Мир забыл о Христе. И верующим нужно говорить с этим миром так, как если бы евангельская история была полностью вычеркнута из его памяти. Звучит радикально? Но при всей полемической заостренности данных тезисов именно из них архимандрит Симеон (Томачинский), ректор Курской духовной семинарии, предлагает исходить при поиске ответа на вопрос, как христианам проповедовать Евангелие и действовать в XXI веке.
Это интервью отца Симеона продолжает разговор о современном богословии, который был открыт беседой с Андреем Шишковым в июньском номере «Фомы» за 2019 год.
"Если священник грубый и самодовольный, он чего-то о себе не знает"
— Отец Симеон, как бы вы описали сегодня «достойного пастыря»?
— Святитель Иоанн Златоуст в одном из своих «Слов о священстве» утверждает, что священник должен знать всё житейское лучше, чем живущие в миру, и одновременно быть свободным от всего этого более, чем монахи, живущие в горах. Вот он, идеал: священник должен быть во всеоружии практически по всем вопросам современной повестки дня.
Конечно, есть много качеств, которые должны быть у хорошего священника. Но мне кажется, что в обществе существует огромный запрос на искренность, и для священника невероятно важно — в первую очередь — быть искренним. Образ его жизни должен соответствовать образу его мыслей.
Если же он грубый, невнимательный, самодовольный и высокомерный — а это те качества, которые больше всего отталкивают людей, — наверное, он чего-то о себе не знает.
И конечно, очень важно, чтобы священник умел сострадать людям, понимать их, находить слова утешения.
— Но как понять человека, если, как говорил в интервью «Фоме» Андрей Шишков, даже православное богословие никак не может в нем до конца разобраться?
— Да, антропология в богословии действительно недостаточно разработана, во многих учебниках догматического богословия даже раздела такого нет. Но и само понятие человека сегодня подвергается сильной эрозии. Мы видим, как развиваются биомедицинские технологии, какие проводят генетические эксперименты: уже есть попытки искусственного формирования человека вне утробы матери.
Другой вызов — это гендерные дискуссии: всë, что касается смены пола, выбора сексуальной ориентации и т. д. Один семинарист рассказывал мне, что в школе, где он проходил практику, к нему подошла девочка лет десяти и спросила: «А правда, что Бог против ЛГБТ»?
Православное богословие призвано как-то ответить на эти вопросы, мы не можем просто стоять в стороне и смотреть — хотя бы потому, что люди ждут от нас вразумительных ответов.
— А разве «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» на такие вопросы не отвечают?
— Только частично. Все-таки с момента утверждения этого документа прошло уже почти двадцать лет, и многое изменилось. Та же технология ЭКО (Экстракорпоральное оплодотворение. — Ред.) шагнула далеко вперед, никто из святых отцов, естественно, об этом не писал, и современное православное богословие должно проработать эти темы.
Но вопросы о человеке — не единственный важный предмет для современного богословия. Крайне актуальна сегодня и экклезиология (Экклезиология (от греч. ἐκκλησία — «церковь») — раздел богословия, посвященный осмыслению церкви и ее места в мире. — Ред.). Мы видим, с какими сложностями сталкивается мировое Православие: на наших глазах фактически распадается семья Поместных Православных Церквей. Как к этому относиться? Вопрос непростой и болезненный, требующий в том числе и богословского осмысления.
— Разве тут есть какая-то сложность? Ведь Спаситель не обещал, что Церковь всегда будет расширяться и разные ее части всегда будут жить в мире друг с другом. Он сказал только, что врата ада не одолеют ее (Мф 16:18).
— Конечно, это больше вопрос канонический и исторический. Но каноническое право и история Церкви тоже входят в корпус богословских дисциплин. И если какая-то часть Православной Церкви инициирует те или иные разрушительные для Церкви процессы, возникает вопрос: остается ли она сама частью Церкви?
