Гостем программы стал многократный чемпион мира по смешанным единоборствам Федор Емельяненко. Представляем вашему вниманию полный текст и видео программы.
«Парсуна» — авторская программа на канале «СПАС» председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главного редактора журнала «Фома» Владимира Легойды.
Здравствуйте, уважаемые друзья. Мы продолжаем цикл программ «Парсуна». И сегодня у нас в гостях Фёдор Владимирович Емельяненко. Фёдор Владимирович, привет.
Добрый день.
Скажи, пожалуйста… Мало есть людей, которые тебя не знают. Но если бы тебе пришлось представиться, что бы ты о себе сказал на сегодняшний день самое главное?
Ну, если бы пришлось представиться, я бы представился: Фёдор Емельяненко. Если о себе что-то сказать: кающийся грешник.
Пять блоков у нас в программе, они связаны с молитвой Оптинских старцев, помнишь, там в конце: «Научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить». Вот пять этих тем последних: «Вера», «Надежда», «Терпение», «Прощение» и «Любовь». Хорошо?
ВЕРА
Первая тема — «Вера». Вот, знаешь, люди же по-разному приходят к вере. Кто-то считает, что многие приходят, когда горе какое-то происходит, кто-то через книжки, кто-то — редко, правда, но вот я знаю людей, которые из чувства благодарности. А вот мне кажется, что твой приход связан с таким получением опыта присутствия Бога? Я несколько раз слышал, когда ты рассказывал: ты оказался в Дивеево, и ты же не в паломничество ехал.
Нет, абсолютно нет, даже был момент, когда я говорил: «Пусть поедут все, я останусь».
А, то есть ты даже не думал ехать?
Нет, не думал. Просто у нас были соревнования, мои ребята, моя команда хорошо выступила, я, конечно, за всех болел, и после этого мы отмечали. Наутро была поездка, даже не паломническая, нам сказали — экскурсия в Дивеево, которую организовал отец Андрей, с которым мы тогда и познакомились. Поездка эта всё изменила, но поначалу я, конечно, по своему самочувствию хотел отказаться.
Понятно. У меня вопрос знаешь какой: вот это чувство, ощущение близости Бога, которое тебя тогда так пронзило, ты с ним живёшь, или бывают моменты, когда оно уходит, и что ты тогда делаешь?
Конечно, я часто вспоминаю такие поездки, как на Афон, в другие святые места, чтобы, скажем так, не вспомнить, а опять же приблизиться к Богу, опять испытать то чувство, которое произошло впервые в Дивеево. Слава Богу, Господь меня укрепляет.
Но я чувствую, когда Господь отступает. Или не отступает — или я отхожу своими грехами, может быть. Но я читал у святых, что многим Господь попускает это ощутить состояние, когда либо он дальше стал, либо человек не чувствует присутствие Божие. В такие моменты я вспоминаю моего знакомого батюшку, который говорил: «Главное — верить, главное — никогда не сомневаться и верить». Даже если мне тяжело, даже если я чувствую, что я далёк в данный момент по чувствам внутренним каким-то от Бога, я прошу, чтобы Господь не оставил меня все равно.
Я думаю, что у многих зрителей, которые тебя видели или читали интервью, да и у тех, кто тебя лично знает, представление о тебе как о человеке таком очень целостном, и, честно говоря, даже кажется, что не бывает у тебя сомнений, что когда произошел у тебя этот переход, то ты ровненько так, спокойненько идешь. Это не так?
Слава Богу, у меня сомнений нет, да. Сомнений нет в Боге, но, скажем, что я иду ровненько, это сильно громко сказано. Иногда падаю и качусь кубарем так, что не дай Бог, Господи, помилуй. Но опять же надо находить в себе силы, чтобы встать и опять всем своим нутром, всем своим сердцем прилепиться к Богу.
Общий такой вопрос: что для тебя в вере самое сложное?
Бывают моменты в жизни, в ситуациях, когда не то что бы сомневаешься, а довериться до конца, на 100 процентов, сложно.
Богу довериться, да?
Да, скажем, полностью отпустить ситуацию, если так можно сказать.
А хочется самому контролировать или что?
