Если бы я не стал верующим, "рок-н-ролл" в моей жизни убил бы меня, – продюсер Игорь Матвиенко

«Парсуна» — авторская программа председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главного редактора журнала «Фома» Владимира Легойды.

Здравствуйте, уважаемые друзья, мы продолжаем писать парсуны наших современников. И сегодня у нас в гостях Игорь Матвиенко. Игорь Игоревич, здравствуйте.

Здравствуйте.

Спасибо большое, что пришли, это, поверьте, не дежурная фраза, не дань хорошему и воспитанию, и протоколу, я очень рад вас видеть, очень вам благодарен. Пять тем у нас, как я вам говорил: вера, надежда, терпение, прощение, любовь — это связано с окончанием молитвы Оптинских старцев «Научи меня верить, надеяться, терпеть, прощать и любить». У нас есть такая — я, по-моему, этого вам не сказал, — как сейчас принято говорить, опция — вопрос гостя ведущему. Исключительно по желанию. Все правила, что называется, единственное — это традиция, о которой я вам говорил, так сложилось: я всегда прошу гостя самого как бы представиться, «как бы» здесь не слово-паразит, а именно, действительно, не представиться формально, а вот как вы здесь и сейчас, сегодня отвечаете сами себе, если вы готовы поделиться, на вопрос: кто я такой?

Я думаю, что это самый сложный вопрос, который я мог бы себе задать. Я думаю, что… во-первых, кто я такой сейчас и кто я такой, скажем, 10, 20 лет назад, 30 — это совершенно какие-то разные люди, я даже иногда их не знаю, если честно. А сейчас, наверное, я такой немножко многополярный человек, который сочетает в себе многие несочетаемые вещи, это как творчество, написание песен, музыки, бизнес, ну и, наверное, отдельно — это продюсерство, это часть, конечно, бизнеса, но все равно это уже взаимодействие с людьми и так далее. И ввиду такой многополярности иногда очень тяжело переключать этот тумблер от творчества к бизнесу и так далее, иногда вообще невозможно, иногда приходится убегать, чтобы… немножко в себя прийти.

ВЕРА

Есть такое известное выражение, если его чуть-чуть перефразировать, то можно сказать, что никто никогда не стал бы верующим человеком, если бы не увидел в глазах другого человека сияние вечной жизни. Вот можно ли сказать, что для вас таким человеком был Леонид Дербенёв?

Да, именно таким человеком он и был.

А вот что… потому что вы часто об этом говорите, но я нигде не нашел какого-то более-менее подробного рассказа, чем именно, что это было: его поведение, его слова, вы много беседовали или какие-то поступки?

Мы действительно, мы очень много беседовали, и, наверное, мне повезло то, что я попал в тот жизненный период Леонида Дербенева, когда, то есть он уже был пожилым человеком и он прямо очень серьезно воцерковился. И поэтому, соответственно, когда человек туда так заходит, то большинство своих мыслей и речей он говорит на эту тему. Я в этот момент совершенно…

Оказались рядом?

Оказался рядом, да, совершенно случайно, то есть какую-то написал песенку, музыку вернее, а он должен был написать слова. А что касается, я был некрещеным, есть версия, что когда-то моя бабушка Анастасия, возможно, меня тайком отвела в храм и покрестила, но эту версию уже никто не проверит. И вот он стал со мной вести, прямо на его кухне мы очень много провели часов за разговорами — вера. Одно из первых, я помню, он мне сказал: «Ну вот есть две группы людей: оптимисты и пессимисты. Пессимисты — это всё, здесь дальше ничего не будет, оптимисты, соответственно… за кем ты пойдешь?» Даже, ну конечно, как-то хочется в эту сторону. Но это какие-то такие первые…

А вы как-то с ним спорили или просто?..

Нет, я не мог спорить, потому что, если честно говоря, я даже сейчас на эти темы не очень люблю…

Я помню, вы говорили, да, когда я попросил, вы сказали, что…

…и спорить, да и говорить-то, если честно, потому что я считаю, что это очень все такое достаточно личное. На эту тему у меня, кстати, будет к вам вопрос.

Вы не знаете случайно, мы же любим, есть такая, среди даже церковных людей, когда они начинают про известных людей выяснять что-то, и вот в частности про Леонида Петровича сразу песня: «Этот мир придуман не нами», она сразу начинает анализироваться таким православным микроскопом, она действительно потрясающая по смыслу. Но мне кто-то недавно сказал, что, конечно, когда он ее писал, никакого религиозного смысла он в нее не вкладывал. Вы не знаете случайно, так это или не так? Потому что песня действительно имеет такой: «Этот мир придуман не нами» — это, в общем, такая, антиатеистическая…

Очень интересно, я никогда на эту тему не думал, и я думаю, что нужно с его супругой поговорить, с Верой, я думаю, что она точно может ответить на этот вопрос. Я думаю, что все равно каждый человек, и Леонид Петрович, он к этому шел какими-то…

То есть вполне это могло быть?

Конечно, и, безусловно, какие-то мысли на тему мироздания и вообще всего, что происходит, творческий человек, конечно, должен закладывать в свое творчество.

