«Церковь — не бюро добрых услуг». Парсуна архимандрита Мельхиседека (Артюхина)

Да.

Всё открывается.

Открывается.

Всё открывается, всё. Невероятный подъем. Я был на Соборе 88 года, где старец Амвросий был причислен к лику святых.

Святых.

И вдруг без комментариев, без вопросов, без переговоров наместник Оптиной пустыни, тогда архимандрит, Алексей Кутепов, сейчас, ныне здравствующий, и слава Богу, митрополит Тульский.

Да.

Тульский и Белёвский Алексей (Кутепов) объявляет, что насельники нашего монастыря — иеромонах Мелхиседек, иеромонах Феофилакт (Безукладников), иеродьякон Панхарий, иеродьякон Иннокентий — распоряжением Святейшего Патриарха Пимена, представляете, Пимена…

Да.

…направляются в возрождающуюся Оптину пустынь с архимандритом Евлогием. Потом он…

То есть до вас там вообще никого же не было, правильно?

Нет, вот что интересно, до этого Даниловский монастырь взял на себя такую...Такое попечение.

…функцию- миссию. Это для истории будет интересно. 17 ноября 1987 года вышло постановление Совета министров РСФСР о передачи Оптиной пустыни Русской Православной Церкви. 87-й год. И ныне тоже здравствующий митрополит Тихон Владимирский, он тогда был наместником Даниловского монастыря, он отправляет иеромонаха Иосифа что-то сделать в Оптиной пустыни, в которой действующее сельскохозяйственное училище, в котором готовят трактористов и поваров…

И прочих «старцев». (Смеется.)

Да, и прочих «старцев», и 30 семей живет на территории монастыря. Батюшка сделал выдающееся дело в Надвратном храме. Есть знаменитая, так сказать, фотография Оптиной пустыни — «Башня с ангелом». Вот она на всех, это как бы визитная карточка Оптиной пустыни.

Да-да-да.

Он внутри умудрился подготовить храм. И 3 июня 88 года, на Владимирскую, началось первое богослужение в Оптиной пустыни. Мне отец Евлогий говорит: «Заедешь в Патриархию, в Софрино дадут машину, заедешь в Патриархию и возьмешь антиминс. Поясним: это такой священный предмет, без которого невозможно совершение богослужения, это плат с частицей святых мощей, на котором совершается Божественная литургия, Евхаристия — таинство Тела и Крови Господней. Я ехал и плакал. Я закончил семинарию, я поступил в академию и казалось бы: твердое послушание, казалось бы: в Лавре вечно, там всё, все духовники. И думал, что это будет навсегда. И вдруг Оптина пустынь. Но когда это объявили…

То есть вы плакали не от радости?

Плакал не от радости, вот. Но с другой стороны, я уже представлял, куда я еду. За 4 года, за 4 года Господь отправил — отправил туда. Когда, и сейчас я вспоминаю: когда доехал до, до Обнинска — это полпути.

Да, полпути, да.

Я на себе вез антиминс. Это был расшитый плат, вез антиминс. До этого, до армии я работал на скорой помощи. И когда вез антиминс, у меня возникла ассоциация: вот ты сейчас везешь сердце, которое пересадят, и с него начнется пульсировать и начнется жизнь человека…

Сильно.

..жизнь монастыря. Какого монастыря? Оптина пустынь. У меня слезы проходят, и я только потом осознаю, что это такое. Мы служим, 3 июня служим первую литургию и тут же возвращаемся в Лавру. И через несколько дней, по-моему 6 июня, преподобного Амвросия причисляют к лику святых. То есть события невероятные.

ВЕРА

Вы как-то говорили, что в юности у вас было такое намерение благочестивое — выучить наизусть Евангелие. Вот скажите, пожалуйста, что-то из этой юношеской мечты сбылось?

Дело в том, что я был счастлив. Греки говорят: «Тот, кто сам себе советчик, тот сам себе враг». «Золото и серебро, — премудрый Соломон говорит, — укрепляет путь человека. Но добрый совет вовремя дороже их всех». Дороже их всех. Я счастлив, что имел духовником, своим духовником архимандрита Венедикта. Он был насельником Троице-Сергиевой лавры 27 лет и 27 лет потом был насельником Оптиной.

Наместником, да.

Когда мне было 18 лет, это был 80-й год, он мне подарил блокнот, которому уже, 44 года со мной. Он мне дал свою записную книжку, написанную от руки, и там были только заповеди, только слова Христа. Он сказал: «Тебе неделя, ты это все перепиши». И дал мне блокнот переплетенный, в клеточку, и еще такая была особенность: первые буквы выделять красным цветом, с красной буквы, и чтобы было расстояние. И я, зная, что мне предстоит армия, этот блокнот я выучил наизусть. Не Евангелие, а слова Христа выучил наизусть.

Христа.

А когда пошел в армию, я сделал другой блокнот, который зашифровал: «Приидите на Царствие; всякий, верующий в Меня, если умрет, оживет». Только начальные буквы. Они мне были понятны. Но не было понятно никому. Она у меня умещалась — вот такой маленький блокнот. Это мне заменяло и Евангелие, и богослужение…

То есть вы всю армию проносили с собой.

…такой маленький блокнот. Мало того, что, когда идут споры относительно церковнославянского языка или русского языка, вот я все-таки, так сказать, за среднее…

(смеется).

…вот, за разумное употребление. но меня спас церковно-славянский язык. Почему-то одно слово я не зашифровал, одно слово я не зашифровал. Я в воинской части встал между елок, вот и начинаю листать этот, повторяя про себя, чтобы постоянно быть на какой-то связи, потому что мат-перемат, это просто невозможно. Быть в храме алтарником и потом попасть в обстановку, в которой на этом языке разговаривают – это было невозможно. Надо было без конца подпитывать душу. И я открывал блокнот и начинаю читать. И вдруг — удар по плечу. Я поворачиваюсь — стоит прапорщик, выхватывает у меня эту записную книжку, начинает листать, и вдруг, смотрю, расплылся от радости. Он был, значит, прапорщик, думает: ну, сейчас старший прапорщик! Почему? А там одни шифры. Он кого-то поймал. Он кого-то поймал, такой радостный.

(Смеется.) Шпиона.

