«Безбилетники». Роман-сериал. Серия 26. «В ресторане»

День, как обычно, прошел в мелких заботах, — собирании дров, штопке вещей, готовке. После обеда из Гурзуфа вернулся Веня. Он продал одну из своих картин, и принес еды.

Монгол целый день ходил сам не свой. Его переполняло приподнятое праздничное настроение. Наконец, к вечеру он не выдержал, подошел к Тому, и заговорщицки подмигнув вытащил из кармана стодолларовую купюру.

— Хотел на Планера оставить, но передумал. Ну что, гульнем?

— Откуда? — Недоверчиво спросил Том.

— Петрович дал. — лицо Монгола сияло.

Лицо Тома вытянулось, глаза будто потемнели, стали колючими, как мелкие горошки перца.

— Что, нищим на море неплохо подают? — Сухо ответил он. — Гопник ты, а не панк.

— Я?! — Обиделся Монгол. — Да пошел ты. Чегевара хренов.

— Сам пошел. — Том отвернулся.

Монгол плюнул, взял свою сумку, вытряхнул ее содержимое, перебрал. Надел чистую рубашку, для виду немного покрутился на поляне.

— В последний раз спрашиваю: в Тифлис идешь?

— Нога болит. — Отрезал Том. — Иди гуляй, мажор.

Монгол повернулся, и молча зашагал в сторону города. Чувствовал он себя неловко, но самое неприятное было в том, что он никак не мог разобрать, в чем причина этой неловкости.

— Ну да, конечно, ты остался потому что ты типа выше денег. Весь такой чистый, святой прям. Но, если разобраться, то что я такого сделал? Украл? Нет. Отобрал? Тоже нет. — Бормотал он себе под нос, разводя руками. — У них денег девать некуда, сами раздают. А это вообще пропуск: Петрович мне на ней адрес написал. Так в чем дело?

Он снова прислушался к себе. Стало немного легче, но мутный осадок предательства почему-то оставался в душе.

— Да кого я предал? — чуть было не закричал он. Остановился, посмотрел вокруг. Перед самым городом, у спускающейся к берегу бетонной дороги курил человек. Монгол стрельнул у него сигарету. Глубоко затянулся, пошел было дальше. Потом обернулся, посмотрел вдаль, на узкую полоску берега под неровным сыпучим обрывом.

— Ну и сиди там, придурок замороченный. — Буркнул он, и, окончательно смахнув паутину ненужной рефлексии, бодро зашагал по бетонке наверх.

Вечерний Гурзуф встретил его ароматами жаренного мяса и женских духов. Монгол сбавил темп, не спеша, с предвкушением праздника прогулялся по набережной, вальяжно зашел в какой-то ресторан, украшенный у входа большими пальмами в тяжелых деревянных кадках. Вечер только начинался, посетителей было немного. Он выбрал себе столик в углу, и с наслаждением погрузился в мягкое кожаное кресло. Наконец, подошел официант.

— Что будем заказывать?

— У вас эскалопы есть? — как можно небрежнее спросил Монгол.

— Эскалопов нет.

— Ну тогда мне борщ и пюре с биточками.

— А что пить будем?

— Водки, сто пятьдесят. Не, давай двести. А вы валюту принимаете?

— У нас ресторанная наценка, свой курс.

— Хорошо.

— И сдачу мы даем рублями.

— Ладно. Можно меня сразу посчитать? — Монгол широко протянул зеленую бумажку.

Официант взял купюру, покрутил ее в руках, рассматривая написанный адрес, брезгливо посмотрел на свет. Ушел, принес еду и сдачу.

Монгол не собирался здесь надолго засиживаться.

Он выпил водки, и принялся за еду. Еще недавно он был нищ, но теперь в его карманах было без малого полтора миллиона. Примерно три зарплаты.

«Странно. — Подумал он, время от времени трогая располневшие карманы, словно боясь, что они исчезнут. От сотни чужих баксов было того ощущения денег, которое давали эти плохо намалеванные украинские рубли». У него даже слегка закружилась голова: он не помнил, держал ли вообще в руках такую сумму. Да еще где? На юге, на курорте, сидя в ресторане!