Как бы вы продолжили фразу: «Если бы я не стал верующим, я бы…». Вот что бы было сейчас? Вот вы сказали, что 10 лет назад, 20 лет назад человек, которого вы, может, даже не знаете…

Я боюсь, что мы бы сейчас здесь не сидели, потому что все-таки бурная молодость и…

Не сидели бы, потому что я бы вас не позвал или потому что вы не пришли?

Потому что меня бы не было, скорее всего.

Совсем?

Совсем, да. Потому что в тот период мне было 20 с чем-то лет и у меня был в жизни полный рок-н-ролл, прямо вот группы уже были, дети, но не было жен, это такая какая-то была…

То есть это то, о чем вы говорите иногда в некоторых ваших интервью с такой болью, о людях, которые себя уничтожают — вы это имеет ввиду, что вас физически бы не было?

Да, физически не было, конечно.

А вот я, когда думал, тоже думал задать вам вопрос, как у вас сочетается ваше мировоззрение с занятием, я увидел, что вы на него очень интересно в одном интервью ответили: вы рассказали притчу такую, как приходит корабль и выходят моряки по полной программе, потом возвращаются не все, и капитан говорит: «Ну приведите!», говорят: «Уже не можем, уже лежат», он говорит: «Тех, кто лицом в сторону корабля». И вы сказали замечательно, что «я стараюсь, если падать, то лицом в сторону корабля». А если продолжить этот образ: а не возникает у вас желания остаться на корабле и не выходить на берег?

Исходя из этой притчи, остаться на корабле — это значит, скорее всего, не родиться.

То есть вы воспринимаете выход на берег, как?..

Да, конечно, потому что выход моряка на берег — это выход в жизнь.

Да, интересно очень, то есть тут остаться на корабле не получится.

В моей трактовке — нет, потому что ну всё, уже вот есть это испытание, и как раз по этому испытанию часть матросов, они все пришли трезвые, часть пришли, значит, не очень трезвые, но пришли, часть совсем не пришли, а часть — пытались прийти и полегли, как…

На полях боевой славы, да? (Смеется.)

Да, да.

НАДЕЖДА

В одной из песен «Любэ», это Александра Шаганова текст, если я не ошибаюсь, есть такие слова: «Все зависит от Бога и немного от нас». А вот эти строчки, как они в вас отзываются? Бог — это единственная надежда человека?

Я думаю, что, наверное, как надежда — это единственная надежда, но никто не отменял свободу выбора, поэтому человек сам волен пойти налево, направо…

Это я понимаю, но вот как-то в вас резонирует это… я понимаю, что «на Бога надейся, сам не плошай», «верблюда привязывай» и так далее, но все зависит от Бога. При этом нам же действительно, в Церкви мы говорим, что единственная надежда настоящая — это Бог, вот вы как это воспринимаете, это что значит для вас? На кого, на близких можно надеяться, на друзей, на себя?

Безусловно, глобально — это Бог, а уже есть какие-то… безусловно, жизнь, она же такая, многогранная, разные ситуации, но все равно ориентир…

Корабль?

Корабль, корабль, да, да.

Я просто, знаете, прочитал в одном интервью, вы несколько раз упоминали Сократа, Платона, и я вспомнил, что Сократ ведь, поскольку это дохристианская культура, он же как считал, что, собственно, все беды и зло — от незнания, то есть если человек знает, Сократ был замечательный человек, он считал, что если человек знает истину, он не может поступать дурно. И поэтому когда мы у апостола Павла читаем, что «бедный я человек, плохое, чего не хочу, делаю, а хорошего, чего хочу, не делаю». А вот как вы думаете в этом смысле, а вот воля какую роль играет в этой ориентации на корабль? Наша воля, свободная воля, свободная — понятно, что у нас есть выбор, а воля, как сила?

Я думаю, что воля — это мышца, которую нужно тренировать.

Интересно очень.

Да, потому что опять же я могу судить по себе: я достаточно безвольный человек, и иногда мне нужно себя заставлять и именно как тренировками. И таким образом волю можно укреплять, не знаю, какие-то, наверное, великие люди, подвижники, у них воля — это было что-то вообще…

А как ее можно тренировать, интересно?

Нет, я просто… когда-то у меня был период, я очень много читал всяких мотивирующих книжек таких. Я просто помню, нарвался на какую-то книжку, по-моему «Как воспитать силу воли», да, она так прямо называлась. И там вот прямо постепенно какие-то простые вещи: как бросить курить? Хотя какая это простая вещь, это вообще ни разу не простая вещь.

Не простая вещь, да.

Да, или там — пить. Ну вот выпивать в моей ситуации — это не мой случай, но курение, я до сих пор с этим борюсь.

Тяжело?

Тяжело.

А как же эта знаменитая книжка, вот эта…

«Как бросить курить?»

Да, да.

«Как правильно бросить курить», я ее, кстати, не прочитал, потому что я примерно понимаю, о чем там будет. Ну вот про силу воли и там оттуда, кстати, пассаж, что это нужно, вот как ты тренируешь мускулы — точно также можно тренировать силу воли.