Когда не знаешь, не то что бы не знаешь, а… хочется, ну, как у нас, знаете, по-человечески рассчитаешь всё, и по накатанному пути уже как-то планируешь что-то. А когда у тебя есть неопределенность какая-то, я не говорю о спорте или каких-то боях, абсолютно нет, но бывают такие в жизни ситуации, когда не знаешь, как поступить и как правильно сделать. И вот здесь сложно полностью довериться Богу. Иногда бывает. Но я думаю, здесь нужно иногда перешагнуть через себя и всё-таки довериться.
Ты сказал, что сейчас находишься под впечатлением поездки на Афон, ты уже далеко не в первый раз там был?
Я уже был в четвертый раз, слава Богу.
А что ты там прежде всего находишь? Вот это ощущение близости к Богу, которое ты пережил в Дивеево, или просто ты там ходишь на службу? Что для тебя самое важное в таких поездках?
Конечно, ощутить вот этот дух монашеский, присутствие Божие, всё правильно. Я не знаю, я, когда еду на Афон, у меня, слава Богу, всё благополучно складывалось, когда получаешь визу и уже едем на пароме, у меня невольно расплывается улыбка. Просто такая радость, что не знаю даже, как это объяснить, внутренний такой восторг и радость, что я назвал бы это минутой счастья. Конечно, коснуться этого духа монашеского, конечно, помолиться, ходить на все службы, посетить святыни, попросить за родных, за близких молитвенной помощи. Каждый раз приезжаю, уже четвертый раз убеждаюсь, что всё складывается настолько… Как говорят, кто верит в случайности, тот не верит в Бога. Я не в случайности верю, я верю, что Господь там всем управляет. Вот сейчас вернулись, настолько у нас всё складывалось по секундам — слишком много случайностей, скажем так.
А вот помнишь, когда погиб алтарник московского храма Георгий Великанов, когда закрыл собою бездомного, и мы с тобой тогда переписывались, ты мне написал тогда, что вот такие люди, на них наша вера стоит, и мы их можем не замечать, и только когда они уходят, понимать, что рядом с нами жили такие люди святой жизнью, а ты встречал вообще таких людей?
Я надеюсь, что в моем даже окружении есть такие люди. Я думаю да.
Понятно. Я тогда очень запомнил ту эсэмэску, что мы их не замечаем…
Это люди, которые дошли уже до любви, которая переходит в жертву. Для него уже каждый миг жить — это не для себя, а для ближнего. Это и есть любовь, когда жертвуешь собой, не задумываясь — хороший человек, плохой человек… Это, наверное, высшая степень проявления любви. И когда не встаёт вопрос, делать или не делать, а когда это у тебя уже перешло в добродетель.
НАДЕЖДА
Следующая тема — «Надежда». Страх — это отсутствие надежды, наверное. А ты боишься смерти?
Когда всё хорошо, тепло, уютно, то и рассуждать о смерти очень легко, и ее не боишься. А когда возникает определенная ситуация, когда понимаешь, что не всё закончится, но чувствуешь, что не то чтобы не готов, но… боишься, скажем так, проявить малодушие, наверное.
Легко сказать, что не боюсь, но неизвестно…
Да, легко сказать, что не боюсь, но, скажем, пока не переживал, поэтому… Если ты здоров, если у тебя всё хорошо, то и рассуждать, кажется, легко. Я видел, как люди верующие, поддерживаемые, испытывали страх при мучениях тяжелых, больших, переживая болезни, зная, что их жизнь подошла к концу, я видел — ну, не отчаяние, наверное, но насколько это было тяжело… Все не так просто, оказывается, не сидя в кресле рассуждать о смерти.
Скажи, пожалуйста… ничего, что я эту тему?.. Не знаю, не физиологический страх, высоты, например… Я вот, например, боюсь, что вот дети есть, а вдруг я их не смогу воспитать, а вдруг они не станут христианами? Или я боюсь ухода родителей, потери, я боюсь, когда начинаю об этом думать… А вот у тебя есть какие-то такие вещи, о которых ты как минимум стараешься не думать?