— Свобода, Том, — это не голодать у ручья. — Пробормотал он себе под нос. — Свобода — это когда можно позволить.

Наевшись до отвала, он откинулся на спинку стула и закурил, лениво рассматривая стену бара, где стояли соки и всевозможные экзотические бутылки. Непривычно сытная еда и водка разморили его, уравновесили тело, но душа страстно требовала приключений. Чтобы четкая музыка для души, чтоб красивая девчонка на коленях, и он — при деньгах и при параде. Чтобы все вокруг только и говорили: о, ты крут, о, как же ты крут, чувак!

«Видела бы она меня сейчас». — Он вспомнил о Веронике, их мимолетное, так нелепо оборвавшееся знакомство.

Где-то в глубине души саднила история с Томом. «Ладно, посмотрим. Вот когда мешок жратвы принесу на поляну, чтобы на всех. Мяса принесу, хлеба, шампанского. Тогда и посмотрим, какой ты герой. Будешь жрать, или нет» — мелькнула ядовитая мысль. Улыбнувшись своей находчивости, он повернулся к выходу, и вдруг увидел, как в дверном проеме, цокая высокими каблуками, появилась высокая девушка. Откинув непослушные рыжие волосы, она прошла мимо него, обдав волной духов, и села на высоком стуле у бара.

— Валера, соку мне налей. — Небрежно сказала она бармену.

Монгол, развалясь в кресле, с удовольствием разглядывал ее стройную фигурку. Идти куда-то еще ему сразу расхотелось. Он вдруг понял, что впервые за всю поездку избавился от столь любимых Томом случайностей судьбы и стал, наконец, хозяином положения.

Немного посидев для приличия, он не спеша подошел к бару, сел рядом с девушкой.

— Слышь, Валера. Братуха, коньячку мне плесни.

— Какого? — Спросил бармен, чем застал Монгола врасплох.

— Хмм… Вон того. — Монгол показал на пузатую бутылку, напоминающую большой пузырек с духами. — Пятьдесят граммов.

— Это Камю, он очень дорогой. Наливать? — С ноткой неуверенности спросил бармен.

— Наливай, наливай. — Небрежно сказал Монгол.

Валера взял большой фужер, налил. Коньяка оказалось на донышке.

Монгол небрежно понюхал содержимое фужера, и, посмотрев на соседку, выпил залпом.

Соседка, хлопнув длиннющими ресницами, пробежала по нему взглядом, и вдруг прыснула. Она действительно была очень красива. Тонкие черные брови, небольшой округлый рот с припухшими, будто от долгих поцелуев губками, зеленые глаза, полная грудь, слегка не соответствующая ее узкой талии.

— Привет. — Невозмутимо сказал Монгол, будто только заметил такую эффектную соседку.

— Привет. — Кокетливо ответила та ему, будто старому знакомому, и снова глянула на него пронизывающим, как рентген, откровенным взглядом.

Монгол немного смутился, чувствуя, как к лицу приливает жаркая волна крови. В горле сразу пересохло.

— Выпить хочешь? — Прохрипел он.

— Купи мне шампанского. — Она сразу перешла на «ты» с той многообещающей ноткой капризничающей девочки, которую вначале нужно повеселить.

— И еще раз коньяк и шампанского. — Заказал Монгол, почувствовав во всем теле накатывающее возбуждение.

Бармен разлил алкоголь, отошел.

— Ты местная? — Спросил Монгол, чтобы что-нибудь спросить.

— Не-а, приезжая. Из Дальнего Востока.

— Ну, и как там?

— Где?

— На Дальнем Востоке.

Девушка усмехнулась.

— Ну раз я здесь, то значит наверное не очень. — Жеманно ответила она.

— Сейчас в России везде не очень. Скоро она совсем развалится. — авторитетно заявил Монгол.

— Думаешь?