А вот если еще про надежду: а вы можете сказать, что вы на себя надеетесь, ну, или в чем-то надеетесь, в чем-то нет?

Конечно. Знаете, жизнь, она так вот строится, иногда у меня прямо бывают такие вот — пост, например: иногда посты я проходил прямо с флагом в руках, прямо молодец, как проходил — но не всегда. А потом здесь как тренд, акции — то вверх, то вниз, то есть вот такая всю жизнь и поэтому когда ты находишься в состоянии пост…

Погружения?

Погружение, да, хорошее слово, да, погружение — тогда ты… как бóльший ориентир, конечно, вот туда — корабль, ну а в остальные моменты, конечно, я сам, я верю.

Про музыку хочу вас спросить. Вот Владимир Иванович Мартынов говорит о конце эпохи композиторов, а вы как-то, мне кажется, более глобально и жестко, я у вас прочитал, вы говорите: «Меня волнует то, что музыка сегодня по большому счету никому не нужна». То есть если Мартынов считает, что просто поменялась эпоха, есть музыка, есть люди, но это не эпоха композиторов, а какая-то новая, а вы делаете вывод, что музыка кончилась — или я не так понял? То есть нет надежды здесь для вас в этом мире музыкальном или восприятии музыки?

Я думаю, что, конечно, глобально она не может кончиться, ну потому что…

Вы говорите «не нужна» — это что значит? Как же не нужна? Вроде как нужна…

Ну, мне есть с чем сравнивать, со своими, когда мне было 15 лет, 20 лет, и вот что для нас была музыка, как мы к ней относились или как… И то, к чему это пришло, когда вся эта музыка превратилась в такой фон настроений, скажем, специально обученные люди или искусственный интеллект подбирает плей-лист, который тебе… это, может быть, тоже неплохо, совсем не надо думать: включил, у тебя… там, гуляю с собакой, я прямо «утро с классикой» — там ежедневные, еженедельные обновления, и вот они мне дают классику. Я понимаю, что и классика-то стала такая, прямо совсем попсовой такой…

Ну «Времена года» Вивальди, такое замечательное произведение, но его, по-моему, уничтожили, потому что оно везде: в туалетах, в мобильниках...

Да, музыка стала… просто такой белый шум, который нас как бы кругом окружает, то есть действительно везде. Была бы моя воля, я вообще бы, как когда-то Иосиф Бродский пытался, по-моему, даже что-то получилось — в Америке раздавать книжки, сборники поэзии чтобы лежали в метро, чтобы люди просто ездили и читали. Я бы сейчас вообще запретил так насиловать музыку, в таком количестве, что она действительно из всех туалетов, из всех щелей, то есть полностью нивелировалось ее предназначение. С другой стороны, я понимаю, что это такое время то, что люди потребляют все уже… я даже не знаю, кто будет потреблять такой вот контент, как 45 минут разговора такого, без всяких картинок…

Вас посмотрят.

Нет, конечно, посмотрят, но я говорю: основная, безусловно, масса людей — это фрагментарное мышление, об этом много говорят, нет смысла на эту тему говорить. Это очень жалко, потому что музыка именно такая, уже более сложная, она требует внимания, вовлеченности и времени, ты должен прослушать симфонию — потратить 40 минут, прослушать оперу — несколько часов, а если Мусоргского взять — там пять часов. Мне просто очень хочется написать оперу, я поэтому изучаю этот процесс и понимаю, вернее, я не понимаю как. То есть она же не может быть оперой семиминутной — это уже не опера, это какая-то композиция. А как заставить просидеть людей 2-3 часа? Или эти эксперименты, которые проводят вот сейчас, музыкальные эксперименты с оперой, то есть полная деформация вообще всего — и образов, и музыкальных образов. Нет, я очень люблю авангардную музыку, но то, что я иногда попадаю на какие-то современные вещи и понимаю, что это «разводняк», это чистой воды какая-то афера, которая никакого отношения не имеет к восприятию, даже тяжелый хэви метал имеет, это, действительно, на тебя давит волна звуковая, окружает, какие-то начинаются вибрации. И кстати, сейчас доказано, что совершенно тяжелая музыка не вызывает агрессию, как когда-то…

Казалось, да?

А вот тут… Я даже придумал, при посещении какой-то оперы я придумал: «генерация пустоты».

Очень точно, да.

Люди производят пустоту и делают это очень многозначительно и как-то… И после этого спектакля, мы вышли, и ко мне подходят женщины какие-то, даже какие-то молодые люди подходили и так мне потихонечку: «Ну и как вам?» — вот так, потому что как-то неудобно, все думают, может, мы чего-то не поняли? Я им прямо говорю: вы все прекрасно поняли, это вот пустота, это вот ни о чем, это какое-то проявление, я даже не знаю, это проявление чего — гордыни…

А вот вы сказали про «утро с классикой». Скажите, а вот из того, что вы создавали сами, что вы слушаете, как, ну как слушаете?

Из своего?

Да.

