«Безбилетники». Роман-сериал. Серия 32. «Братушки»

Том проснулся рано. Солнце уже встало над миром, но едва уловимая прохлада давала знать, что еще утро.

Вставать не хотелось, и он лежал, глядя сквозь прищуренные веки на небо. «Вот он, возврат в природу без прикрас. — думал он. — Нужно постоянно добывать себе пищу. Чем и занимаются животные. Государство всего лишь упростило этот процесс».

Чувство голода стало их постоянным спутником. Их желудки подтянулись, стали неприхотливы к пище и скромны в запросах. Вначале это не очень их беспокоило: перебиться едой удавалось всегда. Но постепенно Том стал замечать, как недоедание меняет его отношение к людям, к жизни. В нем будто просыпалось временами животное, — огромное, страшное, немилосердное. Сытые спокойные люди, сидящие на набережной в ресторанах, стали раздражать его своей расслабленностью, самоуверенностью. «Что с вами станет, если вы лишитесь своих денег? Как быстро слетит ваша тонкая человеческая оболочка, и вы покажете вашу животную суть?» — думал он.

Постоянное переживание голода притупило все остальные чувства. Море будто выцвело, потеряло свою освежающую праздничную радость. Само путешествие наполнилось неприличной суетой в постоянных заботах о прокорме. Он чувствовал себя крысой, бегущей в лабиринте в поисках куска сыра. Диким зверем, который всю жизнь рыскает в поисках еды, а отдыхает лишь тогда, когда наелся. Оказавшись далеко от дома, он думал, что стал, наконец, свободным, победил комфорт и обывательщину, но такая жизнь породила целую уйму новых проблем, на решение которых уходила большая часть времени и драгоценных сил.

Гурзуф будто отдалился от родника. Ходить туда стало тяжело, и теперь это был целый турпоход. Постоянное недоедание вовсе не стимулировало активных поисков еды, а, наоборот, вызывало сонливость и апатию. Нужно было что-то менять. Например, двигаться в Партенит. В конце концов, он обещал Монголу отправиться туда через три дня, а с тех пор прошла целая неделя. Голодная фантазия рисовала ему, как их встретит Индеец. Он должен быть непременно гостеприимным (Том все-таки верил в искренность Лелика), и невероятно щедрым. Он может наверняка дать им немного денег на дорогу (Том бы на его месте отдал таким, как они, последнее). Деньги они потом обязательно вышлют, а домой доедут, конечно, зайцами. Но здесь они потратят их на хлеб и колбасу. Или даже отварят пельмени! Ах, колбаса! Это полузабытое, почти мифическое создание, покорно склоняющее под ножом свое розовое тело... Да и вообще, причем тут нож…

Какая-то невнятная возня неподалеку привлекла его внимание. Том приоткрыл глаза.

Монгол явно куда-то собирался.

«Наверное зубы чистить. Все равно ведь в Гурзуф не пойдет. — Невесело подумал он. — Зачем вообще чистить зубы, если есть нечего?»

Монгол вернулся, когда Том уже разжег костер. Как-то криво улыбаясь, высыпал из подола футболки несколько банок консервов, буханку хлеба и две пачки крупы.

— Уважуха. — Том протер глаза, и с удовольствием убедился, что продукты никуда не исчезли.

— Вот знаешь, Том. — Ответил Монгол, странно вращая глазами. — Я хоть и русский по паспорту, но сегодня я Лужу понял. Короче, слушай…

… С утра ему не спалось. Монгол встал, выпил воды от голода, но заснуть уже не мог: в желудке громко и тревожно урчало. «За виноградом что ли сходить?» — мелькнула мысль. Он умылся, пошел на родник почистить зубы, и в этот момент легкий ветерок донес до него тревожащий запах мясного супа. Ветер шел сверху, оттуда, где стояли двое толстяков-москвичей. Не раздумывая, Монгол пошел на запах.

— …И Паулюсу нужно было прорываться к Белой Калитве. Там стояла четвертая армия и итальянцы. — донеслось до Монгола из-за деревьев. — А он, дурак, Гитлера послушал, и время потерял. У Гитлера принцип был: не оставлять захваченное, чтобы не повторить ошибку Наполеона. Тот зимой назад пошел, и армию потерял. Я бы на его месте весной начал…

Нос Монгола не обманул: посреди поляны горел костер, в нем, утробно булькая, варилась в большом овальном котелке каша. Москвичи сидели на земле, к нему спиной, перед импровизированной, сделанной из камушков, картой.

— Если бы он в самоволку двинулся, то отправился бы за графом Шпонеком. — Отвечал второй. — Тот в Крыму стоял. Он когда с Керченского перешейка отошел, его судили, а потом и расстреляли.

— Победителей не судят. Кстати, я бы на месте Шпонека отвел лишь часть…

— Хэндэ хох, мужики! — Весело сказал Монгол.

— Москвичи непроизвольно вздрогнули, повернулись.

— Привет. — Без особого восторга произнес один из них.

— Что-то вы рано как-то? — Монгол поздоровался за руку, и по-хозяйски уселся у костра, поглядывая на котелок.

— Уезжаем сегодня. Барометр упал. Завтра дождь будет. Сильный. — Один из толстяков кивнул на дерево, где висел какой-то круглый прибор.