Ты знаешь, у меня папа отошел — уже пять лет, и я не почувствовал не то чтоб страха, я не потерял, слава Богу, связь с ним, я молюсь за него, поминаю его. Господь дает чувствовать, что мне не разлучились. Поэтому, наверное, нет, смерть близких я как-то переживаю немножко по-другому, то есть я не теряю связи с ними. Что касается себя и детей, наверное, нет, здесь у меня доверие Богу полностью. Но, проживая жизнь, я переживаю за них, конечно, в разных ситуациях. Я переживаю и за старшую дочь, и за маленькую, конечно. Но молюсь, прошу Господа, чтобы они до конца своих дней остались верными Христу.
То есть это не страх, а скорее такое переживание.
Просто это тема такая… Я помню, когда наша старшая дочка родилась, она попала сразу в реанимацию, Лиза. Мы, понятно, молились, ходили. И вдруг один батюшка, я ему что-то стал говорить, что ужас какой, он говорит: «Конечно, это тяжело. Но с точки зрения спасения она находится в более выгодной ситуации, чем вы». Я сразу: что он говорит такое, я ждал, что он будет меня как-то утешать. Но когда я проанализировал, понял, что в общем-то он прав. Я понимаю, что такая надежда, такое доверие, я до сих пор не могу сказать, что оно у меня есть. Ты уже говорил, что не всегда можешь отпустить. Но вообще трудно вот это — доверять? Потому что надежда — это же такое бесконечно доверие Богу, когда ты надеешься: как Господь даст, так будет. Но тяжело же так доверять?
Знаешь, наверное, мне легко доверить Господу Богу, когда мы ходим с девочками в храм, то есть я знаю, что моя дочь старшая ведет благочестивую жизнь. Но тяжело, наверное, доверять, когда рядом с тобой неверующий человек, или не то чтобы тяжело доверять — переживаешь за этого человека, очень сильно переживаешь. И вот здесь просишь Господа коснуться его души, и вот эта неопределенность, когда не знаешь, что с ним будет, что это близкий тебе человек, вот здесь переживаешь. А так, ходя с детьми в храм, я понимаю... Я знаю эту историю, что произошло с Лизой, конечно, не дай Бог испытать такое родителям. Правильно батюшка сказал, просто у нас нет доверия, мы забываем, зачем мы приходим на эту землю, в эту жизнь, зачем имеем эту жизнь.
Я тебя сейчас слушаю и вот сейчас вспоминаю, ты говорил, что тебе нравятся «Братья Карамазовы» и Алеша. А вот помнишь, там Алеша говорит: я не могу, когда Господь сказал: «Оставь всё и иди за мной», ходить только на службу и не могу давать только два рубля, когда он говорит: «Всё отдай». Вот тебе знакомо это переживание?
Я понял, что если... Достоевский — это, конечно, отдельная тема. Когда всё превращается в обряд или… как говорил митрополит Антоний Сурожский, был у него жизненный такой опыт, что он видел не верующего человека, а человека, ходящего в церковь, который, если к нему кто-то приходил — нищий или просил милостыню, — он не то чтобы пускал его на порог, а выносил ему тарелку супа: «На вот, ешь», и он считал, что выполнял этим христианский долг, то есть накорми голодного. На самом деле, не в этом, наверное, всё-таки проявление нашей веры и любви. Опять же, из того митрополита Сурожского, Когда его духовник шел из одного конца города в другой, и был нищий, который просил милостыню, а у его духовника не было ни копейки. И он подошел, просто обнял, снял шапку перед ним… нет, это был преподаватель, прошу прощения… и позже дети пытали этого преподавателя, спрашивали: зачем вы так делали, почему? Он говорит: «У меня ничего не было, но если бы я прошел мимо, он бы потерял, наверное, последнюю веру в человека».
А потом спросили этого нищего, которого он обнял. Он сказал: «Мне даже когда давали даже большие суммы денег, я не испытывал такой радости, такой любви, такой милости от людей». Это то, что идет у нас от сердца, а не то, что мы хотим выполнить как определенный обряд.