Это невозможно.

Невозможно?

Нет.

То есть в принципе невозможно?

Это возможно… знаете, недавно, несколько дней назад сидел и что-то серфил по ютьюбу, скажем так, и вдруг мне в рекомендациях — «Песня года 90». И я посмотрел: там первый выход «Любэ», и я там еще с длинными волосами, Шаганов, мы получаем первый приз от «Песни года» за песню «Атас», по-моему. Просто когда создаешь какую-либо песню, ты ее прослушиваешь тысячи раз. То есть, во-первых, идет сначала, а у меня долгий процесс сочинения — приятно говорить о своем творчестве, так вот прям… То есть ты сочиняешь, а потом начинается сведение, запись с артистом и так далее, постпродакшн, и ты ее, в какой-то момент ее уже невозможно слышать, вообще невозможно. И ты забываешь ее на 5-10 лет, потом где-то случайно… То есть никогда специально я ничего своего не переслушиваю.

ТЕРПЕНИЕ

Продолжим про молодое поколение. Еще в одном интервью вы сказали, что вы видите, «в каких тепличных условиях новое поколение воспитывается, и я не понимаю, как они будут потом выживать. на папины-мамины деньги? Это аморфное в квадрате поколение людей. Однозначно лучше со слепой бабушкой, без всяких домработниц, и лучше не в Москве». А вот можно сказать, что, скажем, терпение как раз-таки, которым всегда, мы говорим, славится наш народ, наша страна, вот получается, что его сейчас, в общем, и нет у них никакого терпения? Можно так, как вы думаете? Есть здесь проблема терпения или это, может быть, неважно, может, это плохо, что мы умели терпеть или умеем?

Ну, если говорить про поколение, я все-таки думаю, что это чисто такие вещи выживания, то есть мы учились выживать. Опять же, наверное, я, когда говорю про поколение, все-таки я имею определенный круг людей моего окружения, скажем так, достаточно обеспеченных, не очень…

Не из «Форбса».

Не из «Форбса», да, но… и у детей нет вот этого ориентира… про стремление, и я просто смотрю – это практически у всех из того, что я вижу, поэтому…

Вы упомянули, «Любэ» уже, у одного критика нашел, что «эпохальная находка продюсера Матвиенко и поэтов, сочиняющих для «Любэ», — это объединение в одном художественном поле советского и православного образного ряда. Может быть, «Любэ» вообще единственный контекст, в котором это сочетание не режет ухо». Вот для вас терпима такая точка зрения, вы согласны с такой оценкой?

Я, в общем, я, конечно, согласен с такой оценкой, хотя я всегда очень боюсь каких-то прямых… ну вот, например, слова «Бог», правда, есть «Все зависит от Бога», но это Шаганов мне дал, мне понравилось, так сложилось. Вот если бы я сам — я иногда тоже балуюсь, я не пишу стихи, я пишу тексты, подтекстовки даже своих мелодий, — то я всегда очень аккуратно к этому подхожу. И тоже, кстати, очень хорошо один раз сказал Бродский, что во времена Баха — Бах мог напрямую говорить с Богом, а мы уже, то есть мы не можем этого делать, это уже становится какой-то спекуляцией, что-то в этом есть такое… то есть мы должны какие-то образы создавать правильные.

То есть независимо от того, даже если это не популярная музыка, а даже если вы симфонию будете писать, все равно?

Я думаю, что это любое творчество, вообще любое, это даже не музыка.

Игорь Игоревич, вот это как раз очень здорово, я про это хотел спросить, потому что вы так с иронией сказали «мое творчество». Вы сейчас в связи с юбилеем вас много спрашивали, вы говорили, везде у вас эта ирония, самоирония, она считывается легко. Но вот, смотрите, вы говорите: «любое». Вот писатели, в том числе и сидевшие в этом кресле, они, в общем, без всякой иронии говорят о том, что то ли тебе диктуют, то ли ты сам «туда» (показывает вверх) отправляешь, вот твое творчество… Водолазкин мне сказал: «это мои письма — “туда”». А вот ваше творчество, как-то оно в горизонтали находится? Вам не диктуют или, может, вам снизу диктуют? Как Костя Кинчев мне сказал, я, говорит, сижу и думаю, может, «оттуда» подсказывают?

Отовсюду, подсказки кругом, со всех сторон, и «отсюда», и «оттуда», и по сторонам, это все время. Здесь важно для творческого человека уметь вот эти «антенны» улавливать и их фильтровать, «антенна» плюс «фильтр», чтобы, если ты понимаешь, что это вдруг «оттуда» зацепило, то, может быть, и не нужно это запускать. Я тоже, кстати, очень много говорил на эту тему, особенно применительно к хип-хопу, когда…

Про наркотики, то, что вы выступали прямо жестко?

Да, я в какой-то момент прямо жестко выступал, да.

А скажите, я как раз хотел спросить, а кроме того, что, это опять же про терпение, в смысле что считаете это нетерпимым, а что еще недопустимо, на ваш взгляд?

В творчестве?

