Сегодня в гостях у «Самарянки» человек, которого мы ждали с особым нетерпением. И тут нет ничего удивительного, поскольку он главный редактор знаменитого журнала «Фома», то есть наш коллега, а еще он – глава Синодального информационного отдела Московской патриархии, заведующий кафедрой журналистики МГИМО, исполнительный директор учебно-исследовательского центра МГИМО «Церковь и международные отношения»…
В общем, многие уже догадались, что в нашу беседку заглянул Владимир Романович ЛЕГОЙДА.
О времени и возможностях
– Владимир Романович, Ваш послужной список впечатляет. Как удается совладать с таким объемом работы?
– Плохо удается. Ухожу с работы с ощущением того, как много опять не успел. И хотя не могу назвать себя человеком ленивым, но времени не хватает. Пытался заниматься тайм-менеджментом, что-то для себя оттуда брал, но… нет времени проработать эти книжки.
– К сожалению, человеческие возможности ограничены…
– Да, и я на себе это ощущаю. И все же люблю узнавать новое. Мне нравится роль ученика. Хотя неплохо чувствую себя и в положении учителя, поскольку очень рано начал преподавать.
– А кем Вы хотели стать в детстве?
– Трудно сказать… Ведь, в отличие от Льва Николаевича Толстого, я не помню себя с двух лет. Мое детство проступает пятнами, какими-то эпизодами. Но поскольку отец работал в МВД, был период, когда мне хотелось заниматься охраной правопорядка. В третьем классе я начал писать роман или повесть – позабыл уже, хотя не помню, чтобы мне хотелось стать писателем.
– А хотя бы название романа в памяти осталось?
– Увы! Даже не вспомню, о чем он… Позже начал писать стихи. Но к счастью, очень быстро понял, что я не поэт. Хотя будучи школьником даже читал свои стихи на слете поэтов Казахстана. Почему я на это обращаю внимание? Потому что как любой редактор, и я думаю, Вы меня поймете, я сталкиваюсь с большим потоком стихов, которые присылают поэты. И всегда вспоминаю Маяковского: «… только вот поэтов, к сожалению, нету. Впрочем, может, это и не нужно?». И как человек, «испорченный» Пушкиным, плохо воспринимаю современное поэтическое творчество, хотя и не могу себя отнести к знатокам или большим ценителям поэзии. У меня был учитель в жизни, который приучил меня к вдумчивому и многообразному восприятию жизни. Я очень много читал еще в школьном возрасте. Поэтому какое–то время я хотел быть ученым, хотя, опять же, благодарю Бога, что защищая диссертацию, я понял, что это не моя жизненная доминанта, как сказал бы еще один мой учитель Юрий Павлович Вяземский. Иными словами, занятия наукой – не основная моя жизненная потребность.
О МГИМО и послушании
– После школы Вы поступили в Институт Международных отношений…
– Это произошло не сразу, хотя окончил школу с золотой медалью. Я вырос в небольшом городе Кустанае, в Северном Казахстане, школ там было не очень много, население – около 300 тысяч. В наш выпуск во всем городе было всего два золотых медалиста – одна девочка и я. И я единственный из класса, кто никуда не поступил. Все поступили, а я поехал в МГИМО и не добрал один балл.
– Обидно…
– Да. Проходной балл был 23, а я набрал 22 балла. Я приехал домой и кто-то, по-моему это был двоюродный брат, сказал: «Что ты расстраиваешься? Кто-то скажет: «Я поступил в Кустанайский пединститут», а ты скажешь: «Я не поступил в МГИМО. Что круче?».
– И что было потом?
– Полгода работал на "скорой помощи", а потом уже готовился к поступлению в МГИМО. Вторая попытка увенчалась успехом.
– А почему все-таки МГИМО?