Богословие не может быть абстрактным и отвлеченным, оно обязательно должно быть приложимо к тому, что волнует нас сегодня, как христиан. А это, конечно, и нынешние настроения в Церкви.
Веру <... > можно только показать живым дыханием правды. убедить можно только убедительностью своего личного счастья в ней, заразительностью своего божественного веселья веры.
Сергей Фудель
— И как же с учетом всего сказанного Вами сегодня готовить семинаристов, будущих священников? Что здесь самое важное?
— Очень важно, чтобы священник был обращен ввысь, чтобы он существовал не только в горизонтальном мире. Нужно, чтобы хотя бы в священнике проявлялось вертикальное измерение человека. Мы всë больше замыкаемся в горизонтальном мире, модель нашей повседневной жизни постепенно начинает складываться по образцу социальных сетей. И в этой ситуации священник остается чуть ли не единственным, на кого ложится задача восстановления вертикали, выстраивания связи с Богом.
— Для этого они и изучают богословие?
— Да, прежде всего для этого. Нужно понимать, что богословов в собственном смысле слова мы не готовим. Мы стараемся, чтобы наши семинаристы почувствовали вкус к богословию, чтобы разбирались в основных авторах и направлениях, но их главная задача — стать достойными пастырями, которые понимают людей, могут им помочь, что-то посоветовать, утешить, сострадать им.
Богословами в строгом смысле слова Церковь назвала, как известно, всего трех святых — Иоанна Богослова, Григория Богослова и Симеона Нового Богослова. Но давайте задумаемся — почему? Возьмем для примера апостола Иоанна Богослова, любимого ученика Спасителя: во всех его писаниях сквозная тема — любовь. Всë наше богословие покоится на любви к Богу. Если философия — это «любовь к мудрости», то богословие — любовь к Богу. Любовь, а не рассудочное знание, должна быть основанием для всякого размышления — и о Боге, и о мире, и о человеке.
Я вспоминаю своего преподавателя философии, профессора МГУ Александра Львовича Доброхотова: он говорил, что философия — нечто среднее между наукой и искусством, нечто третье, отличное от них, но совмещающее в себе черты и того, и другого. Я думаю, что так же обстоит дело и с богословием. Богословие работает на стыке разных наук, оно может использовать инструменты и исторических дисциплин, и филологических, и философских, но объединяет их на каком-то новом уровне. Рациональные, интеллектуальные усилия человека подкрепляются здесь молитвой и личным духовным опытом человека. Без этого богословия быть не может.
«В спорах более глубоко осмысляется духовный опыт»
— Современное общество живет по принципу «все мнения равноценны», в большинстве своем оно не готово воспринимать Церковь как авторитет «по умолчанию». Стоит ли ей вступать в полемику?
— Да, прошли времена, когда к слову человека, облаченного в рясу, люди прислушивались с особым трепетом. Мы живем в условиях конкуренции мнений, у нас больше нет приоритета в высказывании суждений о происходящем вокруг. По крайней мере, в глазах молодого поколения. При этом не стоит негодовать, что какие-то богословские и мировоззренческие темы остаются внутрицерковными, если они не интересны большинству. Что же нам теперь — не обсуждать их? Медики же обсуждают какие-то свои узкие профессиональные темы, в которых человек со стороны ничего не поймет. Так же есть и определенные церковные темы, непонятные широкой аудитории. Но те вопросы, которые касаются общества, морали, мировоззрения, судеб мира, — они должны быть в общей повестке.
Вера состоит в том, что мы верим тому, чего не видим; а наградой за веру является возможность увидеть то, во что мы верим.
Блаженный Августин
— Но где искать на них ответы? У святых отцов они не поднимаются. Да и в Священном Писании — далеко не всегда…
— Самый естественный путь — это дискуссия. Как в первые века христианства вырабатывались догматы? Путем дискуссий.
— Там все-таки был критерий — соответствие Священному Писанию.