— Упал, — так повесьте! — Засмеялся Монгол, не отрывая глаз от котелка. И добавил уже с легкой укоризной. — Что ж вы так? Рядом столько жили, а в гости ни разу не зашли.

— Так ведь и вы не зашли. — Осторожно ответил москвич.

— А хотите винограда купить? Дешево совсем. Отличный, такого на рынке не найдете.

— Нет, спасибо.

— А пожрать с вами можно? — Спросил Монгол напрямую.

— Покушать хотите? Садитесь, конечно. Почему бы братушек не покормить?

— Каких еще братушек? — Насторожился Монгол.

— Выражение такое есть. Так русские называли дружественные им народы.

— А-а. Ну тогда ладно, а то я уже напрягся. У меня в доме жил один, по-фамилии Братушка. Гнида редкая.

Москвичи достали длинную палку, сняли с костра котелок. Монгол выкатил пенек, устроился поудобнее, взял ложку, и, не дожидаясь особого приглашения, набросился на суп.

Москвичи рядом нерешительно переглядывались.

— Что вы, мужики, как не свои? — гостеприимно сказал Монгол. — давайте, присаживайтесь, и вперед! Отличный суп, густой. Или уже каша!

— Видите ли, молодой человек, у нас не принято из кана есть.

— Из чего? — Монгол перестал жевать.

— Из кана. Этот котелок называется кан.

— А? Ну так накладывайте себе, что стоите, как в гостях? А я так поем, я не стесняюсь. — Монгол засмеялся своей находчивости, и поперхнулся, да так, что кусок мяса выскочил у него изо рта и упал на землю. Он подобрал его, ощипал приставшую к нему сухую траву, и снова отправил в рот.

Одного из толстяков передернуло.

— Пойду, руки помою. — Проворчал тот, и пошел куда-то за край поляны.

Другой, подбоченясь, сверлил Монгола презрительным взглядом.

— Да, какие разные планиды. — Задумчиво сказал он. Есть он явно не торопился.

— Что за планиды? Вы астрономы? — чавкая, спросил Монгол.

— Планида, молодой человек, — это судьба.

— Так, я шота не понял. — Монгол упер руки в колени, и даже перестал жевать. — Что вы носом вертите? Вам что, пожрать со мной западло?

— Видите ли, юноша. Сегодня мы едем на другой конец полуострова. — Вкрадчиво сказал толстяк. — И мы сварили много, потому что рассчитывали остаток нашего завтрака взять с собой. А теперь, ввиду такой жары он пропадёт, прокиснет.

— А шо у вас, больше жратвы нет? — Удивился Монгол. Он почувствовал себя неудобно. Он нечаянно объел ребят, и теперь те обречены на долгую голодную дорогу. Нехотя оторвавшись от кана, он встал, вытер рот, и тут увидел стоявший в стороне у палатки пакет продуктов.

— Да вот же жратва, пацаны! Смотрите, сколько! Консервы, два хлеба, крупа! На полкитая хватит. Смотрите, я нашел жратву! — Он вытряхнул на землю пакет с продуктами.

— Что это? Завтрак туриста! Зашибись! А тут? Фрикадельки! А это что? «Доширак». Это типа нашей «Мивины», что ли? Зальете кипятком, и всё!

Монгол думал, что его новые знакомые забыли про свои запасы, и обрадуются такой находке. Но тут один из толстяков подскочил к палатке и, заламывая руки, закричал:

— Да как вы смеете лезть к чужим вещам! Да вы знаете, кто я такой? Я — кандидат медицинских наук!.. У меня отец профессор! Я… Станислав! — Он обернулся. — Станисла-ав! Поди сюда! Это невыносимо!

На краю поляны показался Станислав. Он все слышал, и был явно взволнован. Его раскрасневшееся лицо, покрытое белыми пятнами, тряслось от гнева.

— Феликс! Я здесь! Я уже иду на помощь! — Взвизгнул он. — Что ему нужно от нас, Феликс? Вот тебе и братушки! Покиньте нас немедленно!

— Ладно, ладно, мужики. Не хотел обидеть. — Монгол непонимающе пожал плечами. Его кураж мигом прошел. Он снова почувствовал себя неуютно, будто оказался посреди Красной площади в измазанных навозом сапогах. — Я думал, что… Ну ладно… Нервные вы какие-то.

Он уже повернулся и зашагал по тропе к своим, как вдруг отчетливо услышал в спину:

— Иш какой!

— Не зря говорили, что во время войны среди хохлов — одни предатели.

Монгол повернулся, подошел к Станиславу, смерил его взглядом, и с размаху залепил ему звонкого леща.

— Это тебе за предателей, клоун!

Станислав ойкнул, оступился, и упал. Держась за щеку, он поджал под себя белые жирные ноги. Феликс взвизгнул.

Монгол зло взглянул на Феликса, и снова подошел к палатке. По-хозяйски взяв пакет, собрал туда рассыпанные продукты. Потом, подумав, вытащил половину, оставив себе две пачки крупы, четыре банки консервов и буханку хлеба. Подошел вплотную к Феликсу, страшно посмотрел ему в глаза.

— Ленин сказал делиться.

Тот стоял навытяжку, немного поджимая ногу и поглаживая себя по безволосой груди. Его челюсть тряслась.

— Пиу! — Монгол ткнул его пальцем в пуп. — Бувайте, братушки.

И, придерживая полный подол продуктов, зашагал по тропинке вниз.