— Все так говорят.

Девушка отхлебнула шампанского, посмотрела куда-то в сторону.

— Да и пусть.

— Не жалко?

— Не-а. Там уже жалеть нечего. Как Мамай прошел.

Она помолчала, окинула взглядом стойку.

— Но вообще и здесь тоже не очень. Я за такие деньги могла бы и у себя работать.

— Загадочная русская душа. — Хмыкнул Монгол. — А ты здесь работаешь?

— Рядом, по соседству. Смена кончилась. — Она протянула узкую руку с длинными, ярко-красными ногтями к фужеру, и они чокнулись.

— Меня Виолетта зовут.

— Очень приятно. Меня Саша. А ты красивая.

— А я знаю. — В тон ответила она, и, стрельнув взглядом, отвела глаза.

— А хочешь Амаретто? Ликер такой. Пробовала?

— Да, хорошая штука. Петя, плесни мне Амаретто. — Обратилась она к бармену.

— А я вон ту штуку попробую. Виски.

— Он дорогой очень. — Уважительно сказала Виолетта.

— Я обычно бренди пью. Французский. Своп. Неплохая вещь. — Монгол небрежно достал из кармана толстую пачку купюр. Девушка отвела взгляд.

Время текло тонкой струйкой в фужеры, пьянило, кружило голову, обещая роскошный сказочный вечер. На стойке перед ними появлялись то экзотические коктейли в больших треугольных рюмках, то высокие фужеры с долькой лимона, то широкие и тяжелые стаканы-бочонки. Деньги таяли.

«Как бы все не пропить» — думал Монгол, чувствуя, что не может оторваться от ее глаз. Это сладкое общение целиком захватило его, как наркотик, как липкая цепкая паутина.

Ее тоже слегка развезло.

— И она потом уехала в Италию, родила ребенка, потом развелась. Муж ей отписал дом на побережье, машину. Живет теперь в свое удовольствие! Представляешь? — Она засмеялась, невзначай прикоснувшись к его руке.

— Чего руки такие холодные? — Спросил он, уже плохо понимая, о ком она.

— Не греет никто.

— Я согрею. — Сказал он, приобняв ее и уже откровенно пожирая глазами ее декольте.

Темнело. Ресторан медленно наполнялся посетителями. По стенам загорелись, побежали цветные веселые огоньки, зазвенела посуда, слышался приглушенный смех. К дальней стене зала вышли одетые в белые костюмы музыканты, вынесли аппаратуру, стали настраиваться, и, наконец, заиграли. Молодая солистка в блестящем облегающем костюме затянула унылую, как степь, кабацкую песню. Затем вышел плотный пожилой мужчина в белом пиджаке, шляпе и клетчатых брюках.

Плыла луна среди ветвей,

В пруду пиликали и квакали лягушки,

А в том саду пел соловей,

И мы с Маруськой молча чавкали ватрушки.

И вот пошли с Маруськой в ЗАГС

И расписались там в журнале для начала,

А чтобы брак наш укрепить,

Святая церковь нас с Маруськой обвенчала. 

Песня всем понравилась. Ресторан долго хлопал, женщины то и дело кричали «Браво!»

— Бока, Черный ворон. — Крикнул кто-то из глубины зала, подняв в руке купюру.

— Пошли? — Монгол пригласил Виолетту на танец.

— Я плохо танцую.

— Я тоже. — Он взял ее за талию и они медленно закружились, стараясь попасть в такт.

Мужик в шляпе, задрав брови, затянул на восточный манер:

Чёрный ворон труба чёрная черней,

Жизнь проходит из одних только чёрных дней.

Всюду горе и в душе моей темно,

Вот такое чёрно-белое кино.

— Плохо стучит. — Сказал Монгол, кивнув на барабанщика. — Сейчас я покажу, как надо.

— Саша, не надо! — Попросила она, и он сразу понял, что надо.

— Надо! — Сказал он, подошел к барабанщику, и, когда тот опустил палочки, попросил сесть. Тот не хотел, что-то говорил.