ТЕРПЕНИЕ
«Терпение» — следующая наша тема. Я хотел тебе задать вопрос как бывшему чиновнику. У тебя же был опыт жизненный работы в министерстве. Вопрос очень специфический, просто у нас, знаешь же, у народа есть представление о людях во власти. И это представление, может быть, оно не всегда правильное, но оно не всегда хорошее. Вопрос такой именно в теме «Терпение». Когда ты посмотрел на это изнутри… что ты смеешься, ты же изнутри посмотрел? У тебя после этого к людям, которые во власти, в целом — у тебя больше терпения и понимания, или, наоборот, ты, зная, как это всё устроено, считаешь, что непростительны какие-то вещи, которые там происходят? Понятно, что я спрашиваю? Или, может быть, это вообще не изменило твое отношение к этому?
Знаешь, Володь, люди разные, как и везде. Есть люди, которые полностью, с душой, отдаются своему делу и работают за мизерную, за смешную зарплату, например, в министерстве спорта. Но работают от и до, и зачастую у них бывает и день ненормированный. А есть и другие люди — как и везде. Мое отношение… тяжело видеть, когда человек, зная, что от него зависит многое, скажем так, не делает то, что он может, чтобы поправить ситуацию. Это тяжело.
У спортсменов часто спрашивают, как они переживают поражение, как это терпеть. Я хочу другой вопрос тебе задать. Что сложнее — не с точки зрения просто терпения, а с точки зрения смирения, скажем, — что сложнее пережить, — поражение или победу? Тебе лично, например? Потому что ты сейчас опять скажешь, что люди разные, — и это правда. Но тебе лично?..
Мне лично… в принципе, и то и другое — я понимаю, что это от Господа Бога. Значит, так лучше для меня, либо, может быть, не для меня, может быть, для моего окружения, или, не знаю, — для страны. Поэтому слава Богу и за все мои победы, и за все мои поражения. Тяжело, когда… Вот у меня был ряд поражений, и тяжело было видеть, как люди меняются, которые возле тебя, как они становятся другими. В какой-то степени предательство. Вот это тяжело, когда ты считаешь человека довольно-таки близким человеком, а он не отступает, но предаёт тебя.
Я ещё немножко про тему известности и смирения. Я тоже часто эту тему обсуждаю, и вот все говорят, что слава, медные трубы — это тяжелое испытание. Но я не слышал, никто никогда не признавался, что для него это было испытание, то есть «вообще, это тяжело, но у меня с этим проблем нет». Обычно ответ такой. Люди лукавят? Если это тяжело, кому-то ведь это должно быть тяжело? А получается, с кем ни поговоришь из известных людей, все говорят: «Да-да, это очень тяжело, но я в принципе звёздной болезнью не болею». Ты как к этому относишься? Я просто скажу, и для наших зрителей… Я не видел большей степени… Мы с тобой однажды выходили из одного здания официального, и офицер, который стоял его охранял, он у тебя попросил автограф, у него ничего не было, и он сказал: «Распишитесь на удостоверении». Это же высшая степень… это же не так просто. Как ты можешь к этому просто относиться?
Разные ситуации бывают в жизни, меня вот просили даже на пачках сигарет расписаться, на деньгах…
Не расписывался на сигаретах?
Нет. На сигаретах нет. Слава Богу, отказывался, несерьезно это всё. Сейчас, наверное, особенные такие испытания, когда… если раньше люди хотели запечатлеться, иметь какую-то добрую память у себя на снимке, то сейчас камеры есть у каждого в телефоне, и не просто на память, а для того чтобы выставить в Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), соцсети. Это какое-то массовое сумасшествие. Я, как правило, сейчас отказываю. Вот вчера у меня был случай, когда пришлось даже в какой-то степени выйти из себя.
Да ты что? Плохо себе представляю.
Потому что сейчас же у нас чемпионат мира идет, очень много людей на улицах. Я быстрым шагом пересекал одну улицу, и молодой человек в этой толпе узнаёт и начинает кричать: «Федор Емельяненко, здравствуйте!» Я говорю: «Извините, я спешу». Он бежит за мной: «Подождите! — всё так громко, — Давайте сфотографируемся». — «Извините, я не фотографируюсь». — «Да ладно, один раз». В итоге я развернулся, парень молодой, ему лет 30, наверное, я ему сказал: «Ты русский язык понимаешь?» На что он: «А что вы со мной на ты?» Ну и я убежал дальше, в общем. Неприятно. Это тяжело, конечно, но я вижу, что разные люди по-разному относятся. Это тяжело, но кому-то нравится. Я бы, если честно, со своей семьей сбежал бы от этой всей известности, популярности. С другой стороны, слава Богу, я благодарен Господу Богу за всё, иногда это помогает. Иногда даже очень часто, когда люди разворачиваются, помогают из-за того, что видят уважение…
И ты можешь помочь кому-то, тебя слушают.
