Явление поэзии Дмитрия Кедрина в моей личной судьбе — одно из самых счастливых, незабвенных, волнующих. Давным-давно, без чьей-либо подсказки, подростком, взял я в руки его книжку, бывшую в нашей домашней библиотеке, и (везение!) сразу же открылось на гениальных «Зодчих»: маленькой поэме о строительстве Покровского собора «что на рву», на Красной площади.
Легенда о страшном приказе Иоанна Грозного — ослепить двух чудо-строителей, дабы те ничего подобного храму Василия Блаженного никогда не создали — поразила меня. Но не меньше легенды навсегда захватила дивная, животворная кедринская музыка, в которой слышалось эхо поэзии Золотого века, прежде всего, конечно, пушкинской. Заливаясь слезами и стесняясь, я дочитывал себе вполголоса, как брели по столице, иссечённые батогами, эти зодчие; как шли они, прося подаяние:
«…И в Обжорном ряду, / Там, где заваль кабацкая пела, / Где сивухой разило, / Где было от пару темно, / Где кричали дьяки: / «Государево слово и дело!» — / Мастера Христа ради / Просили на хлеб и вино. / И стояла их церковь / Такая, / Что словно приснилась. / И звонила она, / Будто их отпевала навзрыд, // И запретную песню /Про страшную царскую милость / Пели в тайных местах / По широкой Руси / Гусляры…»
В его записной книжке прочитал: «Бог послал мне спокойную смерть — мою совесть».
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
Светлый, глубоко духовный, трудолюбиво-взыскательный человек, горячий патриот своего Отечества, отец двоих детей, — он прожил тридцать восемь лет и погиб осенью победного года, выброшенный кем-то на ходу из подмосковной электрички. Это явно не была случайная смерть: режим затаил на поэта еще с тех пор, когда его привлекали «за недоносительство» на друга…
При жизни Дмитрий Кедрин с трудом выпустил только одну, обкорнанную цензурой, книжку. Сегодня его именем называют улицы и открывают хорошие памятники, лучший из которых — большой книжный том «Вкус узнавший всего земного…», составленный его дочерью Светланой и выпущенный в начале нового века. Благодарно ей кланяюсь.
Уголёк
Минуют дни незаметно,
Идут года не спеша...
Как искра, ждущая ветра,
Незримо зреет душа.
Когда налетевший ветер
Раздует искру в пожар,
Слепые люди заметят:
Не зря уголёк лежал!
23 октября 1941
* * *
Хочешь знать, что такое Россия –
Наша первая в жизни любовь?
Милый друг! Это рёбра косые
Полосатых шлагбаумных столбов.
Это щебет в рябиннике горьком,
Пар от резвых коней на бегу,
Это желтая заячья зорька,
След на сахарном синем снегу.
Это пахарь в портах полотняных,
Пёс, что воет в ночи на луну,
Это слезы псковских полонянок
В безутешном ливонском плену,
Это горькие всхлипы гармоник,
Свет далеких пожаров ночных,
Это – кашка, татарка и донник
На высоких могилах степных.
Это – эхо от песни усталой,
Облаков перелётных тоска,
Это свист за далекой заставой
Да лучина в окне кабака.
Это хлеб в узелке новобранца,
Это туз, что нашит на плечо,
Это дудка в руке Самозванца,
Это клетка, где жил Пугачёв.
Да, страна наша не была раем:
Нас к земле прибивало дождём.
Но когда мы ее потеряем,
Мы милей ничего не найдём.
18 сентября 1942
Глухота
Война бетховенским пером
Чудовищные ноты пишет.
Ее октав железный гром
Мертвец в гробу – и тот услышит!
Но что за уши мне даны?
Оглохший в громе этих схваток,
Из сей симфонии войны
Я слышу только плач солдаток.
2 сентября 1941
* * *
Видно, вправду скоро сбудется
То, чего душа ждала:
Мне весь день сегодня чудится,
Что звонят в колокола.
Только двери в храме заперты,
Кто б там стал трезвонить зря?
Не видать дьячка на паперти
И на вышке звонаря.
Знать, служение воскресное
Не у нас в земном краю:
То звонят чины небесные
По душе моей в раю.
27 ноября 1941
* * *
Я не знаю, что на свете проще?
Глушь да топь, коряги да пеньки.
Старая берёзовая роща,
Редкий лес на берегу реки.
Капельки осеннего тумана
По стволам текут ручьями слёз.
Серый волк царевича Ивана
По таким местам, видать, и вёз.
Ты родись тут Муромцем Илюшей,
Ляг на мох и тридцать лет лежи.
Песни пой, грибы ищи да слушай,
Как в сухой траве шуршат ужи.
На сто верст кругом одно и то же:
Глушь да топь, чижи да дикий хмель.
Отчего ж нам этот край дороже
Всех заморских сказочных земель?
20 сентября 1942