— Вставай! Я тоже барабанщик! — гордо сказал Монгол, сунув ему несколько купюр.

Ах, как больно, как обидно, — не пойму

В этот чёрный день по-прежнему пою.

И никто ведь не увидит слёз моих,

Как всегда ты, я чужой среди своих.

Монгол устроился на стуле, но был неприятно разочарован. Барабаны стояли странно и неудобно, ему никак не удавалось развернуться. К тому же сама установка состояла лишь из рабочего, хета и одной тарелки. Кое-как отстучав песню, он вдруг увидел, что Виолетта, слегка пошатываясь на каблуках, побрела к выходу. Он догнал ее у самых дверей.

— Прости, мне нужно идти. — Сказала она.

— Я тебя провожу!

— Нет, не надо. Я рядом живу.

— А зачем тебе домой? Может погуляем, искупаемся?

— Меня от этого моря воротит. И купальника с собой нет: я ж с работы.

— Я отвернусь! — Сказал Монгол, глядя ей в глаза.

Она засмеялась, чмокнула его в нос.

— Если хочешь, то я переоденусь, и скоро вернусь. — Загадочно прошептала она.

— Приходи конечно, я буду ждать. — Обрадовался он.

Она длинно посмотрела на него, резко отвернулась, будто обрывая магию момента, и легко побежала вниз, по ступенькам. Монгол посмотрел ей вслед, а затем, засунув руки в карманы, победно прошествовал за свой столик. Ему было хорошо! Сердце пело! Сердце стучало так, как умеет стучать только сердце барабанщика!

Он заказал водки.

— Братан, в картишки не желаешь? — Скучающим голосом обратился к нему худенький чернявый паренек, перелистывая в руках замусоленную колоду.

— Не, не хочу.

Паренек ушел.

Прошло еще полчаса. Монгол сходил в туалет, умылся. Холодная вода на миг отрезвила его. Проверив карманы, он вытащил из сильно похудевшей пачки купюру в 50 тысяч.

— Мало ли. Хоть на хлеб. — Пробормотал он, стараясь не думать о еще недавно нарисованном в его воображении роскошном пире, который собирался устроить на поляне. — В конце концов всех кормить я не собирался, а Том сам виноват.

Засунув купюру в носок, он вернулся в ресторан и заказал себе еще выпить.

— В «Буру» срежемся? — к нему снова подошел Чернявый. — А то я автобуса жду, одному скучно.

— Денег нет. — Ответил Монгол.

— Да не боись, на просто так поиграем, на счет. — Сказал Чернявый.

— Развести меня хочешь? На зоне «просто» — это жопа. На просто так — это на «без интереса».

— Музыку знаешь, музыкант? — Чернявый усмехнулся, почесал нос. Будто еще раздумывая, подсел за столик, и перетасовал колоду. — Ну ладно. Давай тогда на «без интереса». Сдвинь.

Монгол рассеянно глянул на дверь ресторана.

— Ладно, давай.

Чернявый раздал по три карты.

— А я тут сижу, жду автобус, даже поиграть не с кем. — Скучно повторил он. Монгол вскрыл карты. Ему повезло.

— Тридцать два. — Гордо объявил он.

— Двадцать пять. — Сказал Чернявый. — Молодец. Сдавай, а мы запишем.

— Зачем писать, если на интерес? — Спросил Монгол.

— Порядок такой. — Чернявый достал листочек и записал выигранную Монголом цифру.

Монгол раздал карты. Ему снова повезло, потом снова. Через полчаса игры на бумажке красовались цифры 0-500.

— А ты хорошо играешь! — Восхищенно, но как-то слишком деловито произнес Чернявый. — Сам где обитаешь, братишка?

Это скучающее внимание насторожило Монгола.

— Там. — Монгол неопределенно махнул рукой.

— Отдохнуть приехал? А сам откуда?

— Из Харькова. — Он улыбнулся.

— О, земеля! — Потеплевшим голосом сказал Чернявый. — А там где?

