26 августа Анатолию Васильевичу Торкунову, академику РАН, ректору Московского государственного института международных отношений МИД России и председателю Попечительского совета журнала «Фома», исполяется 60 лет. В нашей беседе Анатолий Васильевич рассказывает, как с возрастом меняются жизненные приоритеты, что значит «настоящий поступок» и каково видеть своего выпусника в сане игумена.
Другая аудитория
— Когда-то Вы сказали, что на страницах «Фомы» многие люди, которых Вы давно и хорошо знаете, раскрываются для Вас по-новому. Сейчас интервью журналу даете Вы. С какой новой стороны может раскрыться для читателя Анатолий Васильевич Торкунов?
— Особенность журнала «Фома» в том, что даже люди, принадлежащие к миру публичной политики или шоу-бизнеса, не могут за счет публикации в журнале решать проблему самопиара. У этого издания совершенно другая, не подходящая для этого аудитория. И интервью известных людей «Фоме» отличаются от их обычных выступлений тем, что они понимают: их читают те, кто интересуются духовным миром того или иного человека. Поэтому-то «звезды» и открываюся с совершенно неожиданной стороны.
Что же касается меня, то я не «звезда» и к сфере большой политики или шоу-бизнеса не принадлежу. В этом смысле сейчас, как и всегда, я постараюсь честно и открыто говорить то, что думаю. А уж с какой стороны я раскроюсь и раскроюсь ли вообще — пусть решат читатели «Фомы».
— Впервые Вы увидели «Фому», когда это был еще черно-белый, почти самиздатовский альманах. Что заставило Вас уже тогда его поддержать?
— Самое главное, я знал людей, которые начали этот журнал издавать. Одним из них был Владимир Легойда. Прекрасно помню его с самого первого курса. Я считаю, что в любом деле, особенно если его начинают с нуля, важно не то, насколько продукт внешне презентабелен, а то, кто за этим делом стоит и кто двигает его вперед. И мы видим, что сегодня эти люди создали настоящий, полноценный, незаурядный журнал. Сколько ему лет?
— Пятнадцать.
— Это немало. Журнал успешно развился. И это убеждает меня, что я не ошибся, когда согласился стать председателем Попечительского совета. И я очень рад, что могу считать этот журнал в каком-то смысле и своим делом.
— Мы разговариваем накануне Вашего 60-летия. Как Вы сами охарактеризовали бы этот возраст?
— Как востоковед, я неплохо знаю постулаты конфуцианства. По ним шестьдесят лет — это наступление того этапа жизни, когда человек уже достаточно познал и испытал и теперь должен думать о вечном, о главном. Само собой, об этом хорошо бы задумываться в течение всей жизни. Но просто сейчас — в этом возрасте — такие вопросы становятся наиболее живыми, как говорится, актуальными.
— Что же для Вас главное в жизни?
— Семья, окружающие близкие люди. У меня растут два потрясающих внука. Они и есть смысл моей жизни, центр всех моих переживаний. Это не значит, что я оставляю работу и, конечно, МГИМО, в стороне.: как руководитель довольно большого коллектива, я должен думать о настоящем и будущем института и решать все возникающие задачи, опираясь на уже накопленный в этой сфере опыт. Однако наряду с ним появляется и опыт совершенно новый: быть дедушкой, как говорят в шутку, значит стать «вторично родителем». Мне сложно представить что-то, что сейчас стало бы для меня важнее.
— А в чем заключается новизна этого опыта?
— Когда мы воспитывали собственных детей, мы были моложе, и жизнь — как профессиональная, так и светская — была очень насыщенной. А сейчас все больше и больше сосредоточиваешься на семье — и не только потому, что в этом возрасте на вечеринки ходят реже, но и потому, что искренне хочется больше времени проводить именно с близкими. Я сегодня готов пропустить любую встречу, любое даже самое интересное мероприятие, чтобы пообщаться с внуками.
Мой второй внук Василий родился в день святителя Василия Великого. Для нас это важно. Сейчас мы готовимся к крещению. Хотим, чтобы его крестил священник, с которым мы давно дружим, к которому испытываем особый пиетет (понятно, что с пиететом дóлжно относиться к любому священнику). А нашего первого внука мы крестили, когда ему было полгода. Для меня это — одно из самых памятных и радостных событий.
— Многие молодые люди сегодня считают, что в молодости нужно побольше работать, пока силы есть, а семье и близким посвятить себя можно и попозже...
