Это случилось на одном из ежегодных литературных семинаров, точнее «мастер-классов», где гость сегодняшних «Строф» был мастером, а пишущий эту колонку — подмастерьем. Мы с Алексеем Давидовичем представляли наш старейший журнал «Новый мир», а молодые авторы-семинаристы — едва ли не все регионы необъятной России. Заинтересованному читателю стоит напомнить, что Алексей Алёхин — современный классический поэт, один из создателей нынешнего свободного стиха, основатель и главный редактор легендарного журнала поэзии «Арион» (1994–2019).
В тот день разбирались рецензии на поэтические книжки. Поднаторевшая (а ныне и обильно печатающаяся) барышня представила плотный, уснащенный терминами и филологическими оборотами, отзыв на новый сборник поэтессы старшего поколения.
И тут я впервые увидел моего старшего товарища… в ярости (ну, можно сказать и помягче: в профессиональном возмущении). «Зачем вы это написали?! — почти вскричал Алёхин. — Ведь здесь нет главного: любви к предмету, которым вы заняты, да и к самому искусству вообще! Как же можно писать о стихах с холодным сердцем!»
Этот случай многое рассказал мне тогда об авторе, чья поэзия перед вами.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
Двадцать лет тому назад, в упомянутом «Арионе», Алексей Алёхин писал так: «В конечном счете все, что делает поэт, это предлагает свой способ соединения с жизнью. Собственно, он и начинает себя осознавать таковым в некий миг, когда, обычно в ранней юности, вдруг, через слово, необычайно остро ощущает свою с окружающим гармонию: родство и нераздельность со всеми этими облаками, тротуарами, девушками, звездами и паровозами, трубящими на каких-то неведомых перегонах. Вообще-то такое чувство называется любовью…» И там же, чуть ниже: «Одно из известных и, на мой взгляд, верных, определений поэзии: светская молитва».
В уходящем году нашему мастеру исполнилось 75. Он счастливо сохраняет молодую свежесть поэтического взгляда, обогащаемого драгоценным опытом ежедневного бытия.
Псалом
я тоже религиозный поэт ведь религия суть восторг красотою Творенья — где яблони в белых гетрах разбежались по саду женственные облака проплывают показывая розоватые нижние юбки и в доме пахнет досками вымытый пол ...только жаль пишмашинок отмечавших звоночком рождение всякой строки
Из книги «Псалом для пишмашинки»
Садовый инвентарь
Садоводство, сродни поэзии, одинокое занятие. Грабли, тачка, карандаш, совок, ластик… Копаешься в цветочной грядке, как в стихотворной строке. И на тебя сверху поглядывает Бог.
Бессмертие
Это когда твоя внучка корчит рожицы перед тем же зеркалом, которому в детстве показывал язык ты.
Осень
Желтый кленовый лист, слетевший в коляску к младенцу, учит уходя благословлять будущее.
Из книги стихотворений в прозе «Полет жука»
Наставление в лодке
…и слушая в вечерних сумерках как соловей прополаскивал горло Он сказал: — а если вздумаешь ходить по воздуху смотри не наступи на птиц…
Антресоль
загробная жизнь возможна ведь мы по образу и подобию Божию и тоже храним свои старые игрушки на антресолях и чердаках только бы Он не надумал переезжать
Анапест
без меня будут так же по небу ходить облака
Из книги «Временное место»
Благая весть
сегодня в саду я принял слетевшую на страницу мошку за букву и прочитал жизнеописание затерянной в траве дужки от очков никчёмной как отпавшая от человека рука которой мог писать грозить грести в воде и потрепать ребенка за ухо сижу перевожу до утра с кириллицы на мефодицу том за томом
Пейзажная лирика
одно только серое облако повисло в небе как телогрейка на заборе ветерок кормит с ложечки сад первый желтый лист можно поднять рукой как упавшую салфетку приставленный к тебе сызмальства старый ангел кряхтит у него ломит крылья к дождю
Мусорный бак
в его утробе разноцветные обертки новогодних подарков то ли образ равнодушного ада то ли образ радушного рая на крышку сел голубь
Поздние стихи
внучка спит в кроватке как облачко сад дочитан до предпоследнего листка расконвоированная сирень не знает куда идти а у нас с деревьями зябнут корни флоксы рукописи застарелые привычки приготовился прятать под снег и тут вдруг такая теплынь что ласточки развернулись над Средиземным морем и полетели обратно
Из книги «Свидетель оправдания»