— У Барабашки живу. — Монгол плохо знал Харьков, но зато вспомнил название рынка.

— Я видел, как ты стучал. Хорошо работаешь. Ты лабух?

— Не, чисто панк-группа. Никакой коммерции.

— Я люблю панк. «Сектор Газа» уважаю, пацаны четко за жизнь поют. Пришел бы вас послушать. А где в Харькове играете?

— Сумская, 10. — Монгол сказал первое, что пришло в голову. — Базара нет, приходи. Бесплатно пропустим.

— Зайдем, послушаем. Сдвигай.

Монгол выиграл еще пару раз, но везти вдруг резко перестало. Чернявый начал отыгрываться.

— Что-то ты форму теряешь! — Ухмыляясь, раз за разом сдавал он.

Виолетты все не было.

«Где же она ходит?» — подумал Монгол, то и дело поглядывая в сторону выхода. Ситуация начинала его напрягать. Музыканты уже ушли, за ними потянулись и посетители. Зал опустел, ушло куда-то и ощущение праздника. За последние полчаса Монгол не только не взял ни одной взятки, но и ушел далеко в минус. Впрочем, он расстраивался не столько из-за игры, сколько из-за отсутствия девушки.

«Кинула меня. Бухнула на халяву, и кинула». — Подумал он, вздохнул.

— Пять сотен торчишь! — радовался его соперник.

— Бывает. — Монгол криво улыбнулся, решительно хлопнул себя по почти пустым карманам. —Ладно, благодарю. Хорошо поиграли.

И он, пошатываясь, встал из-за стола.

— Э, ты, куда собрался, зёма? — Чернявый по-дружески улыбнулся.

— Та стрела у меня с девчонкой. Гулять буду.

— Так дела не делают. Ты проиграл, — нужно расплатиться. — Тихо, но одновременно твердо сказал Чернявый.

— Ты что, с дуба рухнул? — Монгол остановился, вперив в собеседника жгучие перчинки глаз. — Мы ж на «без интереса» играли. По всем понятиям это не на бабки.

— Бабки на рынке семечку продают. — Чернявый глядел на Монгола снизу вверх. — Ты же вроде музыку блатную знаешь, зёма? За стол без денег не садятся. За такое по любым понятиям закукарекать можно.

— Шо ты сказал? — Монгол удивленно глядел на тщедушного и явно глупого собеседника, и не верил своим глазам. «Вырубить его с ноги, и уйти? Или поиздеваться?» — думал он, ожидая, когда на него накатит справедливая волна гнева.

Чернявый явно чувствовал угрозу. Он весь подобрался, вжавшись в кресло и, не спуская глаз с Монгола, нервно теребил колоду карт.

Но злость не приходила. Самоуверенные слова Чернявого настолько не соответствовали его тщедушной комплекции, что эта отчаянная храбрость вызывала к собеседнику и уважение и неподдельный интерес.

«Я его выключу, свалю, а она сейчас придет. Нужно еще немного потянуть». — Монгол сплюнул, демонстративно повернулся, и вразвалку подошел к бару. Обернулся, оглядел пустой ресторан, и вдруг рассмеялся. Он понял, наконец, в чем дело. Этот нагловатый картежник до боли напомнил ему Тома. Та же упертая вера в силу слова, совершенно не подкрепленная собственной физикой. Только если его приятель летал в своих бескорыстных фантазиях, то этот харьковчанин был вполне земным. Но если он такой земной, то почему не боится? Каратист? Нет, слишком дохлый, и к тому же курит. На спортсмена вообще не похож». Здесь был какой-то секрет, ребус, который ему ужасно хотелось разгадать.

— Повторить? — Бармен посмотрел на Монгола.

— Налей-ка мне того самого. Камю. — Он порылся в карманах, собрал оставшиеся деньги. — На сколько тут хватит?

Бармен пересчитал деньги.

— Сто пятьдесят грамм.

— Пополам, в две тары.