— С одной стороны — да. А с другой… На что опирался святитель Григорий Палама в своем споре с Варлаамом Калабрийским и с Григорием Акиндином о Божественных нетварных энергиях и Фаворском свете? Да, в какой-то мере на Писание, но в значительной мере — на свое творческое видение, духовное творчество, определенный духовный опыт. А вот его противники Акиндин и Варлаам были как раз искусные толкователи Библии, рациональные мыслители, схоласты. Так что нельзя сказать, что победившая в этом споре сторона опиралась на Библию больше, чем проигравшая.
— Однако победе Григория Паламы способствовала и политическая обстановка. Пока Патриарх был на стороне его противников, святителя осуждали и даже отлучали от Церкви, но сменился император, и он стал епископом, а его учение провозгласили истинным…
— Епископом-то он стал, но, как Вы помните, три года не мог попасть на свою кафедру из-за происков Акиндина, потом еще оказался в турецком плену. Так что не было у него все гладко.
Можно вспомнить и другие, в том числе более поздние, богословские споры. Например, дискуссию святителей Феофана Затворника и Игнатия (Брянчанинова) о природе души*. Этот спор, кстати, так и остался неразрешенным.
Споры — это нормальный процесс, в них оттачивается мысль, находятся правильные формулировки, более глубоко осмысляется духовный опыт. Они побуждают к размышлению и более серьезной молитве. Вообще, очень важно, чтобы все дискуссии были подкреплены молитвой и личным духовным опытом. Это как смазка, без которой механизм не станет работать.
— Но если слишком часто апеллировать к личному духовному опыту, нет ли опасности впасть в прелесть, принять субъективное за истину? Тот же святитель Игнатий (Брянчанинов) постоянно предупреждает об этом.
— Невозможно дать универсальный ответ на все случаи жизни. Споры, связанные с Григорием Паламой, рассудила сама история: со временем Церковь пришла к выводу, что он был прав и выразил ее учение. Но на коротком историческом отрезке сделать верные выводы бывает сложно.
У нас есть сравнительно недавний пример — старец Силуан Афонский, богословские взгляды которого тоже во многом опирались на его личный духовный опыт. Его знаменитая фраза: «Держи свой ум во аде и не отчаивайся» — звучит революционно.
Мы не можем отрицать значимость духовного опыта, но и не можем его абсолютизировать. Это одна из антиномий, которых много в христианстве. Я не берусь расставить здесь все точки над i.
Но апостол Павел не случайно утверждал: Надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные (1 Кор 11:19). Есть много вопросов, по которым в Церкви могут быть разные точки зрения, и, высказывая свою точку зрения, каждый, естественно, исходит в том числе из своего духовного опыта. А вот примет ли его церковный народ — время покажет: это живой процесс, он не укладывается в жесткие схемы.
«Иногда даже образованные люди задают о Боге странные вопросы»
— О чем сегодня Церкви имеет смысл вступать в диалог с обществом?
— Уверен, что имеет смысл говорить об отношении к современным технологиям, в том числе репродуктивным. Об отношении к трансгуманизму. К идеям формирования нового человека с помощью новых медицинских технологий.
— Вы действительно думаете, что людям интересно мнение Церкви по этим вопросам?
— Думаю, да. Мне кажется, многие инстинктивно чувствуют, что во всем этом есть какая-то опасность. С одной стороны, люди видят, что технологии открывают некие перспективы, а с другой — прежней безоглядной веры в науку сейчас все-таки нет. И думаю, многим было бы важно узнать точку зрения Церкви. Главное, чтобы она была обоснованной и убедительной.
Взять хотя бы проблему искусственного интеллекта. Мне самому была бы очень интересна фундаментальная богословская оценка этого явления. Ведь богословие — это синтез разных наук и духовного опыта, оно может дать такой ответ, который ни одна наука в отдельности дать не в состоянии.
