Мне вспоминается, что постоянным читателем Инны Кабыш я стал в тот день, когда поэт Дмитрий Быков, рассказывая о ней самой и ее стихах, торжествующе громко, на всю улицу, прочитал финал знаменитого «Варенья»: «...Кто варит варенье в июле / в чаду на расплавленной кухне, / уж тот не уедет на Запад / и в Штаты не купит билет, / тот будет по мертвым сугробам / ползти на смородинный запах... / Кто варит варенье в России, / тот знает, что выхода нет».
Меня поразила мускулатура этих стихов, спряженная с мощным эмоциональным напором и глубоким житейским смыслом, которого не объяснишь никакому заезжему варягу. Об этой философии бытия когда-то образно писал в своих «Опавших листьях» знаменитый философ Василий Розанов: «...Малина с молоком, малосольный огурец в конце июня, да чтоб с боку прилипла ниточка укропа (не надо снимать) — вот мое „17-е октября“. В этом смысле я „октябрист“». Кто бы еще соединил в России укроп и царский манифест о гражданских правах?
Нечто похожее происходит и в поэзии Кабыш, которая рискует соединять, казалось бы, несоединимое, — например, интимность веры и откровения личной душевной жизни. Мера исповедальности здесь такова, что следует признать — это поэт горения и отваги. После Марины Цветаевой в нашей поэзии не много было пишущих стихи женщин, которым бы эта отвага давалась таким напряжением сил, такими слезами, такой болью.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
Инна Кабыш — конечно же, поэт-самородок, вобравший в себя, подобно прилежной ученице (а по профессии Инна Александровна, между прочим, учитель) весь культурный и болевой опыт предшествующего ей стихотворчества. Но при этом она предельно самодостаточна. Скрытые и явные цитаты ее больших и маленьких монологов иногда напоминают мне уклад умелой, но безрассудной хозяйки, не вполне твердо знающей, хранится ли в подполе запас картошки. Что же до пути духовного, то, как и любой из нас, она — в бесконечном его начале. Отражение этой дороги судьба, как видим, решила сохранять в стихах, малую часть которых я радостно приветствую на страницах «Фомы».
***
Всё рвется родина, где тонко,
где дети, нервы, провода...
Я снег топила —
мыть ребенка,
и чёрною была вода.
И всё ж была она от Бога,
и все отмылись добела.
А снега выпало так много,
что я и впрок не набрала.
***
Поэт, ты думаешь, тебя
твои стихи спасут,
когда архангелы трубя
всех призовут на Суд?
Ты думаешь, что за стихи
тебе простят твои грехи?
Не обольщайся, дорогой:
ответишь, как любой другой.
Поэзия — такой же труд,
как ловля рыбы, поиск руд.
И не возьмет с собой ТУДА
никто земных плодов труда.
Ты явишься без ничего
пред очи грозные Его.
И будешь легок ты и мал,
и что ты скажешь? «Я писал»?..
Но и поэт поэтов Дант
увидел рай не за талант:
спросил Спаситель: «Кем ты был?» —
и Дант ответил: «Я любил...»
***
Люби, меня, Господь, такой как есть, —
какою стала, вышла, уродилась:
перед Тобой нельзя ни встать, ни сесть —
лишь пасть,
а к падшим призывают милость.
И раз, и два, и много-много раз,
пока могила сердце не остудит...
Пока я здесь,
прости меня сейчас
вперед на вечность...
Если вечность будет.
***
В запредельное манит сосна,
и с земным примиряет осина:
жизнь телесна, но жизнь не тесна,
как Мария, вместившая Сына.
***
Я знала, если баррикады
и рухнут, я не упаду —
я буду жить во тьме распада
и сыновей рожать в аду.
Я буду жить при несвободе,
при страхе сделать лишний вдох,
при том царе и том народе,
каких даст Бог.
Послушнику Антону
Как пономарь псалтырь,
ливень бубнит по жести...
Я не уйду в монастырь.
Даже с тобою вместе.
Я, брат, останусь тут:
с неба стихотворенья
ждать — дадут, не дадут?
...Вот где смиренье.
***
Снова в поле чистом кто-то стонет,
а над ним кружится воронье...
Никакая родина не стоит
тех, кто умирает за нее.
В небесах высокая награда
будет всем
кто до нее дорос.
Видит Бог, кому все это надо —
женщина не видит из-за слез.
***
Петербург — прихожая, Москва — девичья.
А. С. Пушкин
Москва моя златокронная,
базар, перекресток, вокзал:
ты — русская? ты — чистокровная?
Да кто тебе это сказал?
Ты — горница, девичья, детская,
заваленный хламом чердак,
монголо-татаро-советская,
бардак, чехарда, кавардак.
Народы, как семечки, лузгая,
их плотью питала свой дух.
А чай мое имя нерусское
тебе не порезало слух?
Москва, мы великие грешники,
и нам ли копаться в кровях!
...По всей-то России орешники
горят и рябины кровят.
***
А женщине чего бояться?
Она не царь и не народ.
Ей Пасхи ждать и красить яйца
и не загадывать вперед.
Где страх уста мужчине свяжет,
где соблазнит мужчину бес,
там женщина придет и скажет
Тиберию: «Христос воскрес!»