Взяв бокалы, он вернулся к своему столику, сел напротив. Долго посмотрел в упор на Чернявого, ухмыльнулся, подвинул бокал.

— Держи, орел. А ты не боишься, что я тебя здесь похороню?

Чернявый отхлебнул из бокала.

— Хороший коньяк. — Невозмутимо ответил он.

— На последние деньги купил. — Монгол вдруг захохотал, неподдельно восхищаясь самим собой. — Нету ничего. Мы, панки, — такие. Для нас бабло — пыль.

— Для меня тоже. — Чернявый поглядел в опустевший фужер. — Как будешь долг возвращать?

— А ты мне нравишься. Я вообще уважаю тех, кто борзеет, и не боится. — Монгол откинулся на спинку, привычно глянул в сторону выхода. — Ты типа меня развел, да?

— У каждого свой хлеб.

— Ну вот скажи, мне чего ты такой ушлый? На фиг тебе бабки?

— Тратить.

— На что?

— На себя.

— Ну вот потратил ты их на себя, и что дальше?

— Мне нравится.

— Деньги счастья не приносят. — Монгол будто забыл, как и почему оказался в ресторане. Он старался говорить языком Тома, будто бы споря с самим собой, и одновременно в тайне желая услышать самого себя со стороны. — Для панка деньги — это вообще мусор.

— Мусор? Ну так отдай мне тот мусор, что проиграл. Зачем он тебе? — ровно и спокойно отвечал Чернявый.

— Видел я этих богатеев. — Продолжал Монгол, не особо веря себе. — Тоска одна. Ты понимаешь, что не в бабле счастье?

— Я знаю. Если не в бабках счастье, то чего они тебя парят? Верни долг, и живи без денег.

Монгол ухмыльнулся. Да, всё именно так, всё было правильно. Эта простая и понятная житейская философия была ему куда ближе, чем жертвенные умозаключения Тома. Конечно, будь тот рядом, то задвинул бы куда более убедительную и заковыристую телегу о бескорыстии и всеобщей любви. Монгол и сам любил послушать Тома, даже не понимая, почему. Но его не было. Зато как раз в этот самый момент дверь в ресторан распахнулась, и на пороге показались пятеро крепко сбитых ребят и девушка. По-хозяйски оглядев помещение, они сразу направились к их столику. Впереди, раскачивая плечами, шел крепкий блондин в короткой кожаной куртке. Его бицепсы с трудом вмещались в ее совсем не узких рукавах.

— Здарова! — Все кроме девушки поочередно поздоровались с Чернявым за руку, мельком взглянули на Монгола. — Проблемы?

— Да вишь, лабух пятьсот баков заторчал, а отдавать ломит. — Чернявый сразу расправил плечи, расслабился. Его голос стал громче, увереннее.

— Базар не по понятиям. — Сказал Монгол, трезвея и лихорадочно соображая, что делать. Ребус сложился, но настроение сразу испортилось.

— Играть сел, — бабульки на стол. — Сказал кто-то из пришедших.

— Да ладно, пацаны, понял я, но бабла все равно при себе нет. — Монгол выдавил улыбку, похлопав себя по карманам. — Даже на билет домой. Все пропил.

— Если на билет нет, можно к ментам на вокзале подойти. — Неожиданно сочувственно произнесла девушка. — Если сказать, что ограбили, они справку выпишут и в поезд посадят.

— Ирка, рот закрой, тебе слова не давали. Пойди вон, лучше у Валеры пробей. — Сказал Блондин.

Девушка фыркнула, недовольно пошла к барной стойке. Переговорив с барменом, вернулась.

— Пустой вроде. — Небрежно бросила она.

Монгол взял свой бокал, жадно допил до дна. «Если одного со мной пошлют, то вырублю. А если двое, а если с пушкой?»

Компания хмуро стояла вокруг стола, как врачи у постели умирающего, соображая, что делать с трупом.

— Ты где живешь?

— В Харькове. — Ответил Монгол. — Пацаны, мы ж земляки.