Говорят о бесконечных возможностях искусственного разума. но ни один ученый не может даже заикнуться об искусственной совести. из этого следует, что любой искусственный разум в главном ограничен.
Фазиль Искандер
Вот только популяризаторов, апологетов христианства у нас сегодня слишком мало. В наследство от десятилетий безбожия нам осталось чудовищное невежество в вопросах веры и недоверие к богословию. Порой даже образованные, продвинутые во всех отношениях люди задают какие-то странные вопросы, вроде: «Допустим, Бог создал вселенную — а кто создал Бога?»
Поэтому нам очень нужны какие-то популярные форматы, элементарное богословие в «современной упаковке» для массового читателя и слушателя.
— Но на каком языке обсуждать в этих форматах богословские темы? В Церкви многие считают, что переводить разговор о священных предметах на мирской язык — значит профанировать тему.
— То, что делают «Фома», радио «Вера», телеканал «Спас» — это как раз поиск такого языка, и во многих случаях очень успешный. Этот поиск надо продолжать и искать новые форматы. К примеру, наша семинария ведет телеграм-канал «Семинариум».
— А не обесцениваем ли мы предмет разговора, когда используем совсем уж популярные жанры — посты в Instagram (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), телеграм-каналы?
— Это зависит от таланта человека, его вкуса, чувства меры. Мы все равно никуда не денемся от этих форматов, значит, надо пробовать в них работать. Человек сегодня «разорван», у него клиповое мышление, он все меньше воспринимает постоянно растущие объемы информации.
Недавно я посмотрел фильм «Yesterday», и он навел меня на размышления о нашей церковной жизни. Фабула фильма построена на том, что из памяти человечества исчезло всë, связанное с The Beatles, но нашелся человек, который воскресил эту музыку и показал людям ее красоту. Может быть, это не самое корректное сравнение, но мы, христиане, сегодня в похожем положении. Нам снова нужно рассказывать о Христе, да так, чтобы все ахнули. Потому что люди о Нем просто забыли. То есть имя-то Его они знают, а вот кто Он — об этом мы призваны рассказать заново так, как если бы это было напрочь стерто из памяти человечества. И сделать всë, чтобы люди захотели идти за Ним.
— Ставя такую задачу, трудно избежать соблазна подстроиться под вкусы и ожидания аудитории. Не получится ли у нас, говоря словами русского философа Константина Леонтьева, «розовое христианство», милое снаружи и пустое внутри?
— Когда апостолы проповедовали, разве они подстраивались под ожидания мира? Не думаю. Другое дело, что они учитывали особенности восприятия людей. Апостол Павел, проповедуя в афинском ареопаге (см. Деян 17:22–31), начал не с обвинений — мол, все вы безбожники и идолослужители, — а постарался найти у местных жителей что-то позитивное и, оттолкнувшись от этого, возвести их к более высокому пониманию Бога, мира, человека. Значит ли это, что он подстраивался под чьи-то ожидания? Думаю, нет. Просто как ритор, как христианский проповедник, он искал путь к их сердцам. Нельзя ведь зачеркнуть все духовные поиски языческого мира. Равно как и поиски современного мира, в том числе и его протест — против фальши, против лицемерия, против несправедливости. Нужно понять, чем этот протест вызван и что здесь может быть полезно для нашей проповеди.
Главная проблема не столько в словах — они могут быть очень правильными, умными и красивыми, — сколько в соответствии нашей жизни тому, что мы проповедуем. В этом корень удачи или неудачи проповеди. Сегодня просто словам люди уже не верят, слишком много они слышали красивых слов, за которыми потом оказывались обман или пустота.
— А что могло бы убедить современное общество?
— Прежде всего — жизнь по заповедям, жизнь со Христом. Чтобы наши поступки соответствовали тому, что мы проповедуем.
— Но многие ли захотят жить по заповедям — это же так «некомфортно»?