Да. Понятно, что когда вы говорили, когда это фактически призыв к молодежи, пропаганда наркотиков, алкоголя, вы выступали, а что еще?

Это не призыв, в том-то и дело, это все гораздо тоньше. Это, знаете, рисуются красивые картинки бытия, виртуального такого кино- шоу-бизнесовского: красивые девушки, дорожки и так далее. И каких-то пацанов — какие-то сейчас буду банальные вещи говорить — конечно, это все невозможно достичь, но какие-то простые вещи он может пройти… и опять же это очень примитивный подход, но глобально… причем я даже допускаю… вот есть такой хип-хоп, даже тот же этот, как его… его все время запрещали концерты… Хаски, вот у него творчество, наркотики, но у него наркотики… то есть он показывает ад, даже вот это может быть, потому что… Или Курт Кобейн, вот выступления Курта Кобейна — я прямо на него смотрю и понимаю, что человек — он всё, его уже засасывает туда, потому что он настолько уже ушел в себя, и вот этот отсутствующий совершенно взгляд… и безумно жалко этих людей. Или рэпер Лил Пип, такой тоже безумно талантливый человек, тоже сгубили наркотики, умер года два назад — точно такая же ситуация, причем жутко талантливые люди и, видимо, подцепили… А, недопустимо еще вот, кстати, применительно это творчество, связанное, для творческих людей — наркотики во время творческого процесса: они действительно могут тебе высвободить подсознание, которое дает вот эту вертикаль, то, что они говорят, то есть это очень такой простой путь, тум — и вышел на вертикаль, посыпались идеи, образы и так далее, но это путь в никуда, потом ты в этой вертикали, но эта вертикаль не «туда», а «туда». (Показывает вверх и вниз.)

А вот вы говорили ведь не только про, когда это связано, условно говоря, про причины вот этого, у вас в одном интервью замечательно вы описываете, когда приходит актер, он весь на кураже, он не может лечь спать, и ему нужно как-то себя успокаивать. А вы лично сталкивались с этим, вы как для себя разрешали эту проблему, если сталкивались? Вы же все время, вы же в этой среде находитесь, нельзя сказать, что вы спокойны, как дохлый лев, и совершенно смотрите на них, анализируя и давая интервью потом.

Нет, во-первых, я через все это прошел. Я говорил, вот этот период: 85-й, 86-й, то есть у нас группа, которая разъезжает по гастролям, мы в Москве-то были несколько дней, все время по пять, по шесть концертов в день, мы все время колесили, и все радости вот этой гастрольной жизни. И в какой-то момент я просто физически и психологически не выдержал, то есть всё, я понял, что…

Вы испугались?

Я не испугался, я просто физически, например, я не мог на сцене, у нас было огромное количество аппаратуры, тогда рок же был, это все модно, я уже физически не мог воспринимать уже звук гитары, когда вот гитара там брала: джжж — все, мне становилось прям совсем плохо, вплоть до обмороков. И поэтому я ушел со сцены, я больше не мог продолжать. Поэтому я очень хорошо понимаю…. И да, вот этот адреналин, который тебе дают эти люди, стадионы… это хорошо, что я еще не был фронтменом, а вот певцы, на которых все это обрушивается, — это чрезвычайно вредная профессия. И безусловно, конечно, те, кто не смог справиться, ну, во-первых, они уже покинули этот мир, огромное количество людей. Остальные, кто справился, перешли на спорт, тот же Мик Джаггер, да и у нас огромное количество наших звезд, прошедших через всё, как-то устаканились. А сейчас они просто работают, включая Мика Джаггера, то есть это уже никакого рок-н-ролла нет, это просто идет такое зарабатывание денег, но абсолютно нормально.

ПРОЩЕНИЕ

Еще одна ваша цитата, вы говорите: «Обычно психика калечится моментально, я насмотрелся этого за годы работы выше крыши. С уверенностью могу сказать: более опасной для психики и здоровья среды, чем шоу-бизнес, не существует. Прежде чем взять артиста к себе в продюсерский центр, я честно пытаюсь отговорить его от этого шага, призываю к тому, чтобы человек бросил мечту о сцене и вернулся в нормальную жизнь — к учебе, работе в офисе, нормальной семье». Вот у меня просто вопрос какой: я, в частности, помимо разных, как говорят в Церкви, послушаний, я преподаю в МГИМО. Я проецирую этот пример на себя, то есть приходят ко мне родители или ребенок, говорит: «Я хочу поступать в МГИМО», глаза горят, хочу. Я ему говорю: «Да ты что…», я начинаю его отговаривать. Тогда ко мне возникает вопрос: а что я делаю в МГИМО?

Да, зачем вы там преподаете?

Да. Вот зачем вы там преподаете?

Сейчас я немножко…

Как вы себя прощаете?

Да, да, я понял, сейчас я прокомментирую: значит, там или журналист неправильно написал…

Запросто могло быть.

Это было применительно…

Я, может быть, вырвал из контекста, это, может быть, мой грех.