Компания захохотала.

— Чувак, ты еще жив, потому что земляки. — Произнес Чернявый.

Все снова засмеялись. Смеялся и Монгол. Со стороны это напоминало встречу старых друзей.

— Зёма, а здесь где остановился?

— Там, наверху. — Ответил он, небрежно махнув рукой.

— Бабки дома есть?

— Да говорю же, пропил все.

— А ну, — встань.

Монгол встал, пошатнулся.

Один из пацанов похлопал его по карманам, по рубашке.

— Пустой.

— Ладно. — Наконец сказал Чернявый. — Ты мне коньяк купил, а я добрый, когда кто-то добрый. Завтра вечером приходи сюда, с ловэ. Займи у соседей, или пусть телеграфом вышлют. С друзьями приходи. Если завтра бабулек не будет, мы включаем счетчик, по сотне тысяч в день. И не шути, а то на Барабашке тебя все равно поймаем. В студию зайдем, аппарат заберем. Ты понял?

— Понял. Лады, пацаны. — Монгол встал из-за стола, и, не оглядываясь, направился к выходу.

«Как лошка развели, красавцы. — Думал он, идя по набережной и жадно вдыхая свежий морской воздух. Оглядываясь назад, не идет ли кто, он судорожно перебирал, как бусины, события вечера. — Но я тоже не идиот».

И тут он увидел ее. Виолетта стояла у обочины дороги. Она была одета в длинное зеленое платье, которое делало ее стройную фигуру еще утонченнее. Фонарь эффектно освещал ее спадающие волнами на плечи огненные волосы.

Рядом, на высоком каменном парапете стояла пустая винная бутылка и два полных стаканчика.

— Ну наконец-то! Привет. — Немного обиженно сказала она, откинув волосы. — Где ты ходишь?

Эта фраза прозвучала так обыденно, так по-домашнему, будто ревнивая жена разговаривала со своим мужем.

— Я тебя внутри ждал. — Удивился он своей недогадливости. — Мы же вроде договаривались…

— Наверное не поняли друг друга. — Виолетта передернула плечами, как бы стараясь забыть досадное недопонимание. — Держи.

Монгол взял стаканчик. «Надо же, стояла, терпела. Ждала меня ночью. Значит — верная». — Уважительно подумал он.

— Прогуляемся?

— Конечно!

Они медленно пошли вдоль набережной, и вскоре остановились у скамейки, укрытой густой листвой цветущего олеандра.

— Прикинь, а здесь гранаты растут. — Сказала она.

— Настоящие гранаты? — Не поверил Монгол.

— Ага.

— Где?

— Да вон, — висят.

Монгол вгляделся в темный куст свисающих из-за забора веток, покрытых мелкими зелеными листочками. Затем подпрыгнул, схватился за ограду, и, подтянувшись, сорвал с длинной, как удочка, ветки красноватый плод. Гранат оказался совсем небольшим, и к тому же незрелым. Он был полон белесых, слегка розоватых ягод.

— Обалдеть! Гранаты! — Восхитился Монгол, грызя кислые незрелые зерна.

— Выкинь. — Виолетта взяла его за руку, выбросила гранат, и вернула ему стаканчик, загадочно улыбнулась. — Ну что, за нас?

— Ага. — У Монгола слегка закружилась голова. То ли эти нехитрые слова выбили из него остатки разума, то ли после пережитого в ресторане ударил в голову запоздалый адреналин. Он почувствовал себя будто древний рыцарь, который, чудом спасшись от чудовища, освободил свою возлюбленную из заколдованного замка.

Чокнулись.

— Выходи за меня замуж. — Неожиданно для себя ляпнул он, и тут же подумал, что сказал это слишком рано. Поспешно, и наверное не к месту.

— Я подумаю. — Виолетта смущенно повернулась, обдав его волной сладких духов и кокетливо моргнула длинными ресницами.

И они снова чокнулись.

