Виктор КУЛЛЭ. ВЫПОЛНИТЬ ДОЛЖНОЕПоэты читают по-разному. Когда я впервые увидел, как произносит свои стихи Виктор Куллэ, то позабыть это действо уже не смог: держа одну руку на горле, словно страдая от произносимого, словно бы ныряя с головой или выходя к барьеру, — читал этот — почти пятидесятилетний сегодня — стихотворец свое сокровенное. Помню, тогда я подумал: а ведь стихи — главное, если не единственное, что может предъявить поэт миру и Богу. И сколь же драматично это иногда происходит. Помнится, Борис Пастернак сравнивал книгу с «кубическим куском дымящейся совести»…

Поэтический голос Куллэ узнаваем сразу: слегка «задыхающаяся», беспокойная, только ему присущая музыка; откровенный, исповедальный тон, закрепляемый иногда срывающейся в жесткий натурализм лексикой и тут же — как бы это сказать? — густая, изысканная культурная нота. Питерская, конечно. Вспоминая на рубеже веков об отъезде на Запад Иосифа Бродского, поэт и ученый Лев Лосев горько заметил: «Мне показалось, что все кончилось, но это было ошибкой. Накатила волна следующего петербургского поколения с такими замечательными поэтами, как Елена Шварц и Сергей Стратановский, а потом и следующего за ними. Возможно, самым ярким петербургским поэтом поколения нынешних тридцатилетних является Виктор Куллэ…».

С тех пор поэт, филолог и переводчик Куллэ перебрался в Москву. Тем, кто знаком с его яркой эссеистикой и литературной критикой последних лет, кто слышит его душевные «сигналы» и видит «знаки», кто любит его стихи — хорошо известно, что Виктор Альфредович из тех  писателей, которые при любых обстоятельствах всегда защищают добрые нравы литературы и отважно сражаются с этическими и эстетическими подменами. В своей духовной жизни, отсвет которой нередко лежит и на стихах, — он беспощаден к себе до такой степени, что сама собою вспоминается древняя максима: настоящий поэт всегда внутри исповеди. Остальное — не наше, но Божье дело.

Наше дело — только прочесть и расслышать. Верю, что читатели «Строф» обретут через эти стихи собрата и друга.

Павел КРЮЧКОВ,

редактор отдела поэзии журнала «Новый мир»

* * *

Устав искать от добра — добра,

отшкрябывать зло от зла,

почуешь, вернувшись к пробам пера,

что юность все же была.

Какой ахинеи ни городи,

но чуткий холодный ком,

считающий стопы в пустой груди,

отчасти тебе знаком.

У юности тот волшебный наив,

тот самозабвенный гам,

когда, целомудрен и небрезглив,

ты верил еще словам,

но не языку. И слова в ответ

легко предъявляли себя:

и слово любовь, и слово поэт,

и сладкое слово судьба.

Язык же молчал. Точней, говорил

с теми, кому доверял.

Ему до звезды трепыханье крыл

и по барабану — финал.

И, этой насмешливой немотой

поверженный, — как зверье,

ты шкурой почуял, что всё — не то,

точнее — всё не твое.

Ты бился всем телом — как фиш на мели

в полметре от отчей реки —

беззвучно. Поскольку слова ушли

с другими играть в поддавки.

Но все же дополз, ободрав чешую,

жабры забив песком,

до влаги — и булькнул назад, в струю,

прозванную языком.

Признайся, не рад, что и впрямь убёг

от правды белковых тел?

Пусть тут жутковато — но, видит Бог,

ты этого сам хотел.

Пусть ты никогда не достигнешь дна

и не оставишь следа.

Пусть кровь покамест не столь холодна,

как снаружи вода, —

зато первозданная новизна

внятна тебе с азов.

Слова, что допрежь не желали знать,

послушно пришли на зов.

Наверное, это и вправду — Бог,

который вбирает в себя

и слово поэт, и слово любовь,

и страшное слово судьба.

Холода

Потеплей подвернём

сон простроченной ватой.

Небо вымерзло — в нём

словно в Круге Девятом.

Птицы жемчуг клюют

в мёрзлой куче компоста.

Холода настают.

Пережить их непросто.

Сверху сыплется мел —

прохудилась побелка.

Я играл как умел,

но в конце не победа —

изнурительный пат,

иссякание дара.

Я раздавлен и смят

как порожняя тара.

Примирись и терпи.

Тело — крест твой тягчайший.

Это опыт — отпить

из дарованной чаши.

Протекла мимо губ

лёгкой жизни прохлада.

Я и быть не могу,

и казаться не надо.

Я друзей не прошу

о тепле и поддержке.

Память как парашют

замедляет паденье.

Ей дано облекать

ложь подобием жизни.

Да ещё облака,

вероятно, спружинят

и отбросят назад —

в сон, отмеренный строго.

Потому что нельзя

на свободу до срока.

На полях перевода Псалмов

Тело моё ненадёжное

скоро устанет терпеть.

Только бы выполнить должное,

только б успеть.

Я не к тому, чтобы каяться

или канючить о чём —

просто всё пристальней кажется

смерть за плечом

и всё мучительней чудится,

что предстоящий процесс

это расплата за чудища

лишних словес.

Музыка всякой просодии

будет мертва без любви.

Пусть непосильный — но всё-таки

лик Свой яви!

Истины жду, а не выгоды —

внятной, ужасной, любой.

Все мои входы и выходы

перед Тобой.

рисунок Наталии Кондратовой

0
0
Сохранить
Поделиться: