СИЛА И СЛАБОСТЬ

Личной судьбы этого человека хватило бы на несколько жизней. Весь “настоящий – по слову Анны Ахматовой – двадцатый век”, взял его себе в свидетели. В испытаниях, выпадавших на его долю, он всегда старался почувствовать Замысел, всматриваясь в мир с благодарностью и удивлением.

Помню, когда в подмосковном Переделкине отмечали его девяностолетие, Липкин рассказал собравшимся, что на протяжении жизни он несколько раз находился на краю гибели – и в годы войны, и в мирное время. Он – выжил, сохранив чистую, “наивную” веру в победу Истины, проступающей даже сквозь кажущееся торжество зла. В его давнем стихотворении “Моисей”, после всех адских дорог и путей, всех смертей и страстей Бог открывается идущему – “пылая пламенем газовен в неопалимой купине”. Огонь газовых печей в концентрационном лагере поэт соединяет здесь с очистительным Божественным пламенем: кто мог в советские времена написать такие стихи? Семен Липкин жил преодолением и верой: “…А строка моя произошла от союза боли и любви”.

Удивительно сказала его жена Инна Лиснянская: “Он сразу родился взрослым”.

“Меня с детства таинственно притягивали к себе, страстно волновали Бог и история, то есть Бог и его подобия, и не только Бог Ветхого завета, но и трехипостастный Бог Евангелия, и смутное, темное приближение к Создателю чувствовалось мне в пантеонах языческих богов Греции, Ассиро-Вавилонии, Египта… И ныне меня по-настоящему, сильнее и прочнее всего интересуют, волнуют, влекут, мучают, восхищают, обвораживают только два нераздельных явления – Бог и нация. О них я начал сочинять стихи в семь лет, о них я пишу и в семьдесят…”.

Несуетный поэт-долгожитель, выдающийся переводчик с восточных языков, друг и собеседник лучших русских писателей, – Семен Израилевич Липкин и ныне ведет свой сокровенный разговор с Тем, “кто ветру назначил вес, меру определил воде…”.

Его мудрые стихи продолжают жить и после него.

Договор

Если в воздухе пахло землею

Или рвался снаряд в вышине,

Договор между Богом и мною

Открывался мне в дымном огне.

И я шел нескончаемым адом,

Телом раб, но душой господин,

И хотя были тысячи рядом,

Я всегда оставался один.

1946

Две ночи

Смятений в мире было много,

Ужасней всех, страшней всего –

Две ночи между смертью Бога

И воскресением Его.

И ужас в том, что в эти ночи

Никто, никто не замечал,

Как становился мир жесточе

И как, ожесточась, мельчал.

Верблюжий колокольчик звякал,

Костры дымились вдалеке,

А мертвый Бог уже не плакал

На местном древнем языке.

Но мир по-прежнему плодился

И умножал число вещей…

Я тоже, как и вы, родился

В одну из тех ночей.

1962

* * *

Когда в слова я буквы складывал

И смыслу помогал родиться,

Уже я смутно предугадывал,

Как мной судьба распорядится.

Как я не дорасту до форточки,

А тело мне сожмут поводья,

Как сохраню до смерти черточки

Пугливого простонародья.

Век сумасшедший мне сопутствовал,

Подняв свирепое дреколье,

И в детстве я уже предчувствовал

Свое мятежное безволье.

Но жизнь моя была таинственна,

И жил я, странно понимая,

Что в мире существует истина

Зиждительная, неземная,

И если приходил в отчаянье

От всепобедного развала,

Я радость находил в раскаянье,

И силу слабость мне давала.

1976

* * *

Когда мне в городе родном,

В Успенской церкви, за углом,

Явилась ты в году двадцатом,

Почудилось, что ты пришла

Из украинского села

С ребенком, в голоде зачатом.

Когда царицей золотой

Ты воссияла красотой

На стеклах шартрского собора,

Глядел я на твои черты

И думал: понимала ль ты,

Что сын твой р