Монгол выпил, и подумал, что уже не жалеет о сказанном. Что вот оно и наступило, то долгожданное счастье, когда всё по-взрослому, а это и есть та самая. Та самая любовь, о которой мечтают пацаны, — чтобы оба, чтобы с первого взгляда, чтобы красивая, чтобы верная, и — до гробовой доски. Когда чувства — глубже, чем слова, и куда весомее, чем все эти глупые басни убежденных холостяков-неудачников. Когда большего нечего ждать, поскольку и нет ничего большего, чем сердце, переполненное любовью к красивой и желанной женщине!

Ее запах духов, ее глаза, близкие, манящие, ее талия, ее грудь, — все это было его, его родным, его любимым, будто принадлежало ему всегда, просто пряталось где-то до поры, до этой сладкой поры обладания.

Виолетта переминалась с ноги на ногу, будто ждала чего-то. «Она ждет от меня каких-то важных слов, дел» — осенило его.

— Ты не думай чего. Я тебя как увидел, так сразу и полюбил. Я все могу, я, знаешь... У меня знаешь какие друзья! У меня мама добрая. Она будет любить тебя, — ты не думай. А какой она борщ варит!

Виолетта молчала. Монгол осекся.

— Я забыл, а ты откуда приехала? — Снова спросил он, чтобы что-то сказать.

— С Венеры. — Сказала она.

— Я сразу понял, что ты с другой планеты. — Сказал он, удивляясь самому себе, своему лирическому настрою… И в этот миг его мозг, будто старая патефонная пластинка, медленно остановился…

… Сознание вернулось к нему уже глубокой ночью. Он лежал на боку, явно на скамейке, судорожно хватая ртом воздух. Его видимо только что стошнило: изо рта медленно стекала тягучая слюна. Он попробовал пошевелиться, но не смог. Все тело потеряло чувствительность, превратилось в бревно. Откликался почему-то лишь придавленный телом мизинец левой руки. Перед глазами мутным расплывчатым пятном блестели залитые рвотой доски скамейки. Напротив, неподалеку, стоял фонарный столб. Его яркий белый свет до боли, будто сваркой, резал ему глаза.

Где-то совсем рядом звенели женские голоса.

Он прислушался. Сознание было словно в сумерках, но все же достаточно ясное, чтобы понимать, что происходит.

— Ты его убила? — Спрашивал высокий женский голосок. Монгол узнал его. Это была та самая Ирка, которая пришла в бар с компанией Чернявого. Ему стало неуютно от своего беспомощного состояния.

— Не-а, пожалела. — Отвечала ей Виолетта. — Забавный такой лошок, из провинции. Жениться мне предлагал.

— А деньги? Не нашла?

— В карманах нет. Похоже что пропил всё, гад. Я видела у него не меньше лимона.

— Мальчики тоже ничего не нашли. Валера на баре сказал, что должны вроде остаться, но я Артуру не сказала. Он в последнее время на меня совсем волком смотрит. Кобель.

— Может, в трусы спрятал? Или в носки?

Монгол почувствовал, как холодные женские руки снимают с него ботинок.

Он опять попытался пошевелиться, но с ужасом понял, что совершенно парализован. Его тело было будто придавлено тяжелой каменной плитой.

— О, и вправду, что-то есть! Ха, да тут копейки. На опохмел оставил, гад.

— А в трусах поискать не хочешь?

Девушки снова засмеялись.

— Ты мне кстати за юбку Ленкину еще должна. — Сказала Ирка.

— Да помню я. Видишь, не подфартило. У-у, гад. Все пропил. Только зря клофелин потратила. — Ответила Виолетта, и Монгол почувствовал легкий удар каблуком.

— Злая ты, Танька. Он на тебе жениться хотел.

— Как же, жениться! С его мамой жить в Кацапетовке? Им, кобелям, одно нужно, — запрячь и ехать. Ладно, пошли домой. Вон книжка какая-то валяется… Подложи ему под голову, что ли, чтобы язык не заглотил.

И девушки, весело смеясь, зацокали по набережной своими высокими каблуками.