– Это такая удивительная история, на примере которой можно рассуждать о Божием промысле. Я собственно, не собирался поступать в МГИМО. В то время я увлекался философией и хотел поступать на философский факультет в МГУ. У нас всегда были очень доверительные отношения с мамой, я рассказывал о своих идеях и когда я закончил девятый класс, мы поехали в Москву "на разведку". Пришли в МГУ, зашли в деканат, чтобы узнать насчет поступления. Там сидит человек, печатает на машинке. Через плечо с нами поздоровался. Я объясняю, что вот, хочу поступать на философский факультет. Он спрашивает: «А вы откуда?», я отвечаю: «Из Северного Казахстана». Далее следует фраза: «Вы не поступите», и человек продолжает печатать на машинке. Я растерялся. А человек за машинкой добавил: "Связи есть?"
– Да, была такая история. Квоты на получение высшего образования…
– Но, поскольку я не казах, пришлось ехать в МГИМО. А там все в галстуках, такие вежливые, мы что-то спросили, нам вежливо ответили, мы опять что-то спросили, нам опять ответили. И я был совершенно очарован этой атмосферой вежливости. И все как-то сложилось, хотя и не сразу. Если делать из этого православную мифологию – можно сказать, что из послушания матери я поступил в МГИМО.
– Как складывалась учеба? Вам нравилось?
– Мне нравилось учиться, безусловно. У нас были потрясающие преподаватели. В институте я встретил второго своего учителя Юрия Павловича Вяземского, которого я очень полюбил, которому я многим обязан. Мы с ним довольно быстро стали общаться, и я ему очень признателен, что у меня была такая возможность общаться с Юрием Павловичем не только как с преподавателем, но и как с человеком.
– Сейчас общаетесь?
– Да, да. Очень тесно. Сейчас просто нет возможности часто видеться, но я стараюсь помнить и почитать наставников.
О вере, «Фоме» и друзьях
– А каким был Ваш путь к вере? Это был путь самостоятельного поиска или какие-то семейные традиции?
– Мои родители из Винницкой области, из соседних деревень. Детство их начиналось еще до войны, папа – 1933 года, мама – 1938 года рождения, я довольно поздний ребенок. Поэтому понятно, что их детство проходило в религиозной среде. Потом они уехали на целину, и все это ушло. Но были бабушка и дедушка, к которым мы ездили на лето – это папины родители. Там тоже произошла интересная история – в какой-то момент они стали баптистами. Но поскольку отец не очень разрешал все это дело, то нас они с собой не брали, но у них была Библия дома. Они были такие продвинутые баптисты с привилегией хранения Библии дома. Я в детстве ее читал, но конечно Ветхий Завет большей частью, книжки же надо читать от начала.
Интересно, что моя бабушка перед смертью вернулась в Православие, принесла покаяние и умерла, исповедовавшись и причастившись Святых Христовых тайн.
Потом был путь пионера, комсомольца. Как у всех или у многих, по крайней мере. Вы знаете, у меня такой стандартный путь без потрясений, скорее по интеллектуальной линии. Сначала был Достоевский, потом дядя Слава – мой первый учитель, затем журнал «Вопросы философии» стал издавать приложение «Русские философы», и я читал Бердяева, Флоренского, потом поступил в институт… Там на нас сильно повлиял один преподаватель, который вел у нас историю музыки. И мы как-то стали ходить в Церковь, потом я впервые исповедовался.
– В Вашей жизни был интересный момент, связанный с поездкой в Америку…
– На третьем курсе института я уехал учиться в Америку. И как принято говорить, совершенно случайно оказался в маленьком городке в Калифорнии, где находилось представительство братства, основанного Серафимом (Роузом). Хотя я мог оказаться в одном из 50 городов, но я оказался именно в этом – в городе Чико. Знакомство с этой общиной меня очень сильно перевернуло в плане понимания церковной и общинной жизни. И мы там делали журнал для панков. Там, в небольшом домике жили два послушника, который они называли Богоявленский скит, к ним можно было зайти, дверь всегда была открыта. В общем, интересная такая история. Идешь по американскому городу и видишь надпись – Theophany Skete. Оба слова для американцев непонятны. Заходишь туда – там иконы, в другой мир попадаешь, я как домой заходил. Я был не очень церковный человек в тот момент, но все-таки для меня это было родное, и, оказавшись за границей, я невольно тянулся туда, а с другой стороны, они тянулись ко мне. И меня это поразило, потому что они воспринимали меня как живого носителя православной традиции, «ты же из России приехал». И меня это понуждало каким-то образом соответствовать.