— С этим я не готов согласиться. Я бы советовал молодым людям, как говорится, «с младых ногтей» помнить о том, что в жизни человека главное — семья. Неправильно было бы считать, что осозание этого — удел стариков. Память об этом во многих случаях, как мне кажется, позволит, ни много ни мало, сохранить саму семью. Ведь все мы, люди, грешны. Склонны к эмоциональным всплескам, непродуманным решениям. Молодые — в особенности. Но если сразу правильно расставить приоритеты, то многих ошибок наверняка можно избежать.
А потом, семья — основная ячейка общества. Казалось бы, это штамп. Однако, как ни парадоксально, сегодня, в эпоху бесконечных информационных и технологических революций, эти слова перестают быть банальностью и звучат как своего рода рецепт. Ведь в нашем быстро меняющемся мире с его бешеным ритмом именно семейные ценности позволяют сохранить обыкновенные человеческие качества — любовь и внимание к ближнему. Не потерять связи с теми, кто был до нас, и с теми, кто останется после нас.
— А какой совет Вы дали бы молодым людям, у которых еще нет своей семьи?
— Я вижу, что сейчас молодые люди часто откладывают создание семьи «на потом». Мне кажется, это неправильно. Конечно, создавать семью в совсем раннем возрасте — например, на младших курсах университета — не стоит. Надо остепениться, опериться. Не раз слышал, как умные люди дают молодым такую «заповедь»: «Если влюбился — надо жениться». Выражаясь дипломатическим языком, я с этим солидарен. Второй раз чувство, которое вдохновит на создание семьи, может и не прийти.
— Современных студентов, в том числе и в МГИМО, во время учебы ориентируют в первую очередь на карьеру как на основую ценность и перспективу. Именно это часто и заставляет выпускников, а в особенности девушек, откладывать семью «на потом». Как Вы к этому относитесь?
— Да, с одной стороны, это общемировая тенденция. Бороться с этим в каком-то смысле бесполезно. Конечно, маленькие дети требуют внимания, и от некоторых карьерных устремлений женщине приходится отказываться. Но, с другой стороны, я считаю, что семейная жизнь не так уж и мешает карьере. Наоборот, семья, дети — все это создает стимул трудиться больше, расти в профессиональном плане и зарабатывать. Тогда и близкие будут чувствовать себя хорошо, и карьера из цели превратится в средство. А для чего иначе работать — неужели только для себя? Кроме того, сегодня у женщин есть возможность довольно быстро вернуться в рабочий строй после родов, хотя, конечно, работать будет уже сложнее, чем до рождения ребенка. Но лично я знаю десятки примеров, когда женщина воспитывала не одного ребенка и при этом работала достаточно успешно.
Однако главное здесь все-таки — другое. Я считаю, что каждая женщина должна принять взвешенное решение и четко оценить, хватит ли ее сил и на семью, и на работу. И если на то и на другое их не хватает, то, с моей точки зрения, выбирать надо, конечно же, семью. Пусть работает муж.
Наставник
— Есть мнение, что с годами человек становится более циничным. Вы бы с этим согласились?
— Думаю, каждый судит по себе. Мне лично кажется, что чем ближе ты к миру иному, тем более совестливым должен становиться, тем внимательнее относиться к тому, что ты отвечаешь и за себя, и за других.
Сам я никогда циником не был, всегда оставался человеком достаточно сентиментальным. Надо признаться, не всегда это шло во благо. Не секрет, что рядом с каждым из нас есть люди, которые не то что не соблюдают христианских заповедей, но просто совершают поступки за гранью добра и зла. Когда сталкиваешься с ними, понимаешь, что должен вести себя жестче, решительней. Иногда надо давать отпор. Особенно если ты начальник. Но не могу сказать, что мне всегда это удавалось. Наверное, это следствие как раз сентиментальности и искренней веры в то, что человек всегда имеет шанс измениться.
— Эта черта Вашего характера Вас радует или огорчает?
— Даже не знаю. В этом возрасте себя все равно уже не переделаешь...
— К вопросу о статусе начальника. До того как стать ректором Вы долго работали в институте на других должностях. Что из этого опыта Вам кажется наиболее ценным?
— По моему мнению, большим начальником лучше становиться не сразу, а после того, как пройдешь предыдущие этапы. После того, как поруководишь каким-то отдельным сектором, например. Так случилось в моем случае. В двадцать семь лет я стал деканом по работе с иностранными студентами. В тридцать один год — проректором там же. Потом был деканом факультута международных отношений, а затем стал первым проректором. Поэтому когда я занял должность ректора, уже изнутри знал не только учебно-научную, но и очень непростую хозяйственную жизнь института и от каких-то шоковых ситуаций и проблем был во многом застрахован.