Да, да в какой-то степени.
Я вспоминаю эту встречу со студентами МГИМО, это был единственный на моей памяти раз, когда меняли зал, потому что уже за сорок минут до начала встречи было понятно, что ребята пришли, сидят в зале, на ступеньках, весь коридор забит — и пришлось поменять зал. Но это ответственность большая.
Да, большая ответственность. Но стараюсь помнить об ответственности, которую Господь возложил.
Вот еще такой, может быть, неприятный вопрос. Вот был Андрей Мерзликин, приходил тоже к нам на программу, я ему говорю: «Слушай, но вот были эпохи, когда святой был культурным героем. А сейчас это актеры». Он говорит: «Не-не-не, у нас самые известные — это спортсмены, мы, актеры, не такие известные». Ну, допустим, актеры, спортсмены. Но ведь разве это хорошо, что у нас самые известные, самые популярные люди… Вообще, как ты к этому относишься? Что это не учителя, не врачи, не святые уж тем более сегодня, а это вот актеры и спортсмены, наверное, да. Или это данность и надо жить с этим?
Я думаю, это зависит, конечно, от того, какие ценности у общества. На сегодняшний день спортсмены, с одной стороны, если посмотреть, — это лицо государства. Успешное выступление спортсмена, на Олимпиадах, на чемпионатах мира — это в какой-то степени показывает и дух государства, и лицо.
То есть оправданно это в этом смысле?
Но, с другой стороны, не должно быть унижения — наверное, правильное это слово — других профессий.
И уважение к ним должно быть?
Конечно, прежде всего.
ПРОЩЕНИЕ
«Прощение» — следующая тема. Мы с тобой уже вспоминали «Братьев Карамазовых», я всё время к Достоевскому, просто там опять же вопрос, который я себе всё время задаю. И тебя хотел тоже спросить. Помнишь, там Иван разговаривает с Алешей и говорит ему, вот эта его знаменитая теория, что он не Бога не принимает, а вот этого мира, в котором есть зло и несправедливость, и рассказывает эту историю: слезинка ребенка, мальчик, которого приказал этот помещик затравить псами. Причем это же реальная история, ее Достоевский где-то там прочитал. И он говорит: что сделать с этим человеком, который приказал ребенка собаками затравить? И Алеша говорит: «Расстрелять». А вот ты что бы ответил Ивану, если бы он тебя спросил?
Расстрелять.
Значит, все-таки Алеша не просто так тебе…
Володя, ты знаешь, многие вещи, я вижу по себе и по то жизни людей высокой духовной жизни, с которыми приходится встречаться, общаться, я понимаю, что я пока не могу поступать так, как они. По своей греховности, по уровню своей духовности — не знаю, как это назвать. Не то что бы глаз за глаз, но есть поступки, которые требуют наказания, наверное, тем более если мы в обществе… есть законы, по которым мы живем, дай Бог, чтобы они не расходились с Божьими законами, но конкретно в этой ситуации я бы наказал очень жестко.
Поскольку сейчас всё сразу выкладывают в Интернет, когда показывают особенно вот эти подростковые агрессии, особенно когда девочки дерутся, когда избивают пять-шесть девчонок вместе, а пацаны это снимают… Понятно, мы все были, были всякие школьные драки, они, так или иначе, тоже случались, может быть, я забыл что-то, но у меня, когда я смотрю, просто какое-то бешенство поднимается. Я на это вообще не могу смотреть. Дальше же понятно, что с этим надо что-то делать, как-то с этими детьми надо говорить, но зло ведь должно быть остановлено?
Да, конечно, зло должно быть остановлено. И вот эта большая беда сегодняшняя — доступ к Интернету. Почему-то всем хочется прославиться — любым способом, самым даже мерзким и вызывающим. Это и избиение, и когда сосиски жарят на Вечном огне…
Это отвратительно.