– А нельзя ли подробнее о журнале для панков? И как он мог пересекаться с православной общиной?
– Журнал назывался «Смерть для мира», одновременно обыгрывая в названии идею панковскую и идею умирания монаха для мира. Он был простенький, делался в таких жестких дизайнерских решениях, хотя, наверное, это громко сказано. Все вырезалось, клеилось, получался некий коллаж, несуществующего формата – квадратный такой – потом размножалось на ксероксе. Я им помогал немного. А когда уезжал, отец Герман, с которым о.Серафим (Роуз) основывал это братство, сказал мне, что надо выпускать журнал в России. Я говорю: «Я же не панк», отец Герман отвечает: «Не надо панковский, просто журнал для молодежи». Я удивился: «Я не знаю, как это делать», а отец Герман говорит: «Но тебе же Господь дал голову, давай». Я приехал, долгое время думал, что и как, пока не встретил Володю Гурболикова, с которым мы и придумали журнал «Фома».
– Вы, если не ошибаюсь, и сейчас вместе работаете…
– Да, мы и сейчас вместе работаем. В журнале долгое время не было главного редактора, хотя реально Володя был главным редактором, он меня учил, потому что он уже в профессии состоялся, и я ему очень благодарен. Но потом, в какой-то момент необходимо было выполнять какие-то представительские функции и нам пришлось сделать меня главным редактором. Но я очень многим ему обязан, очень его люблю и очень многому у него научился и учусь.
– Это такая большая редкость на протяжении многих лет сохранить дружбу и профессиональное взаимопонимание…
– Ну, это благодаря Володе, который с терпимостью относится к моим недостаткам. Вообще, Господь милостив, я почти везде работаю со своими друзьями, это редкость и этого делать нельзя, любой человек это подтвердит. Потому что возникают рабочие ситуации, которые неизбежно приводят к конфликтам. Но пока все получается.
О семье
– Что для Вас семья?
– Что-то такое, чему каждый день учишься и пытаешься понять. Вы знаете, это относится к области трудно выразимых словами вещей. Моей семье только три года, и это новые чувства и новые ощущения. Я очень счастлив, что у меня такая супруга, которая с пониманием относится к сложностям моего характера, я очень импульсивный, эмоциональный человек, и, как мне кажется, со мной очень непросто находится рядом, по крайней мере, длительное время, а ей как-то удается…
– А как Вы познакомились? Если не секрет, конечно…
– Не секрет. Я шел по редакции, вижу, девушка за компьютером работает. Я у Володи Гурболикова спрашиваю: «А кто это?», а он мне отвечает: «Да это же Настя Верина, которая нам три года про новомучеников пишет». Мы начали общаться и как-то быстро поняли, что надо создавать малую церковь. В мае мы познакомились, а в октябре уже поженились. Нам уже не по 18 лет было, поэтому мы пропустили долгие этапы приглядывания-присматривания друг к другу.
– Появились ли какие-то общие увлечения? Что-то вместе делаете?
– Скорее, вместе не делаем. Я иногда прошу Настю посмотреть вместе какой-нибудь фильм, в те редкие минуты, когда это получается. А общие увлечения на сегодня – наши дети, вместе смотрим на то, как они меняются. Это удивительный процесс!
– У Вас две дочки. Старшей 2,5 годика, младшей 6 месяцев. Ощущаете ли в себе какие-то перемены с появлением детей?
