мне кажется, что это с любым произойдет.

Может быть.

А я скажу, кстати, вам по-другому, что, например, мне, как священнику, как пастырю, проще быть как бы вот, если можно так сказать, в роли священника, в роли пастыря вот с молодежью, там, или с прихожанами, - мне проще, когда я один.

Понятно. Понятно, да.

Это, кстати, интересный момент такой, да, вот? Потому что священник — он не должен забывать, что, вообще-то, у него супруга и семья есть. Вот это очень важно. И это реально проявляется, вот когда вот если матушка рядом, ну это и внешне тоже проявляется. Ты немножко по-другому начинаешь себя вести, невольно обращаешь внимание на супругу и так далее. Надеюсь, это позитивно на меня влияет! (Смеется.)

Безусловно, да! (Смеется.) Если уж я... Опять же, уж простите, но вот по моим впечатлениям, это очень позитивно на вас влияет!

Ну иногда... одиночество тоже полезно. (Смеется.)

(Смеется.) Ну, это... да... А вот все-таки про семейную жизнь и про любовь, помимо признания о терпении, которое вы уже сделали сегодня...

Да...

…вот любовь, семья — как вы это определите? Любовь в семейных отношениях, вот как вы это чувствуете сегодня?

(Вздыхает.) Может быть, будет банально, но что просто когда начинается семейная жизнь, ты просто невольно переходишь из теории в практику, настоящую просто. Хочешь ты или не хочешь. Ты можешь себе надумать там все что угодно про любовь — до брака. И чаще всего это просто диаметрально противоположно — твои вообще впечатления о том, что такое любовь, семья и так далее. Такая же история, на самом деле, про веру, кстати говоря. Когда вот у тебя возникают трудности в жизни, эта вера как-то может пошатнуться. Если ты в самом начале не скажешь «Господи, я с Тобою», тебе будет тяжело. Мне кажется, так же и в семейной жизни: когда начинаются трудности в семейной жизни и твоя любовь начинает, расшатываться совсем, когда улетучиваются эмоции, в этой ситуации ты тоже в самом начале должен как-то сесть и подумать, что же такое на самом деле настоящая любовь в жизни, как она должна проявляться. На самом деле в теории большинство из нас знают, что такое настоящая любовь. Ну мы христиане православные, – ну что, мы не знаем? Жертвенная любовь, мы все знаем. Это всё в мелочах всё проявляется. И как бы на своем примере, и на примере других людей просто видно, что эта вот наша теория — как же она расходится с практикой! (Смеется.) Вот просто до мелочей, понимаете? Вот только-только вот говорил про теорию, а тут — раз, начинается практика, всё... Всё пошло...

И красиво говорил! (Смеется.)

Да-да-да! (Смеется.) Как важно, да... Как важно нам, поступать... по любви, по настоящей любви. В семье это, конечно, важно, это необходимо. Хотя если мы хотим счастливую жизнь в семье, поступай по любви, по настоящей любви, по христианской. Не будет поступков — ничего не получится. В семье должны быть поступки, как хочешь. Вот как хочешь. Ты должен делать.

Да, тут теорией не обойдешься. (Смеется.)

Да. Долго не продержишься на теории, честно говоря. (Смеется.) Мы это видим как бы вот по практике... по процентному соотношению, так сказать, к сожалению, вот разводов и сохраненных браков, вот... и в нашей стране, и не в нашей стране, где угодно вот. Теория вот больше нравится людям, чем практика.

Отче, у нас с вами финал. Я вам цитату хочу предложить. Я не знаю, читали вы, не читали, есть такая книжка Чабуа Амирэджиби, грузинского автора, «Дата Туташхиа». Мысль такая: «Наглыми не столько рождаются, сколько становятся по нашей с вами вине. Из благородства мы часто склонны прощать глупцам… наглость, которую они позволяют себе однажды по одному лишь недомыслию. Но потом укрепляются в ней все больше и больше, от поступка к поступку. <…> Представим себе, однако, что глупцу не уступили и в наглости своей он был посрамлен. <…> И тогда, каким бы ограниченным ни будь наглец, он раньше или позже откажется от своей низости и, может статься, еще проживет как вполне порядочный человек». Ну, собственно, вопрос у меня вот по основной мысли этого — не уступай глупцу. «Согласиться нельзя возразить» — где вы поставите точку? Даже, скорее наглецу, наверное.

Наглецу. Ну вот на данный момент моей жизни, наглецу — нет, не уступать.

То есть согласиться?

Согласиться, да. Не уступать наглецу. Бывает, путают христианскую любовь со вседозволенностью по отношению к другому человеку. Это неправильно. Очень часто наша вот эта любовь, неправильное понимание любви может вредить другому человеку. Наша любовь должна быть разумной, прозорливой такой вот, мудрой, чтобы она несла пользу другому человеку. Если мы будем наглому постоянно, бесконечно позволять наглеть, то, к сожалению, он не осознает свои ошибки. А в нужный момент сказать ему «нет» — может быть, он в этот момент и задумается.

Спасибо вам большое.

Спасибо за приглашение.

Это был священник Антоний Смирнов. А мы продолжим писать «парсуны» наших современников через одну неделю.