Да. Я просто в шоке. Он листает, листает, листает и вдруг нарывается на слово: «А-а, пи-иво, пиво» — и бросает ее на пол. «Плоть Моя истинная есть пища и Кровь Моя истинное есть пиво» — на церковнославянском языке. Он подумал, что это какие-то блатные песенки, которые стал какой-то там солдатик… Я поднимаю эту, я был в шоке: если вдруг потеряет или... И когда я стал потом листать — это было единственное слово, которое было написано полностью.

Которое вас спасло.

Которое меня спасло, да. Мало того, что… и оно спасало меня, как раз вот эта сопричастность Евангелию, потому что ну невозможно это все.

А осталась у вас эта тетрадка?

Она осталась. Ну, если бы я знал об этом, буквально сегодня я его положил на стол. Ну это было потом, конечно.

И вот та, которую вам отец Венедикт дал, тоже осталась?

Что еще было интересно, какой момент: он его потерял и сказал братии о том, что вот, у меня была такая книга, она была ценной, она была со мной всю жизнь, и я ее потерял. И он это забыл, через месяц. я ее привожу насовсем, ну это лет через 15, наверно, привожу в монастырь и показываю ему эту книгу. У него слезы из глаз что я сохранил ее на протяжении 25 лет. Сейчас 44 года этой книге. Она каждый раз, все время со мной, периодически к ней возвращаюсь. Когда он показал братии, то есть что такое заповедь духовника. И потом он из моей книги распечатал на компьютере и каждому послушнику, который сейчас поступает в монастырь, раздается этот сборник евангельских мыслей. И есть такое духовное упражнение: хотя бы одну в неделю, но человек должен выучить, чтобы потихоньку, потихоньку так уже это, иметь такое духовное упражнение. Не только Иисусову молитву, не только богослужение, но еще и евангельские заповеди.

Отче, а вот про Евангелие хочу у вас спросить .

Да.

А были какие-то слова, может быть, в Евангелии, эпизоды, которые вам ну… тяжелее всего давались, которые вызывали недоумение, вопросы, может быть, несогласие?

Интересный вопрос относительно недоумения. Когда я впервые, поступив в медицинский, мне впервые дали, отец Игорь Лепешинский, он сейчас благочинный города Рузы, а его родная мама — игуменья Феофила в Барятинском монастыре. Я был комсомольцем, он сразу себя позиционировал верующим человеком. Он был тогда духовным чадом отца Димитрия Дудко — был такой знаменитый священник…

Да, замечательный.

…миссионер, который за веру пострадал.

Да.

Вот. И я там: ты — поп, туда-сюда, что ты там, так сказать, это, какие-то там пропаганда, туда-сюда. Он меня спрашивает: «А ты когда-нибудь вообще Евангелие читал?». Я говорю: «Нет». — «А если бы я тебе дал, ты бы прочитал его?» — «Если бы дал, то прочитал». И представляете, он дает Евангелие, перепечатанное на машинке, — от Матфея и от Иоанна — не полностью. Долгая история как я шел к вере, к этому моменту. Но когда я впервые, читая Евангелие, все в жизни становится на места. Потому что у меня в 16 лет уже началась такая мысль: а что дальше будет? Дальше — учеба, дальше работа, дальше женитьба, дальше хорошая работа, дальше дети, дальше внуки, Дальше — старость. Дальше 2 метра — и тупик. В 16 лет я уже не понимал: зачем, зачем, зачем?

Вы это все прокрутили.

Куда бы ни поднялся, результат будет один и тот же. Зачем тогда я живу, зачем существую? Я ответ не мог найти. Но только для себя ответ нашел маленький. Если смысла нет самой, я же вижу, потому что смерть все обнулит, ну хотя бы, хотя бы прожить по-человечески, делать добрые дела. Как Федор Михайлович Достоевский сказал однажды: «Единственный, может быть, и наиглавнейший закон бытия человеческого — это сострадание». Почему я пошел в медицинский. Думаю: отрезал — пришил, вперед, отрезал — пришил, вперед. Я доволен, они довольны, всё.

Все довольны.

Но я умру, и они в конце концов тоже умрут.

Тоже.

Ответа никакого нет. И вдруг Евангелие, всё: «Я живу, и вы будете жить верующий Меня, если умрет, смерти не увидит вовек; Я не есть Бог мертвых, а Бог живых; Я – Бог Авраама, Исаака, Иакова». Апостол Павел говорит: «Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут; первенец — Христос, а потом христовы». Я часто говорю: Юрий Алексеевич Гагарин вот в апреле, 12 апреля — День космонавтики, ну никто же не верил. Он пошел первый, потом все остальные. все остальные за ним. И говорит: тоже самое будет с каждым из нас. А когда с неверующими людьми вступал в полемику, говорил: «Слушайте, у вас очень скучная жизнь, очень скучная жизнь. У вас три варианта развития событий, а у нас пять,. Смотрите, если коротко: родился, пожил и умер. На могильном памятнике две даты: рождение, смерть, и между ними черточка».

Черточка, да.

«Черточка — это жизнь». Говорит: А у вас что?» — «А у нас почти все тоже самое».

Да.

«Родился, пожил, умер, воскрес — и живем, и живем». Я говорю: «Правда, — говорю, — интересней? Правда, правда?»

Длиннее в любом случае.

Правда оптимистичней.

Отче, скажите, а вот при таком оптимизме очевидном вам знакомы ситуации, которые можно назвать кризисом веры, какими-то серьезными сомнениями вот за такой довольно долгий путь, который вы проходили?

Да. Интересно, я однажды услышал: патриарх Кирилл, когда его постригал митрополит Никодим.

Никодим.

И он сказал: «сделай так, чтобы у тебя не было свободного времени.». Вот не для этих кризисов, поверьте.

Да.

Чтобы для этих кризисов просто не было и нет времени. На самом деле нет. Наоборот, бесконечные, если начать рассказывать только по одним событиям, которые были по жизни, вот эти, это еще целая одна история, которая без конца только подтверждала то, вот что мы верим. Кстати, вот относительно чудес. Есть у Федора Михайловича замечательная и глубочайшая мысль: «Люди ищут не Бога. Люди ищут чудес». Мы должны искать Бога. Слабый ищет виноватых. Сильный ищет Бога. Даже если бы не было никаких чудес, даже если бы не было никаких явных проявлений Промысла Божия, даже тогда вера должна оставаться независимо ни от чего. По-твоему, случилось, не случилось — это неважно. Старцу Паисию однажды сказали, он сказал, вернее… Кстати, я его видел в своей жизни один раз, за 9 месяцев до его смерти. Он почил 12 июля 94 года, а мы с ним виделись в августе 93 года. То есть я имел такое счастье с ним довольно кратко беседовать.