Это у меня был долгий период, когда я работал на «Фабрике звезд». То есть «Фабрика звезд» — это набираются вот такие люди, иногда поющие…

У вас был там первый сезон, потом еще какой-то, когда вы были там главным продюсером, да?

Пятый еще, раза три, да, я там. Там немножко перевернута схема вообще, вот мы брали людей практически с улицы, и за три месяца они становились звездами. И вот таких людей, я даже помню конкретно, была Вика Дайнеко, которая к тому моменту она поступила куда-то на какой-то…

И вы ее отговаривали, вы даже, по-моему, рассказывали про это.

Да, да, именно ее отговаривал, потому что я понимал, что она, в общем, по своей сути она не певица, она такая интровертная девушка, понятно, потом она раскрылась.

То есть все-таки вы говорили применительно к человеку конкретному, вот это, да?

Конечно, да. Конечно, это применительно к людям. Иногда приходит девочка или парень, которые всё, это понятно, они — музыканты, если они приходят ко мне, их нужно…

Вы их не отговариваете? Это же тоже все равно все среда…

Я могу по каким-то другим вещам отговаривать или советовать. Ко мне очень много приходит, я просто советую, потому что они приходят со своим творчеством, условно говоря, девушке или 26-27 лет, вот она поет, она, какие-то деньги появляются, записывает свои какие-то песни, снимает клипы… жизнь-то проходит, то есть, может быть, эту жизнь направить на воспитание, создать семью, потому что есть очень тяжело карьера…

Игорь Игоревич, слышу, но скажите, я все-таки к вам вернусь, вы все равно там находитесь, да?

Да.

И вы все равно, и это и на вас направлено так или иначе, и вы все равно, допустим, вы отговариваете, а человек не соглашается, он все равно там. Вот вы себе не задаете вопрос: а что я здесь делаю?

Нет, я этот вопрос себе не задаю, потому что этот выбор я сделал, когда мне было лет девять или десять, я этим…

То есть вы решили это тогда?

Да, и в какие-то моменты я говорю, меня сейчас уже творческий процесс иногда не радует, потому что, я же говорю, это маховик, инерция, то есть просто ходишь на работу, как Мик Джаггер выходит, изображает сейчас рок-н-рол, да простят меня поклонники «Роллинг Стоунз». Да, сейчас я уже хожу на работу. Просто иногда я все-таки, так как у меня есть выбор, творческий выбор, то все-таки глобально я об этом не думаю, но оно уже само как-то получается, я все-таки пытаюсь свое творчество направить в сторону корабля, хотя бы даже упасть в сторону корабля, не всегда получается, у меня есть такие зашкварные произведения, что… или я продюсирую…

А есть вещи, за которые вы себя, поскольку мы в теме «Прощение», за которые вы себя не можете простить?

В творчестве или вообще в жизни?

Нет-нет, не поступки, а именно в творчестве, какие-то вещи, которые вы думаете: сейчас бы точно бы не сделал.

Вряд ли, это, наверное, какие-то, например, я все время думаю, что нельзя было отпускать Игоря Сорина из «Иванушек».

Но это человеческая такая уже трагедия…

Это человеческая, да, это не творческая, это человеческая. Хотя у Игоря Сорина была такая же ситуация, как у меня, то есть у него перегруз был вот этого всего. У нас была возможность, «Иванушки» были суперстар, звезды, мы могли дать возможность ему как-то восстановиться, отдохнуть, но он категорически не хотел вообще себя ассоциировать с шоу-бизнесом. Ну и, к сожалению, это так трагически закончилось. Что касается творчества — я не знаю, все же я в основном композитор-песенник, ну просто, конечно, бывают какие-то неудачные песни, но так я сразу не готов…

Просто кто-то из ваших коллег сказал, что: «Ну как, мы зарабатываем деньги, если мне предложат что-то, я пойму, что на этом… я, конечно, побегу». А у него спросили: «Что, и Матвиенко побежит?» Он говорит: «Матвиенко не побежит, но может пойти, так неспешно пойдет», как-то так.

Я думаю, что я уже себе могу позволить за деньги не… то есть давно уже деньги не являются таким вот прям главным стимулом что-то делать, особенно в творчестве. Хотя, конечно, очень много приходится, тем более много артистов, на компромиссы идти.

Скажите, пожалуйста, а вот вы в одном интервью упомянули Сережу Парамонова, вы вместе учились, да, я так понимаю?

Да.

И вот, может быть, не все наши зрители помнят, но его так и называли «русский Робертино Лоретти», и потом у него трагедия — у него стал ломаться голос и, в общем… Но это в каком-то смысле объективная история, я очень хотел это с вами обсудить, но думал, что могли еще сделать люди, они могли как-то за ним, наверное, ухаживать, но он не мог больше находиться на сцене в тот момент. Поэтому я хочу немножко другой вопрос задать: а вот вообще дети и шоу-бизнес не тогда, тогда не было шоу-бизнеса, а вот сегодня, вот все эти многочисленные программы, где, в общем… Как вы к этому относитесь, это ведь то, что взрослые еще могут выбирать, дети и выбирать часто не могут. И это может быть каким-то таким — путевкой в жизнь или это все исключительно вещь ломающая иэтого лучше не делать никогда?