Работа деканом по иностранцам дала мне очень интересный и глубокий опыт личного общения со студентами — причем часто вне стен института. Я знал, как и где они живут. Ездил к ним в общежития, решал в том числе и их бытовые проблемы. Мы в каком-то смысле дружили. Им это было важно: ведь рядом не было родителей и не с кем было посоветоваться по тому или иному поводу. Поэтому некоторые советы давал им я. Несколько раз это касалось трудностей интернационального брака — молодая семья оказывалась на грани распада, и как мужчины, так и женщины приходили, рассказывали ситуацию... Я уже тогда выступал за сохранение семьи, хотя сам в то время был еще молод и неопытен, недавно только дочка родилась. Но старался, как мог, помогать. Два брака, как я помню, нам удалось сберечь: в первом случае речь шла о болгарской студентке, во втором — о венгерском студенте. Бывало, возникали проблемы в землячествах, национальных группах. Приходилось собирать противостоящие компании и пытаться найти некое джентльменское соглашение.
— Получается, Вы были для них не просто преподавателем, но и своего рода наставником. А когда стали ректором, возможность оставаться таким наставником сохранилась?
— В полной мере — нет. К сожалению. У ректора в силу занятости — и внутриинститутской, и внешней — просто физически нет такой роскоши. Но я верю, что прежний опыт общения с иностранными учащимися позволяет мне сейчас сохранять чуткость к студентам, даже если я теперь узнаю об их проблемах не всегда лично, а чаще по письменным заявлениям...
Это — поступок
— Вы видите перед собой большое количество молодых людей. Как Вам кажется, в какую сторону меняются поколенческие приоритеты — если сравнивать, например, с Вашим поколением?
— С одной стороны, в наше время интеллектуальный запал — интерес к музыке, литературе, живописи — был выше. И это не старческое брюзжание, это факты. Мы читали больше. Я объясняю это тем, что в информационном обществе ребята все больше черпают информацию и знания из интернета: во многом это удобно и открывает небывалые возможности, но в то же время часто молодые люди просто засоряют себе мозги. Но, с другой стороны, могу судить по своей дочери, по ее однокурсникам и по многим нашим студентам: в человеческом плане они — во всяком случае, те, кто находится в поле моего зрения, — такие же сентиментальные, как и мы были в свое время.
— Вы уже дважды за время нашей беседы упомянули это качество — сентиментальность. Что Вы вкладываете в это понятие?
— Конечно же, не слезы во время просмотра какого-нибудь кинофильма. Хотя и у меня такое бывает, и в этом нет ничего ненормального: особенно когда смотришь что-то про беды стариков. Это меня обычно сильно «цепляет». Но когда я говорю о сентиментальности, я имею в виду доброе отношение к окружающим, желание их понимать и — главное — жалеть, если они попали в трудную ситуацию. И, повторю, я таких людей вижу. Но в то же время мне кажется, что именно такой доброты нам сегодня не хватает. Стоит быть сострадательнее. Только важно, чтобы сентиментальность была не внешней — то есть именно не обильными слезами и сокрушениями — а как раз внутренней, деятельной.
— Например?
— Вот недавно из-за жары случилась трагедия: во время футбольной тренировки у нас погиб мальчик из Ульяновска — оторвался тромб. За полтора дня ребята в общежитии собрали довольно внушительную сумму, чтобы отправить его родителям. Это — поступок. И мне чрезвычайно важным и ценным кажется то, что это не какая-то акция одного активиста, а коллективные действия. Например, мне всегда отрадно, когда на день донора наши студенты идут сдавать кровь. И в очередях стоят. Еще прекрасно помню, как реагировали люди в институте, когда в 1988 году произошло землетрясение в Армении. У нас ректорат был завален просьбами отправить ребят в стройотряд! Это были студенты всех национальностей. И поехали сотни. Мы ради этого были вынуждены даже внести изменения в учебный процесс. С моей точки зрения, такие поступки делают людей людьми.
Чтобы черпать силы
— В конце 60-х — начале 70-х вместе с Вами из института выпустилась целая плеяда будущих ученых, которых мы сейчас знаем как верующих православных людей: Юрий Вяземский, Андрей Зубов, Юрий Пивоваров, Алексей Салмин, Алексей Шестопал. Как так получилось — ведь МГИМО всегда был вузом «идеологическим»?