Интересно.

Ну это отдельный потом разговор. Он сказал: «Если святому или праведнику скажут: “Зачем ты это делаешь? Зачем ты так живешь? В Раю все места заняты”, то праведник скажет: “Ну и что: я это делаю ради моего любимого Господа ”». Я говорю: смотрите, надо искать не благополучия, надо искать благочестия. Мученики, когда выбирали христианство, они выбирали благополучие? Они сразу выбирали смерть, сразу. Какое там благополучие, какое там исполнение желаний! Поэтому я все время предупреждаю, что Церковь не бюро добрых услуг: пришли, поисповедовались, свеча, молитва, акафист, 10 акафистов — жизнь начала налаживаться. У меня был друг, отец Геннадий Огрызков, это храм Малое Вознесение, рядом с консерваторией. Там была потрясающая история. 90-е года, приходит в красном пиджачке небольшой человек и передает ему конвертик, говорит: «Батюшка, у меня дела как-то сейчас банковские идут слабовато. Вот помолитесь ,пожалуйста, чтобы как-то у меня все устроилось». Он говорит: «Хорошо». Заходит в алтарь, открывает пачку, и смотрит, как мне потом сказал, там примерно было 10000 долларов. Он возвращается и отдает ему конверт. Тот говорит: «Батюшка, я не понимаю». — «Знаете, — говорит, — Сергей Петрович, за такие деньги я должен так сильно помолиться. А если я помолюсь сильно, у вас дела вообще развалятся». Это была глубочайшая мысль. Почему? Однажды Николай Сербский сказал: «Богу не нужно наше сытое благополучие. Ему нужна наша искренняя и добровольная вера». Если бы все верили только благодаря чудесам, то это не вера, когда верят только ради одних чудес. И сейчас — ну, не буду рассказывать, какие очередя к одним святыням, к другим, к третьим, так сказать, это когда упование только на какое-то, так сказать, соприкосновение со святыней, но никакого желания, никакого подвига менять что-то внутри. Один мудрый человек сказал: «Я очень долго ждал, когда к лучшему изменится моя жизнь, и только под конец жизни узнал, что жизнь ждала, когда я изменюсь к лучшему».

НАДЕЖДА

Мы уже с вами упоминали и Оптину, и Федора Михайловича.

Да.

Скажите, пожалуйста, насколько, вы считаете, Федору нашему Михайловичу удалось в образе старца Зосимы передать образ оптинского старца? Ну, как обычно говорят, что это собирательный, не собирательный, ну вот, условно говоря: это старец или есть вопросы?

Если отвечать профессиональным языком, конечно, это не старец Амвросий. У Федора Михайловича не было этой цели. Он впервые выводит на публику положительный образ.

Да-да. Отче, простите, ну я не имел в виду биографически. Условно говоря, мы можем это рассматривать как действительно вот старца и поучения его? Или все-таки это художественная литература, о чем нельзя ни на минуточку забывать?

Нет, конечно, конечно, во-первых, так сказать, в 77 году, после того как умер Алексей, его сын, они с философом Соловьевым Владимиром едут в Оптину пустынь. Откуда едут? Из Санкт-Петербурга. Кто посоветовал? Жена, Анна Григорьевна Сниткина, потому что говорит: «Тебе надо отсюда уехать».

Да.

Он едет. Соловьев предлагает ему поехать в Оптину пустынь. Они имели две встречи со старцем Амвросием. Безусловно, это наложило отпечаток. Ну образ старца Зосимы собирательный.

Ну это старец?

Старец, конечно.

Вот я имею в виду, что вот вы готовы за Станиславским повторить: «Верю» или все-таки вот?..

Нет, дело в том, что это была все-таки его интерпретация, Федора Михайловича.

Там же много поучений.

Да, там было много поучений, и очень много идеализировано. Если сейчас разбирать с точки зрения христианской, так сказать, или с монашеской строгости, конечно, очень много было вещей прельщенных. Например: «Пади на землю, покайся».

Да-да-да.

«Целуй ее, предайся восторгу» — ну это, это Федор Михайлович Достоевский, у которого все на крайности. Но эта крайность зашла публике. Оптинские старцы, прочитав роман, сказали: ну, это, так сказать, конечно, не без изъяна христианский старец. Но то, что это впервые замечательный образ любви, сострадания, сочувствия, это, конечно, удалось феноменально в статье «Русский…», ну не в статье — в главе…

«Русский инок».

«Русский инок», да. Поэтому ему честь и хвала, что он впервые, так сказать. И мало того, что там нельзя было критиковать, Единственное —  Герцен. А у него была замечательная эта оценка. Один из самых образованных писателей нашего времени — это все-таки Достоевский. Могу рассказать почему он таким был, в двух словах. Его родной отец, было заведено: с 8 до 9 вечера они детям читали книгу, ту или другую. К шестнадцати годам он перечитал сам или переслушал на то время зарубежную и русскую классику. Когда он поступил в военно-инженерное училище в Санкт-Петербурге, а это тогда был ну наш современный МГУ, военно-инженерное училище, из которых выходили строители мостов, городов, железных дорог, выдающееся было образование. И у него, знаете, какая была кличка в училище?

Не помню.

Монах Фотий. Почему? Он засыпал с книгой на окне, с книгой на окне, со свечой. А когда просыпались его сокурсники, он сидел с книгой на окне. Поэтому вот откуда, вот откуда этот ум, эта потрясающая, так сказать. Кстати,  немногие знают, я для себя тоже какое-то время назад открыл, что он не только великий писатель, он еще великий публицист, мыслитель и философ. Это тоже отдельная тема, можно было о ней много говорить.

А вот я про Оптину хочу еще спросить у вас. Вот смотрите, мы в теме «Надежда». Понятно, что Оптина в XIX веке, в период расцвета своего — это такой сгусток надежды, да.

Да-да.

В каком-то смысле для кого-то — последняя надежда. И вот, как вы уже сказали, и жена Достоевского говорит: «Тебе надо туда съездить», и, условно говоря, вся Россия туда ходит. А вот современная Оптина — какую надежду может дать современному русскому человеку?

