Наверное, даже для тех, кто знает о свободном стихе (а в России им пользовались, например, Фет и Блок), знакомство с искусством, которое творил Геннадий Айги, окажется непростым делом. И все же попробуем довериться его таинственной поэзии так, как мы обычно доверяем шелесту листвы, музыке ветра и гулу прибоя. Свободный стих у этого классика чувашской литературы, однажды отдавшего себя по совету Бориса Пастернака русскому языку — подлинно свободен.
Испытывая сопротивление и одновременно растворяясь в языке, тексты Айги сливаются с окружающим миром, их внутренние паузы и пробелы открыты читателю для самостоятельной, представьте, работы, а вечные мотивы и темы, — такие как «сон», «снег», «поле», «лес» и «тишина» всегда обнаруживают, как писал знаток его поэзии Вл. Новиков — «смысловую и эмоциональную неисчерпаемость».
В отличие от повлиявших на него футуристов, поэт никогда не «бросал вызов Небу», а, как он сам впоследствии говорил, «дерзнул назвать Творящее Слово Иоанническим», образно сославшись на определение Апостола. «Я считаю, что Слово способно стать нашей сущностью, страдающей в равноедином жизневыдерживании со всем тем, что существует в природе, вводя, таким образом, скрепляющие „моменты“ человечности в мир, словно в некий извечный Атлас Поэзии — для встреч, узнаваний и постижений нами извечного человеческого братства».
Вдова стихотворца рассказала мне, что, оказывается — так прославивший родную Чувашию — поэт был крещен в Православие, что заботу и внимание к культуре предков он органично совмещал с многолетней погруженностью в красоту и смысл христианства.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
В конце жизни Геннадий Николаевич все чаще и чаще бывал в церкви, участвовал в Евхаристии. Он был одним из самых добрых и несуетных людей «мира литературы». Молчать с ним рядом было так же интересно, как и разговаривать, он действительно любил и понимал тишину, которую ощущал как животворную часть подаренного нам — на время нашей земной жизни — мира. И необычное, живописное слово его — тоже, из тишины.
Дом — в роще мира
Посвящение — девочке Александре
дом — или мир
где я в погреб спускался
белый был день — и я
за молоком — это долго держалось
спускаясь со мной: это был
день — как река: наплывающего
расширения света
в мир перекидываясь: я
события был — творцом
в возрасте
первотворений —
— в погреб — давно — это просто и длительно было —
роща белела в тумане
а этот
с кринкой ребенок — глаза ведь вселенною были — и небо
пело всей ширью — как пенье особое
в мире распластывают
женщины — просто лучась переходом
своей белизны — в расширение поля
где голосом я начинался —
быть — вселенной-ребенком:
был — ибо пелось и было
1987
Вместе
эта беженка снова с детьми в коридоре — едва на полу
уложились — по лицам круги милицейского
опять фонаря — а соседа спина не добра и не зла — что-то
снова о мясе с запрятанным шепотом
и вернувшаяся из путешествий с душой тут и там предлагаемой
эта твердо-скользящая женщина
снова комедию будто ломает раскаянья
— да только вот чем-то у девочки глаза переделаны — и не закрывается дверь
что-то обуглено тлеет давно сердцевиной Финала: это кто-то другой
(не могу я) живет за меня
1990
Давнее рисование
Н. Дронникову
...первый след карандаша
А. Твардовский
спичка шептаться могла — и свеча
Миром была принимаемая в себя — и казалось что крохи
в сумерках утешающе-теплились хлеба
светом — в сердца исходящим
(...а почему бы и нет?..) — и рука тишиной отягчалась
все более «зримой»:
глаз
будто в родник... — припадая... — (следы начинались
зернистые
первые
скользя — как в гору!
— ...шорох — Его разговор... — через нас
здесь: с Миром)
1992
Два эпилога
1
чистота тропинки
простота воды —
и такое небо — будто снится
этой выси — никому неведомая
очень — даже очень уж — другая
бедность ясная Земли —
в нас немного говорящей:
2
что-то тускло-больное больничное
в поле двигало скольжения
— дай нам Бог лечиться этой тишиной —
и дорога за окном как за воротами
угасала все сырее и грустнее
«вот и весь» шепталось будто «путь земной»
1993-1994. Денисова Горка
Во время болезни друга
К живописи Леонарда Данильцева
будто приснился Бог — и вот вспоминается
складываясь в забытое Виденье (то распадаясь то вновь начинаясь)
из снега на давних холмах и дорогах
из детских одежд-говорений
из лиц зверей из улыбки-и-плача — рядом — у порога друзей:
вас — дорогих: о, живопись, жизнь,
Недавнее-Невыразимое
(прекрасное как обед бедняков)
1996
Народ что храм
И души что свечи, зажигаются друг от друга.
6 января 2002, сочельник, с. Ромашково
К «Книге долгого прощания»
это братья мои ходят сквозь солнечный свет
И «Господи» говорят стены и поля поют
и дубы теплы — будто в них вещество благодарности
слышно как речь
да только вода уже рядом не имеет волн
и без свойства общения — травы
братья проходят мелькая по ведомству неотменимых
и мне в эту цепь не вскочить
3-4 мая 2002. Денисова Горка, лес