— Рассчитывать на «вау-эффект» от проповеди, конечно, не приходится. Но и тут надо руководствоваться примером из Священного Писания. Апостол Павел был умнейшим человеком безупречной жизни, он готов был сам погибнуть, лишь бы спаслись те, к кому он обращался, — и тем не менее после его проповеди далеко не все становились христианами. Гораздо больше людей пренебрежительно говорили: Об этом послушаем тебя в другое время (Деян 17:32).
Мы должны понимать, что никогда не сравнимся с кумирами шоу-бизнеса, но мы и не должны с ними конкурировать. К сожалению, Джон Леннон был недалек от истины, когда утверждал, что «“Битлз” сейчас популярнее Иисуса Христа». Да, массовая культура популярнее христианства — такова реальность. Но это не повод опускать руки. Кто ищет правды и Бога, тот услышит — если не сразу, то через какое-то время. Зерно не всегда прорастает сразу. Надо трезво относиться к своим возможностям и помнить, что ученик не выше учителя (Мф 10:24): если уж Христа не все послушали, то что говорить о нас. И тем не менее Господь хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины (1 Тим 2:4).
«Литература —
это некий мостик к Евангелию»
— Задача осовременить проповедь Евангелия сопоставима разве что с задачей осовременить классическую литературу… Вы ведь читаете семинаристам курс литературы. Чем Вы их заинтересовываете?
— Во-первых, хорошему усвоению материала способствуют живые, интерактивные формы. Например, на семинаре по Плутарху мы разделили студентов на две команды: одна рассказывала об Александре Македонском, а другая — о Цезаре, и каждая старалась доказать, что ее герой больше соответствует христианскому идеалу. Чтобы защитить свою точку зрения, надо было проработать материал, сделать свою позицию убедительной, суметь ее преподнести. Главное, чего мы хотели добиться, — чтобы студенты не были пассивными потребителями информации.
А что касается содержания — здесь, как и в случае с Евангелием, встает вопрос: какое это имеет отношение ко мне, к моей жизни? Тут важно отрешиться от каких-то устаревших стереотипов, оборотов речи, разглядеть за ними вечные столкновения характеров, страстей, идей, которые движут обществом и отдельными людьми.
— То есть задача в том, чтобы высветить живые человеческие отношения, которые никогда не меняются?
— Конечно. Значение художественной литературы в том, что она — некий мостик к Евангелию. Ведь Христос — настолько высокий идеал, что обычный человек может сказать: «Я по определению не могу ему соответствовать». А литература может представлять евангельские ценности в живых образах.
Например, Александру Македонскому его окружение постоянно твердило, что его попытаются отравить. Однажды, когда он заболел, один из приближенных приготовил ему снадобье и принес со словами: «Выпей — тебе полегчает». А Александру как раз пришло очередное письмо с предупреждением: «Ничего не пей, тебя хочет отравить этот человек». И вот Александр принимает у приближенного питье и одновременно отдает ему это письмо, то есть выказывает ему всецелое доверие. Это всë вечные темы — дружба, доверие, великодушие, благородство, мужество…
А как объяснить на понятном языке, что такое Промысл Божий? Есть определение святителя Филарета (Дроздова): это «непрестанное действие всемогущества, премудрости и благости Божией, которым Бог сохраняет бытие и силы тварей, направляет их к благим целям, всякому добру вспомоществует, а возникающее чрез удаление от добра зло пресекает или исправляет и обращает к добрым последствиям». Это определение всеобъемлющее, но обычному человеку оно мало что говорит и «не греет». А в художественных произведениях это объясняется в гораздо более понятной и яркой форме.
Мы должны жить так, чтобы, если все евангелия будут утеряны, люди могли бы их прочесть по нашим лицам.