Противно, да, даже слышать, не то что видеть. Я думаю, прежде всего нужно воспитывать своих детей и, как говорят святые, делать свое дело максимально хорошо. То, куда нас Господь поставил, мы должны быть примером в этом деле. Чтобы люди, видя добрые дела, славили Отца нашего Небесного.
Скажи, пожалуйста, поскольку мы в теме «Прощение», тебе тяжело просить прощения, особенно когда не хочется?
Ловлю себя всегда на том, что очень тяжело мне просить прощения.
Но получается? А было, когда не смог? Вот хотя бы относительно недавно. Не обязательно пример, конечно.
Я возьму пример. Моя жена Ксюша. Она святой жизни человек.
Свидетельствую!
(Смеется.) Со мной — просто это караул! Даже когда я виноват, тем не менее надуюсь, где-то хожу, она ко мне подходит: «Давай мириться». Тут я начинаю вываливать, в чем она не права…
…понимая, что ты не прав…
Да. К сожалению, это гордыня, это и есть то самое наше самолюбие. Но когда я прошу, она начинает порхать: «Не может быть, что случилось?» Тут, конечно, такая отдушина. Понимаю, что да, конечно, по гордости по нашей… Но надо стремиться, надо делать эти шаги. В голове возникает каждый раз фраза о святых, что, не имея любви, нужно хотя бы делать дела любви, а любовь придет.
Ты уже затронул тему предательства. Поскольку мы много программ записываем, вот эта тема прощения, она всё время встает, и чаще всего говорят, что тяжелее всего простить предательство, люди не прощают предательства. Вот у меня два вопроса. Первый: можешь ли ты простить предательство? И второй, такой евангельский вопрос: но ь Христос же простил, его почти все предали апостолы. По крайней мере, на Голгофе был только апостол Иоанн. Петр трижды отрекается, а потом еще загрустил, когда Господь у него трижды спрашивал: «Любишь ли ты Меня?» Он печалился. Почему, может быть, ему не понравилось, может, наоборот, потому что он понял, почему трижды, да? Может быть, я сейчас так теоретически, потому что у меня не было таких ситуаций, я не переживал, но мне кажется, это ясное указание на то, что мы должны прощать, и предательство тоже. Вот что ты думаешь?
Я думаю, что живя, скажем так, по своим суждениям, по своим мышлениям, и потом, когда нас касается Господь, и вера, мы не можем так раз — и сразу стать святыми. Всё равно в нас живут страсти, в нас живут наши греховные привычки, наше самолюбие, которое мы не видим или не замечаем. Как говорится, что святые видят свои грехи как песок морской. То есть чем ближе ты становишься к Богу, тем сильнее ты замечаешь свою внутреннюю греховность. Но надо стараться — я опять же возвращаюсь, — надо стараться делать дела любви, чтобы любовь пришла. И у меня есть люди в моем окружении, которые… ну, скажем так, я каждый раз наступаю на одни и те же грабли. Ну родной это человек уже, близкий тебе, куда ты денешься, годы с ним вместе, но каждый раз он тебе при ситуации оплеуху… (смеется.) Ну… не знаю, как сказать… надо стараться.
Не могу сказать, что могу простить на сто процентов, наверное. Потому что даже бывает время, вот даже в храме или перед батюшкой на исповеди — готов отпустить всё от сердца, но случаются ситуации, когда затрагивается разговор, или тема, или обсуждение какого-то человека, и понимаешь, что начинает это всё бурлить. Надо, конечно, стараться и взывать, чтобы Господь убрал это из нашего сердца.
ЛЮБОВЬ
Вот ты замечательный этот совет вспоминал уже сегодня, что, как нам говорят люди святой жизни, что даже если нет у тебя чувства любви, то ты всё равно пытайся делать дела. Вот как ты думаешь, если мы говорим о любви сейчас, можно любви научиться? Есть какие-то упражнения для этого?
Упражнений нет… Не то что упражнение, но…
Но ведь молитва — это упражнение?