Владимир Романович, это потрясающий вопрос, и я вернусь к мысли, которую… Достоевский нам на все времена, и вам, как журналисту, тоже будет многое понятно. Отношение к Церкви: любой промах, любая ошибка, любой неправильный поступок — сразу через увеличительное стекло, да, так сказать, вот. Успехи, они, ну ладно, это так и должно быть, никто не обратил внимание. Он потрясающую сказал мысль: «Ничему не радуется так русский человек, как падению праведника».

Да-да-да-это.

«Как падению праведника. А, ну если для них это было возможно, и они не устояли, что же тогда спросить с нас, простых людишек. И ничего не ищет и не взыщет русский человек, как святыню и святого. У меня грех, у меня неправда, у меня беззаконие. Но должна же быть где-то эта святыня. Но должен же быть где-то этот святой». И вот как раз эту надежду он в этом романе как раз и показал: да, да, может быть, это единицы, может быть, но они есть. Как старец Паисий сказал о монахах: «А вы знаете, так сказать, это не лампочки, это не фонарные столбы, которые светят под ноги. Это маяки, стоящие на скале, которые показывают путь кораблям в бушующем море. И не обязательно они на все вопросы должны вот здесь под ноги светить каждый день». Монахи — он сравнивает с виноградной лозой. Виноградная лоза, ну в Крыму, вы бывали в Крыму, Владимир Романович?

Бывал.

Значит, видели: бетонный столб, на нем проволока, и на нем — лоза. Он говорит: «Плодовитая лоза — символ семейной жизни. Бетонный столб — символ монашества». А одно без другого существовать не может. Почему? Далеко не отходить: Патриарх — монах, архиереи — монахи, викарии — монахи, настоятели монастырей — монахи. Потому что есть какая-то особая духовная профессиональная деятельность. Есть масса выдающихся священников, протоиреев, но все-таки на слуху у нас последние кто? Отец Иоанн Крестьянкин, отец Кирилл Павлов, отец Наум. Из протоиереев, тоже выдающихся, были и есть отец Валериан Кречетов и другие.

А все-таки про Оптину. Надежду…

А ничего не изменилось, ничего. Ничего не изменилось. То есть, поискав одно, другое, третье, так сказать, уже мало того, что она же уже…

Ну просто есть разные монастыри, да. Есть замечательный Валаам.

Ну конечно.

Прекрасные Соловки.

Ну конечно.

А я спрашиваю: а вот Оптина, она вот…

А я скажу, чем ценна. Во-первых, так сказать, это, например, на Валааме, мощи Сергия и Германа Валаамских. Ну, может быть, меня братия Валаама поправят, а нету духовно-литературного наследия. Наследия нет. То есть кто-то что-то писал, так сказать. А в Оптиной пустыни и Оптинские старцы — ну это просто тома. Я делал симфонию по Оптинским, по Оптиной, это заняло двухтомник — выборочные темы, более четырехсот.

Ну это взгляд, взгляд в прошлое, без которого, конечно, будущего быть не может. Оптина может стать сегодня тем, условно говоря, тем интеллектуальным центром, каким она была, например, для Киреевского, который там переводил?

Ищущий найдет. Значит, сейчас в Оптиной пустыни около двухсот человек братии, из них около пятидесяти пяти священников. 80 % из них с высшим светским образованием, не говоря уже, так сказать, про богословское. И ну уровень Амвросия, Варсонофия, конечно, так сказать, все впереди, потому что…

Да, впереди.

…растущий организм.

Да.

Потому что для некоторых достаточно и этого уровня. Потому что старцы говорят: «Исполняй то, что знаешь, и откроется то, чего не знаешь». Не нужны никакие академические и духовные знания, когда люди не делают простых вещей. Зачем какие-то высокие вещи, когда не делают простых вещей. К старцу приходит группа из братии. Говорит: «Вы, — говорит, — врагам прощаете, можете врагам простить?» — «Это нет». — «Ну хотя бы не мстите». — «И этого не можем». — «Ну хотя бы молитесь за них». — «Ну и этого не можем». Он подзывает, говорит: «Отец Антоний, отец Антоний, приготовь им кашки, приготовь им кашки. Они немного больны». Поэтому когда будет востребован, так сказать, уже уровень самого, так сказать, этого мира…

А вот про монашество еще. Когда Павлу Дмитриевичу Артюхину…

Да.

…исполнилось 24 года…

Да.

…он стал монахом Мелхиседеком.

Это произошло в любимой Троице-Сергиевой лавре.

Вот у второго какие отношения с первым? Вы день рождения Павла Дмитриевича отмечаете?

День рождения у меня 2 мая.

Да.

Есть такая традиция: мы утром едем к блаженной Матроне, читаем акафист, возвращаемся на подворье, служим каждый раз Божественную литургию —литургию благодарения, что я на этот белый свет по-я-вил-ся. И это всегда у меня, так сказать, это первое. Потому что есть два главных в жизни человека дня: день, когда он родился и день, когда он понял, для чего он родился. Мы упоминали Оптину пустынь. Лев Николаевич Толстой однажды сказал: «На могильном памятнике миллионов людей можно было бы написать: они жили, и они не знали, для чего они живут».

Для чего.

Я сначала родился и только в 17 лет понял, для чего я родился. И тот день рождения в этот мир, день рождения в монашествое я отмечаю в Лавре. Это было под преподобного Никона Радонежского. И в Никоновском приделе, постригали в Троицком соборе. Когда есть возможность, еду на всенощную, этот день там служу, в день своего пострига — 30 ноября 86 года. Это все для меня памятно. И я очень много вынес из той жизни до 17 лет, до монашества, каким путем вел Господь, сколько было промыслительных событий по жизни, что это тоже оставило благодарность. Я помню, так сказать, и мирскую жизнь и благодарен тем людям, которые со мной, с которыми мне довелось в мирской жизни, еще до монашества, быть знакомыми, встречаться — с тем же самым отцом Димитрием Дудко, с духовными людьми.

Ну вы можете сказать, просто понимаете, что я имею в виду.

Да-да.

