Жаль, что журнальная страница позволяет нам только видеть стихи, что нельзя, прикоснувшись к тексту, услышать живой голос декламирующего автора, — сохраняющего часть внутренней музыки своего произведения. Впрочем, в хорошей поэзии всегда хранится (и воспроизводится, стоит почитать себе вслух) личная мелодия написавшего стихотворение.
Вспомнил, как в прошлом году в Калининграде я впервые увидел и услышал уроженку тех мест Ксению Август. Это было на поэтическом фестивале «Волошинский сентябрь».
Ксения читала свои лучшие вещи: о снах и детях, о музыке и стихах, об уходящем снеге и разговоре с любимым дедом у его могилы. Она превращала себя то в песочного человечка, то в крапиву («бессонно петь, быть частью божьей речи, /хватать детей за тонкие лодыжки, / расти из не пойми какого сора»).
Чтение было распахнуто-доверчивым, горячим. И — естественно артистичным. Я тогда еще не знал, что Ксения — концертирующий музыкант, «дочь русского, морского офицера, / и внучка удалого моряка». Ее стихийный лиризм органично фоничен, во многих стихах подспудно слышатся гулы ветров — приморских и степных (казацкие корни, верно, проявляют себя). Общий друг напомнил тут мне из Платона: «Творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых». Август — из «неистовых».
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
И еще. Мы, конечно, помним пушкинского «Пророка», но поэт всегда состоит из всего, а в гражданской, так сказать, жизни молодая успешная пианистка (видели бы вы ее посты в соцсетях) — мама четырех детей. Внутри той судьбы, какую она ежедневно проживает, нужно быть сильным человеком, и Ксения — сильная. Вот написал — и вспомнил ее стихи о детстве, в котором Август была отчаянной «пацанкой»: «Эх, мальчишеский мир мой диккенсный, / Свистни так, чтобы пыль взвилась!..»
Всей душой желаю ее будущей поэтической жизни — возрастающей протяженности.
К счастью, Ксении соприродно стихотворчество.
Не менее, думаю, чем музыка.
И уж чего-чего, а энергии ей не занимать. Дай-то Бог.
* * *
Я свете тихий на руки возьму и первую звезду из прочих вычту, не город погружается во тьму, а мы темнеем раньше, чем обычно. Всё это прихоть ранних холодов, неясность слов, внезапный страх потери, но горяча, земля, твоя ладонь, которую покинуть мы хотели. Смотри, песок рассыпчат, как халва, и чуточку горчит последний клевер, но как же быть, но где найти слова такие, чтобы стало чуть светлее и дождь прошёл однажды стороной, и для меня не стал ты посторонним? Пусть вечер засыпает вороной у сказочного дуба в пёстрой кроне, и ночь опять прокладывает стих, как тропку между мною и тобою, и солнце под ботинками хрустит, и свет его становится судьбою.
* * *
Держи меня, солёная вода, сегодня отдаю тебе я тело, я в этой жизни камнем быть хотела, но я тростинка, Божия дуда. Играй на мне, живи во мне, качай меня легко, и робости не ведай, пусть Бог тебя помилует, пусть ветры меня не переломят невзначай, пока звучу — тревожно, горячо, а ты меня ласкаешь, как младенца, и никуда мне от судьбы ни деться, и голос мой на вечность обречён.
* * *
Утро в платьице исподнем рвало землянику, Вознесение Господне к стёклышку приникло, расчирикалось окошко, светом оперилось, пробежал мороз по коже, ветер — по перилам, поднялись травинки, чтобы жить в мажорном ладе, ветер небо перештопал, листья перегладил, вышла туча в белой шубе, облако — в сорочке, взвился в небо парашютик, оборвалась строчка, перелилась, перепела, покатилась рьяно незабудковая спелость в рапсовую пряность, и неведомо откуда, в майском частоколе, через щель скользнуло чудо к церкви с колокольней, пряча в облаке весеннем радуги и ливни, и нырнуло Вознесенье в небо солнцем-линем.
* * *
Полоумный мальчик лижет мусорку И стучится в стену головой, У него внутри такая музыка И любовь, что он едва живой, У него в груди такие ангелы, Непрерывный колокольный звон, Полоумный мальчик пишет набело Эту жизнь, и так, как видит он, И смеётся солнце конопатое, Наполняясь смехом до краёв, Полоумный мальчик в лужу падает И кричит на весь микрорайон, И не помнит, кто его обидчики, И не знает, сколько прожил лет, Полоумный мальчик по кирпичику Строит храм до неба на земле.
* * *
Ребёнок нежный, чистый как слеза, Зажавший в кулачке надежды грошик, Насколько я тебя темней и горше, И низок мой полёт, и мёртв мой сад, А знаешь, как мне было в нём светло, Как музыка небесная звучала В моей груди, и слово в ней молчало До срока, и бессмертие цвело, Но всё прошло, а я ещё стою Средь мертвого, как будто средь живого, И облетает сказанное слово По звуку в руку детскую твою, Ты — это я, но только налегке Жизнь пишущая и без адресата, Заснувшая, среди живого сада У старой вишни в мертвом кулаке.