Да, своего рода да. Вот, наверное, надо молиться, просить Господа Бога, чтобы он помог… не то что упражнение… Надо чаще общаться с Богом, правильно, чтобы Господь посетил и больше в нас было этой Божественной благодати, любви. Знаешь, у меня были моменты, когда люди воцерковленные говорили: не давать милостыню, неизвестно, куда он там пойдет, напьется или будет наркоманить, поэтомуты еще будешь нести ответственность за то, что вот ты ему сейчас дал, а он пойдет, напьется и умрет из-за этого. А с другой стороны, Господь говорит: милостыню надо давать. С каким ты сердцем даешь… Я, конечно, даю не для того, чтобы он напился, а чтобы как-то облегчил свою жизнь, покушал, купил вещи себе какие-нибудь. Особенно когда подходят женщины, просят на операцию ребенка — «ради Христа». Как я могу не дать? Хоть какую-то денежку, но отдам. И Господь говорит: «Если вы не сделали это одному из меньших, вы не сделали Мне». Откуда ты знаешь, кто у тебя просит? Может быть, за этим человеком и стоит Христос?
Вот смотри, интересно,мы приходим в храм, и человек должен там чувствовать любовь, и слава Богу, чувствуем, может быть, не все и не всегда, поэтому столько бывает претензий. Но вот меня всегда поражало в Евангелии: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, что вы будете иметь любовь друг ко другу». То есть нам не сказано: по тому, что вы будете стоять тысячу ночей на камне молиться, или по тому, что подвиги какие-то совершать, а «будете иметь любовь друг ко другу». И это такой путь самый простой, но для нас самый тяжелый получается.
Я не берусь, конечно, говорить о том, что происходит в храме, вернее, не берусь осуждать поступки приходящих. Я слышу проповеди. Существует какой-то определенный шаблон: вступление, середина, какие-то общие фразы из проповеди в проповедь, концовка. Но я вот недавно прочитал книгу митрополита Афанасия Лимассольского, духовного чада Паисия Святогорца, святого, он говорит: «Мы забываем, что в церкви мы должны учить любви к Богу». То есть вот к чему прежде всего — к Богу, а отсюда уже выходят все остальные последствия. То есть если ты стремишься к Богу, ты уже будешь видеть, что тебе мешает. Задают вопрос: курить или не курить, курить — грех или не грех? Обратись внутри себя, подумай немножко. Здесь я бы тоже отметил, что нам надо учиться любви друг к другу. «По тому узнают, что вы Мои ученики, что вы будете иметь любовь между собой». Если нам ее где-то не хватает, мы должны больше обращаться к Евангелию. Больше информации, проповедей.
А ты что делаешь, когда… курить-не курить — это понятно. Вот у тебя бывают ситуации, когда ты думаешь: как правильно? Ты начинаешь Евангелие читать, или к священнику обращаешься, или по-разному — как это все бывает?
Конечно, не всегда получается, но когда — как поступить мне в той или иной ситуации, конечно, прежде всего слушаешь свой внутренний голос, и даже если начинаешь отходить, закрывать глаза или плыть против совести, тоже стараешься, грешно это или не грешно: а вот бы сделал ли я этот поступок, если бы рядом была моя мама, или сказал бы эти слова своей жене, или своему ребёнку. Наверное, это хорошая проверка?
Да. Как-то так получилось, что мы с тобой почти про спорт не говорили сегодня …
Слава Богу! Подготовил какой-то вопрос?
Да, один вопрос я подготовил. Именно в теме любви. Понятно, что спорт очень большую роль играет в нашей жизни. И там много таких… ты об этом сегодня даже сказал и часто говоришь, что спортсмены, когда сборная, ты страну представляешь — всё ясно. Но нередко с этим много связано страстей, фанаты какие-нибудь, которые друг другу морды бьют… вот меня удивляет, скажем, у тебя единоборство, то есть поединок, но, ты часто об этом говорил, не может быть, не должно быть злости, даже спортивной — я знаю, ты не любишь этот термин ты говорил. А вот, скажем, хоккеисты, они вроде в хоккей играют, но дерутся они, что называется, по-настоящему, то есть вы по-спортивному, а они… Какая там любовь или уважение к сопернику, когда ты ему сносишь… Это от чего зависит — от вида спорта или от человека? Ты как-то говорил, что можно с остервенением и воланчиком лупить, так что?
Наверное, то, с каким сердцем ты выходишь на тот же поединок.