Ведь у вас есть опыт, который есть у меньшинства, да. Скажем, опыт семейный — разный, но есть все равно у большого числа людей, да. И я могу сказать там, повторить за многими отцами, что вот, когда у меня появились дети,я понимаю, что я стал другим, жизнь там изменилась и прочее. И многие понимают, о чем я говорю. А то, о чем вы говорите, почти никто не понимает, потому что этого опыта у них нет. И вот мне интересно, почему я и спросил, может быть, слегка вычурно, но отношения отца Мелхиседека с Павлом Дмитриевичем, вот они какие? Это был другой человек, это была другая жизнь или вы чувствуете некое единство и понимание, что это тоже я?

Дело в том, что очень много, очень много надо было переделать в том Павле, который был и который стал Мелхиседеком. А Мелхиседек не сразу стал Мелхиседеком, так. Это было очень и очень, и очень, и очень, и сейчас это продолжающаяся борьба — с собой, со своим эгоизмом, со своими недостатками. Потому что, если бы я был воспитан в православной вере, дело было одно. До 17 лет — обыкновенная светская, мирская, так сказать, безбожная жизнь, вот она наложила свой отпечаток, это безусловно. А монашество к тому, чтобы стать другим. Мы опять говорим: мы ищем не благополучия, мы ищем благочестия. Кстати, ехал на передачу, что-то начал листать и потрясающую, потрясающую мысль увидел. «Чиновник задал мне вопрос,  я думал, что ослышался: не год рождения — цель рождения, цель рождения. И я, — говорит, — замер и не мог ничего ответить». Цель рождения, вот когда появилась цель.

Прекрасно.

ТЕРПЕНИЕ

Монашество — это школа терпения. Или нет?

Просто по одному названию. Старец Амвросий Оптинский в 37 лет стал инвалидом I группы. Он был выведен за штат по невозможности совершать богослужения. А прожил до 79 лет. Дата его рождения — 1812 год, кончина — 1891 год. 37 лет лежа на постели и принимая людей — это какое надо было иметь терпение. У него сложилась поговорка: «Терпел Елисей, терпел Моисей, терпел Илия, так потерплю ж и я». Сейчас в жизни надо быть или железным или золотым, или железным, или золотым. Золотым — иметь большое смирение, чего ни у кого у нас нет. Или большое терпение. Ну даже русская поговорка: «Без труда не вытащишь и рыбки из пруда». Поэтому терпение, так сказать, мало того, что, и терпение, оно должно тоже разумное. Терпение должно быть…

А что это такое?

Терпение должно быть разумное. Я однажды открываю келью одного монастыря на выходе, и распечатанный на компьютере листок: «Господи, дай мне силы и мудрости, дай мне силы и мудрости изменить в моей жизни, что я должен изменить! Господи, дай мне мудрость и терпение, чего в моей жизни я изменить не могу! Господи, дай мне мудрость уметь отличить первое…

Первое от второго.

…от второго». То, что мы должны сделать, — это мы должны сделать. Армяне говорят: «Под лежачий камень коньяк не течет». Вот, и поэтому…

(Смеется.) Они знают, что…

И старец Амвросий говорил: «Боже, поможи, да и ты, мужик ,не лежи». Попутный ветер не дует ни тому, кто никуда не движется. Поэтому от нас зависит…

А все-таки разумное терпение — это что?

Сахарный диабет можно изменить, вылечить сахарный диабет? Нет. Сейчас остались ребята, кто без ноги, кто без руки. Вылечить, вернуть можно? Нельзя. Глаз потерял — можно? Нельзя. Мы родителей выбираем? Не выбираем. Иногда, так сказать, это приходит.

Ну то есть разумное терпение — это вот это умение отличить первое от второго?

И принять обстоятельства жизни, и понять, что они не изменятся.

А от смирения чем терпение отличается? Вот это золото от железа чем отличается?

А смирение как раз и дает возможность разумно принять обстоятельства жизни и смириться перед Промыслом Божиим, который непостижимыми судьбами ведет тебя к лучшему. Богу не нужна наша сытое благополучие, и, если человек идет к вере и к истине через неблагополучие, он пройдет через него, потому что для Него, для Бога, дороже душа.

Но наше неблагополучие — это же тоже не цель Божия, да.

Абсолютно.

Вот Варшек сказал, по-моему, богослов наш, да, что: «Бог сотворил людей для счастья.».

Абсолютно.

Не для несчастья.

Тремя языками Бог беседует с людьми: языком любви, языком страданий и языком болезней. Язык любви понимает очень мало людей. Язык болезни начинает понимать чуть-чуть побольше. А язык страданий, когда начинает разговаривать, тогда еще больше.

А вот, отче, можем здесь остановиться — это важнейшая мысль.

Да.

Потому что, смотрите, что получается. Мы говорим, что мы хотим любви, ну кто скажет, что вот я не хочу, чтобы меня любили.

Да.

И при этом вы говорите, что язык любви человек очень плохо понимает.

Божией любви.

Да. А вот почему так происходит? Вроде бы, казалось бы, это самый понятный должен быть язык.

А дело в том, что мы мыслим только по горизонтали. Под счастьем люди подразумевают здоровье. Под еще большим счастьем люди подразумевают здоровье и деньги.

И деньги.

Под еще большим счастьем люди подразумевают здоровье, деньги и красоту. Местами поменял бы: можно было без денег.

Да-да-да.

Но красивый, здоровый — уже хорошо.

Да-да.

Вот. Под еще большим счастьем люди подразумевают деньги, красоту, здоровье и власть. Под еще большим счастьем люди подразумевают и — можно перечислять. Александр Сергеевич Пушкин же потрясающую вывел мысль, что пределу человеческой жадности нет.

Нет.

Да, по горизонтали. А кто-то из мудрых людей сказал: «А настоящее счастье — быть свободным от всего этого». И Федор Михайлович Достоевский: «Главные вещи в жизни – это не вещи». И, когда человек это поймет, что главное в жизни – это не вещи, вот тогда он становится уже и счастливым. И Бога благодарит только за это — за смысл.

А вот скажите, пожалуйста, у вас уже за плечами многолетний опыт пастырский, и в том числе, естественно, опыт исповедей. Вот то, о чем вы говорите, насколько мы, наши прихожане, насколько мы это понимаем? Это тяжело дается, легко дается, вы видите, что что-то в этом смысле меняется?

Владимир Романович, по Евангелию: из десяти — один. 10 исцелились, а 9…

А один.

А 9 где? Одна приходит и говорит: «Батюшка, трагедия». — «Что случилось, что случилось?». Диагноз — диагноз с большой буквы. Как ты думаешь, что это такое?

Онкология, как правило.