Здесь есть просто идеальные примеры типа Бритни Спирс и еще огромное количество людей, которые к тридцати годам приходят в полную деконструктивную форму своего существования. Я считаю, что… как раз вот таких родителей я всегда отговариваю. Да, дети должны, обязаны заниматься музыкой, потому что ничто так не развивает вообще, мне кажется, мозг, как, например, игра на фортепиано, где левое-правое полушарие отдельное там… Но тащить ребенка на сцену, вот это все…

Но вы обычно не участвуете в таких проектах, у вас, по-моему, не было или я что-то плохо изучал, вот именно детских проектов?

Нет, я даже скажу больше, у меня есть музыкальная академия, и вот мне все время говорят: а вот детей, детей. Я говорю: нет, дети пусть учатся, потому что родителям нужно другое: родителям нужно, чтобы их ребенок где-то проявлялся… Хотя, мне кажется, хорошо, так как роль телевидения с каждым годом все меньше и меньше, а становится Интернет, а там дети уже сами звезды: сам себя снял, вот парня вчера нашел: Мимимижка, прекрасный, пять миллионов подписчиков.

А вы думаете, для того, о чем вы говорите: психика и прочее, это легче, лучше, чем какая-нибудь программа, когда его продюсеры выводят?

Да это все плохо, и когда продюсеры выводят, и когда программа, но ребенок… Ну кстати, и Сережа Парамонов — яркий пример, но он был такой, знаете, самоироничный, как-то мы даже не видели, что он… То есть мы познакомились, когда он перестал быть звездой, то есть вот у него сломался голос, и он пришел в музыкальное училище, причем не очень имея базу такую, как мы имели, потому что мы закончили музыкальную школу и так далее. А его взяли, потому что он звезда, ну или попросил Попов, наверное. То есть мы не видели, чтобы он особо переживал, но — алкоголь, извините меня, алкоголь, наверное, все же вот это…

Но вы говорили, что это все-таки, видимо, детская травма…

Травма, конечно.

А что, нельзя бросать в таких ситуациях детей, им никто не занимался, что ли?

Да ну как — действительно, у мальчика сломался голос, его отправили в музыкальное училище учиться, то есть по логике… я не могу сказать, что его бросили, а что с ним могли делать?

Ну да, это многие проходят.

Да, ну вот он учился, всё, но потом, я не знаю, он музыку сочинял, и играл, и в группах разных играл, то есть более-менее нормальную карьеру сделал, но… В общем, детский шоу-бизнес — это вообще, это совсем плохо.

ЛЮБОВЬ

Я все-таки такую сложную тему хочу продолжить. Вот слово-то, очень часто говорят: «любовь — затасканное слово», но это, правда, так, и со времен романтизма, когда любви определили сферу отношений определенных. Ну а сегодня чаще всего, конечно, это связывают в том числе и с популярной музыкой, где, в общем, наверное, это не… как когда-то кто-то сказал: «любовь», произнесенная сегодня со сцены каким-то популярным исполнителем и «любовь» из уст Пушкина — это вообще какие-то разные планеты. А вот вы здесь чувствуете свою ответственность за вот это, ну, я жестко так скажу, за «опопсение» вот этого чувства? Или все-таки вот это стремление в сторону корабля — это ваш внутренний ответ?

Ну, я думаю, что значение этого слова нивелировалось не только в шоу-бизнесе…

Нет, ну я не говорю, что вы…

...здесь очень много причин, например, появилось слово «секс», которое во времена Пушкина вряд ли было, скорее всего, вообще не было. А потом это все так перемешалось и, в общем-то, любовь — оно сейчас и секс, это практически… если не ошибаюсь, в Греции, вот это слово «любовь», оно…

Там много слов, да, которые мы переводим, как любовь, да, абсолютно верно.

Да, огромное количество значений, а у нас как-то вот…

Как еще ее называть?

Да и поэтому, безусловно, оно нивелировалось и потеряло свой первопричинный смысл, это, конечно… но это тоже какя-то диалектика развития.

А можно сохранить это внутри современной культуры, музыкальной культуры?..

Я боюсь, это то же самое, что сейчас в песне петь про Бога вот так прям, Бог…

Фальшиво будет?

Да, то есть уже само понятие этого слова, не понятие — понятие, понятие слова, оно нивелировалось, оно имеет другое значение в умах людей, к сожалению.

А вот скажите, пожалуйста, мне один мой гость, тоже рассуждали про это, и он сказал, что из-за того, что слово затасканное, то чтобы даже объяснить, что это такое, мы как-то через другие слова объясняем. И вот кто-то говорит, что любовь, настоящая любовь, — это жертва. Вот мой гость, который про это говорил, он сказал, что любовь — это открытость, когда ты открыт, беззащитен. А вы через что бы определили, если в этой логике идти, как бы вы тогда описали, для вас любовь — это что прежде всего?