– Не могу сказать, что я стал другим или стал мягче. Но точно могу сказать, что с появлением детей я стал счастливее. Рядом со мной находится источник постоянной радости. Да, кстати, я вспомнил, что все-таки изменилось. Когда у меня не было детей – я «переживал за человечество». Теперь у меня две девочки и я стал задумываться о будущем своих детей.
– Вы перестали переживать за человечество?
– Нет, не переставая переживать за человечество, я переживаю за то, в каком мире будут жить мои дети и какими они будут в этом мире. Когда мы крестили младшую дочь, то духовник моей жены, замечательный и очень глубокий человек, игумен Дамаскин (Орловский), который посвятил свою жизнь прославлению новомучеников, сказал: «Как родителям воспитать своих детей христианами? Только личным примером». Я говорю: «Батюшка, как-то тяжело это сделать». На что и получил ответ: «Зато спасительно».
– Удается ли совмещать Ваши профессиональные нагрузки с обязательствами перед семьей?
– Очень плохо. И когда жена начинает, что-то такое мне говорить, я отвечаю: «Вы все равно меня видите чаще, чем я вас – вы меня видите по телевизору, а я вас нет».
– Есть ли у Вас какие-то домашние обязанности?
– Каких-то особых обязанностей нет. Когда есть возможность, гуляю с детьми, могу искупать. Посуду помыть.
О себе
– Ваши сильные и слабые стороны?
– Я вспыльчивый человек, очень. И еще у меня гипертрофированная ответственность. Мне мой близкий друг говорит, что нельзя предъявлять к людям повышенные требования, потому что они не обязаны так же отдаваться делу, как и ты. Но я считаю, что люди должны нести ответственность за свои слова и поступки, быть обязательными.
– У Вас есть какие-то качества, личные или профессиональные, над которыми пришлось изрядно поработать?
– Да, есть. Это эффект чистого листа и эффект вхождения в новую аудиторию. Я преподаватель с 1994 года, но каждый раз, когда вхожу в новую аудиторию – всегда очень волнуюсь. То же самое происходит, когда садишься перед чистым листом бумаги – сейчас перед чистым экраном компьютера – и вымучиваешь первые строчки. Но нашел выход, я диктую, а потом уже переношу на бумагу.
– Владимир Романович, Вы большой книгочей, какие литературные направления Вам близки? Ваши любимые книги, авторы?
– Ничего оригинального: я поклонник русской и зарубежной классики. Очень люблю Ф.М. Достоевского, это недостижимая величина. Считаю, что читать нужно только те книги, которые прошли испытание временем, поэтому раз в несколько лет я стараюсь перечитывать определенный набор любимых книг. Это «Дон Кихот», «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание», «Война и мир». Есть у меня еще автор, которого очень люблю. Это Сергей Довлатов. Человек, который был гениальным журналистом и писателем, творящим в русле русской культуры. Довлатов был неверующим человеком, по крайней мере, он сам так говорил, и все его произведения показывают, на мой взгляд, безысходность мира неверующего человека. Это очевидно. У него замечательные произведения – они и грустные, и смешные, и глубокие, но для меня они просто вопиют, о том, что мир человека без Бога трагичен.
– А случаются ли новые литературные открытия?
– В этом году прочитал новую книгу о Довлатове, вышедшую в серии «ЖЗЛ». Но как-то она не произвела на меня впечатления, а вот перечитав «Дон Кихота» в очередной раз понял, насколько я глупее этой книги. Вы знаете, у меня есть привычка читать книги с карандашом в руке, и я думал, что к моим пометкам добавить уже нечего. Ошибался.
– Чем Вам близок герой Сервантеса?
– Смотря, какой герой? Мне Санчо в чем-то намного ближе Дон Кихота. А про Серого – любимого осла Санчо – я вообще не говорю: милейшее животное.
– Что пожелаете нашим читательницам?
– В Евангелии есть такой призыв – всегда радуйтесь! У меня пока не получается, может быть попробуем вместе?
Беседовала Екатерина Немчинова