— У нас вообще было много крещеных сокурсников. Меня и самого крестили в детстве. Мы, конечно, об этом не заявляли торжественно на каждой паре, но и не скрывали специально. Да и ни у кого это особых вопросов не вызывало. Это было нормальным. По большим церковным праздникам мы ходили в храм святителя Николая Чудотворца в Хамовниках (он был рядом с нашим институтом), хотя знали, что там дежурят оперативные отряды.
МГИМО, конечно, был и «идеологическим», и «политическим» вузом, но у всего были пределы. Главное, мы получали очень широкое образование — и в него непременно входила история религий. К тому же, у нас была возможность много читать, в том числе книги на иностранных языках. А пытаясь разобраться в истории и культуре той страны, язык которой ты учишь, невозможно обойти стороной ее религиозную традицию.
И само собой, нас вдохновляли наши преподаватели. Некоторые из них отличались особым свободолюбием.. На своих лекциях они открыто и очень подробно рассуждали о духовной жизни, о религиозной культуре. В числе первых были профессора кафедры философии. Кроме того, в то время профессора были более склонны проводить много времени со студентами вне занятий в университете. В кафетерии на улице, которая тогда называлась Метростроевской, регулярно устраивались дискуссии с участием преподавателей и будущих ученых — Ю. С. Пивоварова, А. М. Салмина, А. В. Шестопала.
— Вы не раз лично общались со Святейшим Патриархом Кириллом. Насколько для Вас различаются его образ на телеэкране телевизора во время публичных проповедей и то, каков он в личном общении?
— Ни для кого не секрет, что Патриарх — человек потрясающего интеллекта и силы, чуткий пастырь, великолепный оратор. Это фигура мирового масштаба. И мне очень радостно, что еще до избрания на Патриарший престол он бывал у нас в институте, общался с преподавателями и студентами.
В личном же общении со Святейшим меня по-настоящему удивила его внимательность. При том огромном количестве встреч и поездок, которые происходят в его жизни, он предельно точно помнит всех людей, с кем общался, помнит, о чем был разговор. На мой взгляд, это признак того, что он никогда не общается с человеком формально, а каждый раз слушает его сердцем.
Надо сказать, что для меня лицо Церкви сегодня — это не только Патриарх Кирилл. Есть немало более молодых священнослужителей, встречи с которыми производили на меня сильное впечатление. Например, председатель Отдела внешних церковных связей митрополит Волоколамский Иларион. Мы познакомились в связи с деятельностью группы по трудным вопросам российско-польских отношений, в которой я являюсь сопредседателем. Владыка Иларион — человек высокообразованный, прекрасно разбирающийся во многих проблемах.
Деятели Церкви есть и среди наших выпускников. Например, епископ Корсунский Иннокентий, служащий во Франции и Бельгии. С ним мы встречаемся в основном за границей.
Из еще более молодых — игумен Филипп (Рябых), заместитель председателя Отдела внешних церковных связей. Он выпускался, когда я уже был ректором. Я видел его в работе: мы пересекались в Италии, в Ватикане, — меня очень порадовало то, что отец Филипп — не только глубоко духовный человек, но еще и профессионал в своем деле. На моих глазах он свободно переходил с английского на французский.
— А что Вы чувствуете, когда видите своего выпускника в сане игумена?
— Как-то отец Филипп рассказывал мне, что решение связать жизнь с Церковью принял уже в институте. Мне думается, это решение было непростым, и оно вызывает во мне искреннее уважение. Отец Филипп достойно идет по выбранному пути. Хотя, признаюсь, мне иногда трудно называть отцом Филиппом, я-то помню его еще Юрой Рябых.
— При МГИМО планируется построить православный храм. Это дань модному ритуалу?
— Совершенно точно, нет. У нас в институте большая православная община, она постоянно растет. А у общины должен быть свой храм. Поэтому когда люди обратились ко мне с таким вопросом, я инициативу строительства храма при МГИМО поддержал.
Тут есть еще один момент. Патриарх Алексий II неслучайно сразу же благословил строить храм при МГИМО во имя благоверного князя Александра Невского. Этот святой — покровитель дипломатии. И для меня, как для ректора вуза при МИД России, здесь важно то, что наличие православного храма при МГИМО — это дополнительный стимул для православного верующего идти на дипломатическую службу. Ведь если он уже во время учебы имеет возможность погрузиться в православную церковную традицию, это очень поможет ему в будущем во время длительных заграничных командировок. Не секрет, что дипломат испытывает много стрессов, связанных с тем, что находится не на родине. Иногда вдали от семьи, детей, которые остались учиться в своей стране. И обращение к миру духовного необходимо дипломату, чтобы черпать силы.