Мне кажется, это какая-то характеристика мироощущения твоего, когда ты…я помню, когда мне было лет шесть-семь, я выходил на улицу и шел в школу, было темно зимой, и почему-то меня так пёрло, я не знал, что это такое, мне почему-то это очень нравилось и вот это, наверное, это оно и есть — любовь…

Вы чувствовали любовь?

Состояние, да, я не понимал, как это называется. Или сейчас тоже какие-то бывают вещи, я не знаю, ну, может быть, связанные с природой или связанные… и ты вот это почувствовал… вот что-то такое — любовь. Потому что нет, конечно, есть еще любовь мужчины к женщине, конечно, я тоже за свою богатую… я это все переживал, но это все… опять же это тоже другая любовь, это какая-то уже, это ближе к страсти, а слово «страсть» имеет все-таки какой-то негативный контекст, какой-то подсмысл, и чем ты выше туда поднимаешься, тем потом, опять же как тренд, ты потом ниже будешь падать, и поэтому тоже насколько эта любовь является любовью, или все-таки страсть — это не любовь… Сейчас я понимаю, что это не любовь, эта такая любовь к женщине, это что-то другое, это то, что может принести тебе в перспективе, наверное, боль, и, наверное, всегда, как правило, принесет боль, то есть вот оно… какие-то мы сейчас такие глубинные…

Очень интересно, очень интересно, да.

Сейчас — если мы уже перешли к мужчине и женщине — у меня был батющка, он уже умер давно, отец Вячеслав, в Выхино в церкви служил. Я говорю: «а как же» — у меня тогда вот эти были периоды такого прямо погружения, я говорю: «А как же, ну вот живешь с девушкой, потом с женщиной живешь много лет, но страсть же, она, ну то есть как?» А он говорит: «А это все нормально, страсть, она как бы идет вот так, потом вы становитесь родными людьми, и это все понятия — секс и что-то другое, оно отходит и вы уже начинаете жить, как один организм», как-то он очень хорошо мне это вложил, что вот я понял, теоретически я понял, практически у меня всегда было наоборот, то есть у меня не было вот такого примера, чтобы вот именно пройти через все вот эти стадии, прийти к какому-то такому союзу — и вот уже вместе до гроба и в один день, вот это, по пословице. И поэтому я понимаю, что вот эта любовь тире страсть — это всегда куда-то туда, и чем выше ты забираешься, потом что-то случается и потом — пум…

Это если ты едешь только на страсти, да?

Если она не подкреплена, и вот тут уже вот эти институты, церковные институты… венчание, то есть ни в коем случае не изменять, потому что это имеет такой сакральный смысл, который вот уже непонятный, когда у тебя все правильно, я тогда теоретически это все прекрасно понимаю, что вот так оно правильно, и тогда, наверное, это может называться действительно большой любовью между разнополыми существами.

А почему вы сказали, что боль?

Расставание.

Просто расставание?

Конечно, да, чем… оно же все время там не может вот так идти, то есть закон и графика, все время так не бывает, то есть вот так, так и потом (показывает руками)… и если оно шло так, а потом сделало вот так — это боль, то есть пила, боль, то есть если вот так — это нормально, затихли, расстались и так далее. Ну, это субъективная моя…

Да, это интересно. Спасибо большое, Игорь Игоревич, очень вам благодарен. У нас, в общем, финал остался, я не знаю, нам нужно ли с вопросом, который вы говорили, что?..

Насколько уместен — Церковь и пиар, я все время думаю на эту тему, ну, не все время, но часто я думаю, то есть вот насколько, чтобы что: чтобы пиарить — для чего, чтобы новых людей на путь истинный? Все равно это какое-то…

Вызывает вопросы, я понимаю.

Вот оно пока оттуда, наверное, не приходит, как-то это… С другой стороны, мы живем в таком сейчас информационном пространстве, что, наверное…

А как иначе, да?

Да, такой телеканал, такие программы — это просто единственное, что осталось вообще что-то святое, поэтому, конечно… короче, я сам спросил, сам ответил.

Да, я хотел сказать, что вы ответили очень хорошо, я только хотел бы заметить, что ведь, когда мы говорим про Церковь, мы же не только про священников говорим, любой верующий человек, когда вы говорите, даже движение в сторону корабля от людей творческих — это же тоже про, ну, не про пиар, пиар как технология, а вот просто как рассказ, просто как рассказ, мне кажется, это… Но у вас лучше ответ был.

Игорь Игоревич, финал. Значит, в финале такая история: ваш ребенок, родной ребенок, собирается участвовать в проекте, аналогичном там «Фабрика»… Вот он пришел, глаза горят, папа, все… и просит вас выступить его продюсером. «Согласиться нельзя отказаться» — где вы поставите знак препинания?

«Согласиться нельзя»… вопрос…

Вопрос? Все-таки вопрос?

Нет, отказаться.

Отказаться? И ребенка будете отговаривать участвовать?

Да.

Спасибо.

Если речь про ребенка, то да, тем более своего.

Спасибо, спасибо большое Игорь Игоревич. Это был многополярный человек Игорь Матвиенко. А мы продолжим писать парсуны наших современников ровно через неделю.

Фото: Владимир Ештокин