Непритворный восторг мастера перед словесной глиной, могущей превратиться в упругий стих, кочевая энергия путешествия по всему дольнему миру, бесконечная тяга к дразнящей Азии с ее легендами и преданиями, искусство дружества и опеки…
Подобные живописные обороты выплывают из воображения, когда я думаю о стихах и о судьбе Владимира Берязева — автора многих поэтических книг и руководителя почтенного литературного журнала «Сибирские огни». В его поэзии действительно гудит ветер странствий — она пропахла кострами, усыпана иглами кедров, промыта горной водой и даже вымощена старинным европейским булыжником. И за всем этим первородством — безоглядная преданность Христову воинству и мучительно-счастливое приближение к таинственному замыслу, соединяющему нас с крестным путем Спасителя.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
«Кочевник», «Золотоносная мгла», «Ангел расстояния» — музыкальные смыслы названий трех его последних книг тоже сообщают о многом. Он всегда в пути, в поиске, в движении. В самые последние годы стихотворный мир Владимира Берязева весьма активно прирос неравнодушным читателем: его вечера в Сибири, в Москве, а то и в случающемся «варяжье» прочно окутаны атмосферой живого сопереживания его вдохновенному ремеслу. Впрочем (перефразируя Мандельштама), наш сибирский стихотворец, к величаньям, кажется, еще не привык. Вот только размышляя о нем, мне хочется вспоминать и вспоминать последующие строки из того классического стихотворения о поэте-собрате: «Только стихов виноградное мясо / Мне освежило случайно язык».
«Стихийность Берязева выверена поэтическим мастерством… Это поэзия свежая, незакаменевшая, незабронзовевшая в самолюбовании и самозначительности», — сказано в предисловии к «Ангелу расстояния» поэтом Юрием Кублановским. Словом, нынешнему участнику «Строф» не занимать поэтической смелости и отваги. Тонкий, как вы увидите, стилизатор, Владимир Берязев может, не раздумывая, сорвать прямо на скаку, наклонившись в своем седле, какую-нибудь дикорастущую строчку и неожиданно вплести ее в ткань стиха.
* * *
На куполе храма, шеломе златом –
Залысина снега…
Как долго искал я во поле пустом
Тепла и ночлега,
Креста, благовеста, отцова перста
И благословенья
В дорогу, которая снова чиста
До благоговенья.
Простили, простили. Уже ничего
Бояться не надо.
Простыли постели пространства Его
До самого Сада.
Ямщик мой, живей! Уже вижу венцы
Земного эфира…
Но снова в кармане звенят бубенцы
Мобильного мира.
Местоимение
Летуча тень плывущего листа.
На дне ручья, как в солнечном загоне,
Рябые зайцы скачут... или кони...
Однако всё же зайцы. Неспроста
Они — то врассыпную, то затихнут,
Лишь тельца золотистые дрожат.
Под ними мхи и камешки лежат,
То затаятся в сумраке, то вспыхнут...
Как лёд ветвей, чуть слышно и светло
Позванивает быстрая водица.
И вторит звуку сытая синица,
Расчёсывая клювиком крыло.
А лист плывёт, а тень его скользит
По дну, по дну, как лёгкое затменье.
Лишь гордое собой местоименье —
Тоской сквозит.
Я думаю об инобытии,
Где солнечные ангелы толпятся,
Где нам с тобою суждено расстаться,
Где Дух Святой течёт, а не ручьи.
Вот так — листом берёзы на волне —
И я мелькну над радостным покоем...
Хотя бы тенью, — сбудется ль такое?
Душа моя, напомни обо мне!
Будьте прохожими
«Будьте прохожими» — Он говорил.
Не оставайтесь надолго
Возле родни, возле милых могил,
Возле любимого дома.
Клонится лето, а путь наш далёк,
Клонятся силы и сроки,
Но не погас золотой уголёк
Там, над зарёй, на Востоке.
Веки смыкаются, но преклонить
Голову негде на свете,
Только любви серебристая нить
Мимо заботы и смерти.
Сердце смиряя, ты не оглянись,
Шаг не замедли, не дрогни.
Светлые ангелы падают ниц,
Демоны злобу хоронят.
Будет душа твоя на небе цвесть
Чистой звездою-сапфиром.
Галилеянина благая весть
Не умолкает над миром.
* * *
Ангелы хороводятся
На Рождество Богородицы,
В дальней дали от Сибири поют,
Маму мою подсобирывают,
Маму мою успокаивают,
Светлое поле раскатывают,
В белые сани усаживают,
В девий убор обихаживают:
— Ты, Евдокея, работница,
Варница и огородница,
Ты, Евдокея, страдалица,
Божией Матери данница,
Ехай по небу по синему
После труда непосильного,
Тихо твори баю-баюшки,
Ехай по раю по краюшку,
Солнышко, чистая мельница,
Жизнь до луча перемелется,
В доме Хозяина дивного
Дни станут хлебом Единого.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бийская, еландинская,
Мама моя единственная! —
Будет мне нынче, свободному,
Странничество по безродному
Миру, тобой оставленному,
Новым
холодом
сдавленному…
* * *
Над сонным лугом…
А. Блок
Рыжий коршун круги нарезает,
Ждёт подачки, варнак.
Закипел на костре в палисаде
Котелок… Коли так,
То пора надевать телогрейку
И картошку копать,
Строить вечную узкоколейку
И вину искупать.
Выпей, Павел, корчагу смиренья
И любовь — не суди.
Самурайскую веру боренья
В роднике остуди.
Ведь не в рабстве, не в силе державной
Наша боль и вина,
Но — пред Господом жалью стожарной
Обнажена.