Можно выходить и биться, не имея никаких негативных эмоций к своему сопернику. Но это наш спорт, и мы вышли для поединка, чтобы сравниться. Каждый представляет свою страну, каждый представляет свой вид спорта. А можно выйти на теннисный корт и ломать ракетки, психовать. Поэтому, наверное, в том, с каким сердцем ты выходишь. Конечно, командные виды спорта — это особая проверка. Если я выхожу один, то здесь уже зависит больше от команды, от коллектива. Приведу пример, тот же отец Василий, оптинский убиенный монах, он был капитаном команды по водному поло и был душой команды. Я читал житие, «Пасха красная», вот там говорится о том, что он был немногословен, сидел в сторонке, но его всегда все слышали, и он был тем самым клеем, который склеивает всю команду.
А вот скажи, мы сейчас занимаемся, у нас сейчас Патриаршая комиссия по спорту создана, священник, когда он со сборной едет, его основная роль в чём, как ты думаешь? В чем помощь?
Конечно, это духовная поддержка. Я сравню с битвой наших предков, когда перед Куликовым сражением все исповедовались, причащались и шли на бой. Так и здесь — очиститься, попросить Божией помощи, и чтобы священник был такой поддержкой, духовной поддержкой. По-человечески мы сделали всё что можно и доверились Богу.
И чтобы помог принять вот эту Божью волю.
Да. Чтобы потом с ума не сойти от радости победы. Или, наоборот, не отчаяться от горести поражения.
Спасибо. Федь, у нас финал. Время пролетело. Я попрошу тебя поставить точку или запятую в предложении, я не знаю, какой ты больше любиь знак препинания, у тебя со знаками препинания всё в порядке. Я как-то пошутил, что три человека только в моем окружении пишут без ошибок: это два доктора филологических наук и Федор Владимирович Емельяненко.
А меня дочка отчитывает, что я пишу без знаков препинания.
Без ошибок, по крайней мере. Вот Сергей Фудель, наш церковный писатель замечательный, говорил о том, что есть такой темный двойник Церкви, это связано с нашими страстями, и мы, естественно, живя в Церкви, всё равно сталкиваемся с людскими грехами, с недостатками и так далее. И вот что делать, когда ты это видишь? С одной стороны, и Спаситель обличал фарисеев, изгонял торговцев из храма. С другой стороны, мы не всегда понимаем то, что мы видим: это на самом деле так или, может быть, мы что-то не понимаем. Нужно ли об этом публично говорить, выносить сор из избы? Когда мы сталкиваемся с этим плохим в церковной жизни, где ты поставишь точку в предложении «Обличить нельзя промолчать»? Если хочешь, можно прокомментировать это потом.
Знаешь, я думаю, все-таки от ситуации, здесь частные…
То есть «в общем» невозможно, неправильно поставить?
Я думаю, нет, а особенно сейчас. То, насколько наше общество отошло от Бога… не всегда надо выносить на всеобщее обсуждение, потому что сегодня я вижу то, что дай повод обвинить Церковь, обвинить священников или верующих людей. С другой стороны, если бы у нас было по-другому, мы бы легко обличали и принимали бы это. То есть если бы не было всеобщим осуждением… У нас почему-то думают, что Церковь — это святые, вот непременно святые. Вот если батюшка, то он должен быть святой, это пример, как бы он ни сказал… Я поэтому и сказал: кающиеся грешники — в начале передачи. У нас не Церковь святых, и не Церковь грешников, потому что у нас и святые люди есть, и грешные, а у нас Церковь кающихся, старающихся изменить свою жизнь с Божьей помощью, призывающих имя Божие, чтобы измениться. Мы и каемся для этого, и исповедуемся, чтобы выгрести из себя свою грязь, все нутро, все свои грехи, чтобы начать заново, чтобы не повторять этого. Понятное дело, что страсти вошли в нас или мы их развили — в большей степени, наверное, развили, но тем не менее мы с этим боремся, мы с этим стараемся бороться изо всех сил, не своими, конечно, силами, а призывая имя Божье. Я думаю так.
Спасибо. Это был кающийся грешник Федор Владимирович Емельяненко.
На заставке: фрагмент фото Владимира Ештокина