Правильно, да, диагноз. И: «Не знаю, что делать». В Церкви 25 лет, если не 30: «Не знаю, что делать». Всё, под ногами мир рушится. Через один месяц другая ситуация: «Батюшка, я раком заболела. Слава Богу! Будет время подумать о вечности». Блез Паскаль, великий философ и математик, однажды сказал: «Если бы Бог по временам нас не укладывал на лопатки, нам бы некогда было посмотреть на Небо». Она не начала цепляться за ту жизнь. Да, она делала все, что говорили медики, — «химия», облучение, да. Но не цеплялась за эту жизнь. Почему? А потому что, я говорю, как почему, мы, когда читаем Символ веры, из десяти девять, мы чаще всего врём. Как это врём? Да. Мы читаем в конце Символа веры: «Чаю воскресения мертвых…

Да, жизни…

…и жизни будущего века». Тебя Господь, как ракету, поставил на стапель, уже ты на финише, а ты — на старте. А чего ты боишься?

Ну, отче, вы же не можете при этом — вернемся к этой ситуации двух женщин с диагнозом.

Да.

Вы же не можете второй сказать: «Ну, ты отличница, садись, пять».

Нет, конечно.

А первой сказать: «А ты, мать, иди, троечница, двоечница».

Нет, конечно.

Она еще большего вашего участия требует, правда же.

Нет-нет-нет, конечно нет, конечно. Я говорю об уровне людей, которые, имея веру, и вроде бы не верят, имея надежду, и вроде бы не надеются, знают о любви Божий и вроде бы, так сказать…

А почему?

Мало, посмотрите, ну в Евангелии, даже в Евангелии: «Верю, Господи, помоги моему неверию». Апостолы: «Господи, умножь в нас веру». Потому что это все-таки невероятный дар веры. Опять же к Толстому: на могильном памятнике миллионов людей можно было бы написать «Они жили, они не знали, зачем они живут». Мы только за один дар веры должны быть Богу благодарны, за один дар веры. Даже если мы не имели ни здоровья, ни денег, ни красоты, ни чудес — ничего бы не имели, имели бы только одну веру. Григорий Богослов однажды сказал: «Если бы мы, кроме Христа, не имели бы в этой жизни ничего, мы со Христом уже имеем всё. До Христа, до Его рождения не было ничего бессильнее нас и сильнее смерти. После Христа нет ничего сильнее нас и бессильнее смерти».

ПРОЩЕНИЕ

Вы как-то сказали, что «самое страшное в нашей среде, — ну в церковной, я так понял, — это игра в духовность». Это что такое?

Лучше не называться и быть, чем называться и не быть.

Не быть.

Не надо ничего из себя строить. Старцу сказали: «Отче, если придут братия, что сказать, когда ты будешь спать?» — «Скажи, что я сплю». — «Отче, а что сказать, когда придут, ты будешь есть?» — «Скажи, что я ем». — «Отче, а что?..» — и прочее. То есть не надо этого сленга, которого, так сказать, ты только один сленг и знать церковный: простите, благословите, как скажите, как будет.

Да спаси вас Господи! (Смеется.)

Это в некоторых женских монастырях. Поэтому здесь надо быть, так сказать, что в тебе есть негативного, это надо скрывать, это не надо показывать. Например: «А что вы так нервничаете? Нервные клетки не восстанавливаются». — «А они мне и не нужны нервные».

(Смеется.) Хорошо.

Вот поэтому, если ты с собой, то не надо это, так сказать то, чего в тебе нет, это не надо, так сказать, искусственно это из себя выдавливать и показывать. Об этом сказал епископ Игнатий очень страшные слова: «Непростительно лицедейство, непростительна игра в старцев, которые не сподобились благодати старчества за смирение, за веру и за искреннюю преданность воли Божией». Вот эта игра в старцев, это лицедейство непростительно и душепагубно. Даже старец Амвросий, когда ему задавали вопросы, он говорит: «Вот я не знаю». Старец Амвросий находил в себе силы сказать: «Я не знаю». Не надо из себя строить семь пядей во лбу. В одном из факультетов в МГУ была или есть такая надпись: «Всё знает только невежда». Старец Амвросий говорил это: «Мне надо об этом помолиться». — «Батюшка, а как поступить?» — «А я не слышу, я не слышу, Небо молчит. Я не знаю».

А вот скажите, пожалуйста, про отношения человека со священником, с духовником. Когда-то нам писали, объясняли некоторые авторы, что это нормально, когда ты вот находишься в поиске, что вот ты ходишь к священнику, потом ну что-то вот как-то сложно или там нет… не получаешь ты помощи. То есть нормально, когда ты можешь в один храм походить, потом в другой походить?

Абсолютно, абсолютно.

Да. А вот в обратную сторону: у священника-то нет выбора. Он же не может сказать прихожанину: «Вы знаете, мне кажется, вы не мой прихожанин». Или может?

Он может, но не должен так делать.

Но не должен.

Потому что, уж ты раз в историю ввязался, расхлебывай и расхлебывай до конца. Потому что это нечестно: операцию делает один, как у меня —  благодарю вас за молитвы, в апреле три операции, все 3 операции делал один хирург, который мог бы сказать: «Ну, такие обстоятельства, сделайте там в Москве». Я делал в Челябинске, вот потому что это было потрясающе золотые руки. Ну там один человек начал, и один человек закончил. Он не стал ссылаться на кого-то: вы в Москве, там все будет попроще. Нет, начал и кончил, это уже долг. Ну мало того, что все-таки должна быть взаимная любовь пастыря к пастве: сложность? Сложность. С головой не в порядке? С головой не в порядке. Ты что думаешь, ему легче будет, когда он с этим начнет… Ты хоть знаешь, чем человека можно утешить, знаешь, так сказать, его анамнез, знаешь историю болезни, поэтому ну все-таки потерпи, потерпи. Даже Оптинские старцы, только когда, ну когда вообще, так сказать, то есть ровно все,наоборот, тогда спрашивают: Если вы… ну, например, я у врача. «Вы от давления принимаете?» — «Нет». —«Кроворазжижающие принимаете?» — «Нет». — «Обезболивающие принимаете?» — «Нет». — «Повязки меняете?» — «Нет». — «Тогда, слушайте, ну тогда смысл какой? Тогда вы, зачем вы меня спрашиваете: когда я поправлюсь?» Ну это, понимаете, нет смысла тогда.

