Сама фамилия безвестного стихотворца, неожиданно осветившаяся для меня древним своим значением, обнадёживает: он не канул в небытие, — быть может, он возвращается к своему читателю. Скажем, к тому, который рассматривает сейчас его рисованный — по крохотной фотографии — портрет, читает наше вступление и вот-вот перейдет к стихам.
Широкому кругу поэзию Семена Воскресенского, — жителя села Ильинское Тверской области, — когда-то представлял Корней Чуковский. Это было в конце 1960-х годов, в радиопрограмме «Литературные вечера». Тогда же Корней Иванович благословил и пару публикаций Воскресенского в периодике. Одно из таких предисловий, названное «Вечерняя радуга», впоследствии открывало одноименную книгу стихов сельского поэта, которую столичное издательство выпустило в 1970-м году. Но Чуковский, подаривший той книге дорогое ему название (он берег его для сборника своих лучших статей), «Вечерней радуги» уже не застал.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
Удивительно, думаю, не то, что Корней Иванович распознал в потоке приходящих к нему рукописей подлинный поэтический дар Воскресенского. Примечательно, с каким пылом бросился он помогать стареющему деревенскому литератору пробиться «в люди» — на фоне бурного поэтического взлёта своего времени. Ведь те годы уже вобрали в себя совсем новую — как «тихую», так и «эстрадную» — лирику, проявили ростки авангарда и явления авторской песни.
Они же породили и легионы, как их называл Чуковский, стихотворных «небрежников».
«…В его искусстве нет и тени искусственности. Он подлинный художник Божьей милостью — без всяких косметических прикрас», — писал Чуковский о Воскресенском.
И настойчиво обращал наше внимание на творческие черты слепнущего ильинского стихотворца: «…всё, что происходит в природе, он в своих стихах оживотворяет взволнованными человеческими чувствами», «всё обыденное преображает в поэзию». И повторял, что перед нами поэзия человека — послушайте! — «одаренного ясным и простосердечным талантом». Какие «редкоземельные» по нынешним временам оценки, не правда ли?
В городском саду
Здесь городское громогласье
В пушистой тонет тишине.
Ты воздух пьешь, — и снова счастье
Звенит синицей в вышине.
А иней сыплется за ворот…
И, заглядясь, не знаешь сам
Иль это лес прорвался в город,
Иль город бродит по лесам.
***
Дождит с утра. Погода аховая…
Мальчишки жмутся у ворот.
Но сумкой весело помахивая,
Девчонка городом идет.
Еще ничем не потревоженная,
И ни в кого не влюблена,
Она идет, и сумка кожаная
Как будто птицами полна…
Сын
Вокруг него всегда смятенье.
И день и ночь полны хлопот.
Чуть шевельнется — легкой тенью
Над ним бессонно мать встает.
Когда угодно, где угодно
Обед счастливчику готов:
Тяни-соси поочередно
Из двух чудесных родников.
А он лежит, не шелохнется,
Сопит блаженно, весь в себе, —
И вдруг беззубо улыбнется
Своей неведомой судьбе.
Облака
В огне вечерней позолоты
Они похожи на мечту.
Но пробивают самолеты
Насквозь всю эту красоту.
И где же ангел в яркой ризе,
Где крылья белые его?
Громада холода и слизи,
Туман — и больше ничего.
И вот они уходят, тают,
Другим готовые сиять.
А сердце им обман прощает,
За ними птицею взлетает
И тяжко падает опять.
Береза
Она под старость растолстела,
Внизу потрескалась кора.
Хранит ее большое тело
Удар шального топора.
Мне было пять, а ей — не знаю…
Я от дождя прижался к ней
И облаков увидел стаю
В широком неводе ветвей.
Сквозь зелень нежную березы
Сверкала первая гроза,
А с неба радужные слезы
Катились в детские глаза.
Потом я рос, мечтал, менялся,
Но ей, могучей и прямой,
Таким же маленьким казался,
Как той далекою весной.
Да, мною прожито немало…
Но, чувство странное храня,
Я не хочу, чтобы упала
Она на землю до меня.
И хоть неловко в том признаться,
Но так случается порой:
Люблю к стволу ее прижаться,
Как к телу матери родной.
***
Вчера сверкала и хрустела
На двадцать градусов зима,
А ночью туча налетела,
И все опять сошло с ума.
Ртуть потянулась выше, выше,
К земле пригнуло горький дым —
И плачет снег, сползая с крыши,
Что умирает молодым.
О себе
Неловкий, неуклюжий,
Беспомощный подчас,
Живу я в мутной луже
Полуослепших глаз.
Дома торчат, как глыбы,
В подводной глубине,
И люди, точно рыбы,
Плывут навстречу мне.
Плывут и проплывают,
А я гляжу вослед,
И кто прошел — не знаю:
Знакомый или нет?
Приблизиться с приветом
Решаюсь наугад
И кланяюсь при этом
Кому-то невпопад.
А люди неспесиво
Вершат обычный путь,
И на меня, спасибо,
Не сердятся ничуть.