Митрополит Сурожский Антоний
Вот мы изучаем роман «Мост короля Людовика Святого» Торнтона Уайлдера. Там рассказывается о древнем мосте, построенном еще инками, по которому из одного селения в другое ежедневно ходили сотни людей. Но однажды мост рухнул. В этот момент на нем оказались пять человек, и все они погибли. Почему именно эти пятеро? Почему именно в этот момент — не раньше и не позже? Что это были за люди и почему Господь призвал их к Себе таким образом? В чем был Промысл Божий? Исследованию всех этих вопросов и посвящен роман. И в нем дан ответ — на мой взгляд, достаточно убедительный. Не стану его раскрывать, пусть читатели «Фомы» сами прочтут эту замечательную книгу.
Другой пример — роман «Сто лет одиночества» Маркеса. Он построен на идее: пока всë не свершилось, пока все нити не сплелись, невозможно расшифровать историю рода, которая сама по себе является неким посланием. Только когда поставлена последняя точка, вся картина становится понятной. Это тоже образ, который описывает духовную реальность.
— Как-то неожиданно — оказывается, в семинарии проходят Маркеса и Уайлдера…
— У нас есть отдельный курс русской литературы: Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский… А я веду курс всемирной литературы. Он обзорный, у нас нет задачи показать картину развития всей мировой литературы, но размах у нас очень широкий — от Гомера до Толкиена. Как я шучу, «от эпоса до эпоса».
— Вы говорите, что литература — мостик к Евангелию, но ведь многие писатели как раз дистанцировались от Церкви, особенно в России в XIX веке. Почему, на Ваш взгляд?
— Вопрос, в какой мере состояние тогдашней Церкви соответствовало евангельским идеалам. Да, это было время Амвросия Оптинского и Филарета Московского, но об этом же времени Салтыков-Щедрин говорил, что «священник был крепостной, и Церковь была крепостная».
Положение духовенства, превратившегося в замкнутое сословие, было крайне зависимым. Когда полагалось говеть, к священникам ходили на исповедь, может быть, вполуха слушали проповедь, но при этом интеллигенция смотрела на духовенство сверху вниз. У Чехова есть рассказ «Кошмар» — о священнике, который живет в абсолютно приниженном положении, практически в нищете, у него нет даже чая, чтобы предложить гостю. И такое забитое, униженное самоощущение было у многих священников. Многие ли воспринимали их в качестве нравственных авторитетов?
При этом Достоевский в «Братьях Карамазовых» пытался осмыслить опыт старчества и сам в какой-то мере ориентировался на то, что видел в Оптиной пустыни. Какие-то положительные примеры церковной жизни есть даже у Льва Толстого — взять хотя бы говение Наташи Ростовой в романе «Война и мир». Я уж не говорю про Гоголя, который был глубоко церковным человеком. Поэтому да, кто-то из писателей дистанцировался, а кто-то, наоборот, прислушивался к Церкви.
Но на мой взгляд, сейчас Церковь играет бóльшую роль и ее голос намного слышнее, чем в те времена, когда она была зависимой от государства. Может быть, я ошибаюсь, но у меня такое впечатление, что во многом русская литература поневоле брала на себя эту функцию «народного учительства» — не потому, что ей так хотелось, а потому, что голос Церкви был зачастую не слышен.
— А как Вам кажется, с тех пор отношение интеллигенции к Церкви изменилось? Или священников по-прежнему воспринимают как людей более низкого сословия?
— Я думаю, отношение изменилось. Все-таки кредит доверия к Церкви после гонений советского времени пока еще достаточно высок. Да и положение духовенства сейчас другое, Церковь гораздо более независима в своих суждениях и действиях. Другое дело, что вообще непонятно, кто сейчас авторитет. Звезды шоу-бизнеса? Популярные блогеры?
Конечно, Церковь — как и литература — не может претендовать на то, чтобы считаться абсолютным авторитетом в современном мире. Но, слушают ее или нет, голос Церкви должен звучать как некий нравственный камертон.
На заставке фото Александра Гаврилова