Да.

Нет смысла. Тогда как те старцы говорили: сделаем кашки…

Да. (Смеется.)

…пусть покушает. Ну и относительно прощения. Это сложная тема, потому что бывает такое, что и простить нельзя. Бывает и такое. На Прощеное воскресенье бывает такая ситуация, что и простить нельзя. Ну такие вещи бывают. Я помню, замечательная мысль была у митрополита Антония Сурожского: вот в Прощеное воскресенье, когда вы понимаете, что вот настолько вы еще несовершенны, подойди к человеку и спроси: «Прости меня, что я пока не могу простить». Вот поэтому мы кого-то простить, ну бывают такие случаи, не можем, но родных и близких — мужа, жену, родителей — безоговорочно и безапелляционно мы должны прощать, потому что это слишком близкие люди, и здесь невозможно, просто переделывай себя. Вот потому, что: «Будьте, — апостол Павел говорит, — будьте покорны своим родителям во всем». И старец Паисий…

Да.

…сказал, и это меня спасало долгую мою жизнь с моей мамой Галиной: «Сделай так, — не мне он пишет, — сделай так, чтоб тобой были довольны родители, и тобой будет доволен Бог. Если тобой недовольны родители, тобой недоволен Бог». Вдруг на ровном месте мамочка устроила, устраивает воспитательный процесс меня — архимандрита, уже там под 60 лет. И думаю: Господи, ну на ровном месте ну вот явно. И потом у меня мысль такая: да, вот если бы ты был бы посмиренней и попроще, вот этого бы не было. Потому что у меня еще одна замечательная мысль, и она пусть вам тоже запомнится, нашим телезрителям: Бог посылает по жизни нам именно таких людей, через которых может быть уврачевана наша гордыня. Что значит — может быть? Если захочешь, она уврачуется. А не захочешь, ты лоб разобьешь. Если муж и жена, вы просто разойдетесь. Почему? И этот баран, и эта овца, без конца лбами сталкиваются, и никто не хочет потерпеть. И в конце концов, когда была одна из очередных воспитательных мер относительно меня, вот мама не прощала, и я понимаю: это невозможно. Я не могу служить, я не могу стоять возле Престола, потому что я помню слова старца Паисия: «Если тобой недовольны родители, тобой недоволен Бог». И не надо здесь никаких: да она сама виновата, да пятое-десятое. У Него нет никаких…

А вам психоаналитики объяснят все, что у вас.

…нет никаких отговорок никаких, вот просто все: яйца курицу не учат. Вот однажды я приезжаю домой, водитель спрашивает: «Ну как там на войне?» А он знал мои переживания, знал мои, все эти, что я сильно просто, я очень такой эмоциональный человек, я не могу, когда с кем-то отношения какие-то неверные. И я очень это все переживал. И он когда произнес слово «война», я ему говорю: «Разворачивай машину». Он разворачивает машину, мы едем на подворье. Оно недалеко было, дома за мамой надо было ухаживать, вот. Я приезжаю на подворье, нахожу швабру, ломаю ее, простынь режу пополам и из простыни и швабры делаю белый флаг (смеются), белый флаг, что я сдаюсь. Ну на что не пойдешь ради…

Это вы к маме так пришли?

И потом я захожу к маме, открываю дверь и думаю: ну теперь-то хоть она поймет или нет. Начинаю махать флагом, потом показываюсь. Она разговаривает по телефону и говорит: «Ты представляешь, что он учудил. Заходит ко мне и машет какой-то белой тряпкой». Я бросаю этот флаг, хлопаю дверью и ухожу в комнату. И молюсь: «Господи, ну что еще, ну что еще надо мне сделать?» И вы не поверите — проходит два часа, она стучится в комнату и говорит: «Ну что…»

Сдаешься?

Нет: «Ну что, пойдем обедать». И это означало, что мы помирились. Мы ничего не выясняли, мы ничего не говорили друг другу, мы сели за один стол, мы начали обедать, и заново началась наша жизнь. Все надо делать.

ЛЮБОВЬ

Ну тогда давайте про любовь поговорим.

У Льва Толстого есть потрясающая мысль. Почему я все время Льва Толстого и Достоевского? Интересно, в нашем храме Петра и Павла в Ясеневе в 1822 году венчались родители Льва Николаевича Толстого. А греки говорили: «И во врагах достойное похвалы надо хвалить». Достойное похвалы надо хвалить. Он говорил: «Лучше капля добра, чем бочка философии.».

Хм.

Мы многое не можем, но много мы и можем. «Ты шарф взял?» — это любовь. «Ты термос не забыл?» — это любовь. Носовой платок — это любовь, поглаженные брюки — это любовь. Мороженое…

А не поглаженные брюки — это нелюбовь?

Она была занята, когда делала тебе пасту, и из-за этого не могла.

И белый флаг, да-да-да.

То есть она делала пасту и поэтому... Или пломбир за 48. Это раньше был, в советское время….

Да.

…пломбир за 48, который любит жена, вот она, так сказать, это все оценит. Вот эти маленькие, маленькие знаки внимания, вот это все. И мало того, что есть как бы два понятия: любовь-чувство и любовь-поступок, любовь-действие. Вот они все время должны между собой, так сказать, жить. То есть одно чувство без поступка или поступок без чувства… Поступок без чувства может быть оценен, а чувство без поступка — оно…

Вряд ли это.

Вряд ли, да. Потому что мужчина, мужчина на чувства, ну в смысле выражение чувств, они — ну все-таки разный склад у мужчин и у женщин, а вот поступки — они за мужчинами. Поступки за мужчинами. Потому что она «за мужем». И поэтому тут уже вот нам надо в нашей повседневной жизни друг другу эту жизнь чуть-чуть надо делать посветлее. Я тут однажды получил телеграмму — приходят там про эти: гром, молния там, погода, гололедица. Вот там было следующее.

Прогноз погоды.

Сообщение: «В ближайшие 10 дней тепла и солнца не, не ожидается. Грейте и светите самостоятельно».

(Смеется.)

Если вы думаете, что для любви или для счастья недостаточно вас самих, вы ошибаетесь. Достаточно вас самих. Другой человек нужен только для того, чтобы его осчастливить. Русская женщина не будет дожидаться, когда ее кто-то осчастливит. Она возьмет (смеются) и осчастливит кого-нибудь сама. И про терпение: русская женщина, ты знаешь, что начнет делать, когда уже никак, нет никакого терпения? Вот она терпит, терпит, терпит, а потом берет — и начинает терпеть сначала.

(Смеется.)

А куда деваться. Я говорю: слушайте, брак — одноразовый, второго варианта никакого, никакого парашюта, как у военных летчиков, нет. У гражданских, я спрашивал, знаете, почему у гражданских летчиков нет никаких парашютов? Или спасаемся вместе с теми, кто за нами, или погибаем вместе, кто за нами. Поэтому в браке все.

Отче, а вот современному человеку, у которого вот эта история с разводами, браками многократными, она просто, такое ощущение, что с молоком матери, вот как это объяснить?

Это какой-то тупик. Когда у человека даже есть предположение, что если ботинки будут жать, то, то. Муж и жена — это не ботинки. вот это надо понять с самого начала. Как только у тебя под одним местом, под одним местом у тебя парашют, вот и кажется, что пике, вот есть соблазн нажать на кнопку катапультирования, как будто тебе от этого будет легче. Ничего подобного не будет.

Ну а есть надежда, что как-то можно это поменять?

Многие люди… ну хорошо, давай простой пример приведу. Вот наша прихожанка, Я так немножко, проблемы в семейной жизни. Ей все говорили, все говорили: «Зачем ты его терпишь, зачем ты его терпишь?» Она говорит: «Так надо». — Зачем ты его терпишь? — «Так надо». 30 лет в браке — «Зачем ты его терпишь?» Было хорошего, плохого, ну как-то негатива какого-то. Идет по улице, ломает ногу.

Она?

Она. рядом с ней муж, ее муж. Она не может дотянуться ни до телефона, ни до чего, вызывает «Скорую», увозят. Там многократный перелом, одной ноги, другой. И этот муж, о котором говорили, «надо бы с ним развестись», он начинает теперь за ней ухаживать. То есть она дождалась своего часа. Он понял, что такое готовка, что такое стирка, что такое убранный дом. Он думал, что все это просто, клининговая компания. Ничего подобного, это все она делала. И до человека дошло. Когда? Через 30 лет. Кстати, знаешь самая удивительная скорость? Скорость звука, скорость звука. Говорят им в 20 лет говорят, в 20 лет, а доходит только в 50. Какая-то удивительная скорость звука. И еще про воспитание, про любовь, про то, что надо как-то слушать и, так сказать, и про родных и близких. Девочка в 7 лет говорит: «Мама все знает». В 12 лет девочка говорит: «Мама кое в чем разбирается». В 17 лет девочка говорит: «Мама совсем отстала от жизни». В 27 лет девочка говорит: «Лучше бы я слушалась маму». И поэтому все, что уступать: ты мне — я тебе, ты мне — я тебе. И еще, когда бываю в школе, говорю: «Не изменяйте будущему мужу и будущей жене». До умных доходит, а до дураков спустя какое-то время только дойдет. И еще одна встает и говорит: «Ну батюшка,  ну все как-то понятно: мы хотим в жизни все попробовать». Я посмотрел на нее и сказал: «За тебя как-то немножко мне жалко. Надо было бы попробовать не попробовать».А вот вы как-то в одном разговоре, ну наверняка, может быть, и в разных разговорах говорили, что — вполне понятная мысль, — что счастье — это когда тебя любят и ты любишь. А вот вам важно, чтобы вас любили прихожане?

Ну конечно, так сказать, конечно. У меня был друг, он служил у нас на подворье, отец Никон Нестеренко, царствие Небесное. Похоронен в Симферополе. Он был украинец и говорил: «Любов должна быть взаимной».

(смеется).

Я у школьников спрашиваю: Что больше всего люди любят?» Вот я вам задам вопрос: «Что больше всего любят люди?» Можно перечислять до бесконечности. Интересен был бы ваш ответ. Что больше всего любят люди?

Люди разные. Но когда их любят…

Нет, вот нет, всё. Больше всего люди любят, когда их любят, пусть это будет самое маленькое, самое незначительное выражение внимания, участия. Старец Амвросий, кстати, говорил: «Найти внимательное сердце — большая редкость».Кто-то из святых говорил: «Господи, сделай так, чтобы я был Твоими глазами. Господи, сделай так, чтобы я был Твоими ушами. Господи, сделай так, чтобы я был Твоими руками. Господи, — блаженный Августин это, — Господи, делай со мной то, что я делал с моим ближним». Поэтому любовь-чувство и любовь-действие, оно просто ведет дальше, больше взаимности. Потом еще. У Григория Богослова потрясающая мысль есть: «Радость разделенная — радость, умноженная вдвойне. Скорбь разделенная — скорбь, уменьшенная вдвойне. Хочешь порадоваться — порадуй». Вот это и есть любовь. Хочешь порадоваться, не надо ничего ждать, радость — рукотворная. Праздник надо делать самим. Мало того, что у вас был сначала журнал «Фома». Это были, мы его перечитывали до дыр, когда просто были листочки ксерокопии, потом журнал, потом передача. Всё, так сказать, всё постепенно, так сказать. И взаимная какая-то уже, общение — оно, так сказать, только-только располагает. Ну это и есть маленький рай на земле, когда вот есть эта любовь между людьми, чувства и действия.

У нас еще финал.

Да.

А финал такой. Я вам предложу цитату, ну и, соответственно, согласиться с ней или не согласиться. У нашего философа Мераба Мамардашвили есть такая мысль.

Грузинский.

Да. «Великодушие — это великая душа. А великая душа — это душа, способная вместить иное, не дрогнув». «Согласиться нельзя возразить».

Безусловное согласие.

Согласиться.

Безусловное согласие. У Чехова есть такая мысль: «Когда человек чувствует боль, он живой. Когда человек чувствует чужую боль, он че-ло-век».

Прекрасно, прекрасно. Спасибо огромное вам за этот разговор. За это знамя, которое мы, так сказать…

Победы.

…поднимаем на щит, да.

Победы, победы над самостью, над грехом…

Спасибо, спасибо, отче дорогой.

…над гордыней — ради любви.

Спасибо, спасибо.

Здесь и прощение, и любовь, и всё, и терпение — всё здесь.

Спасибо, спасибо. Это был архимандрит Мелхиседек. А мы продолжим писать «парсуны» наших современников через одну неделю.