Когда я думаю о том, что поэзия начиналась как песня, — неизменно вспоминаю о стихах Татьяны Полетаевой. И вовсе не потому, что многие ее сочинения исполняются под гитару. Просто чистый и свежий звук, берущий свое начало в русском фольклоре разных времен, — есть трепетная душа того искусства, которым она органично и непринужденно владеет. Духовный посыл ее лирических баллад, своей незаметной стилистикой отсылающий нас то к Василию Жуковскому и Якову Полонскому, то к европейским романтикам двух веков, — тоже очень русский: разом смирение и дерзость, завороженность красотою и тоска по безыскусности. Что же до обостренного чувства истории, мистически переживаемого поэтом, то оно выражается иногда с такою убедительной силой, что «Баллада об основании Москвы» сама, например, становится современным фольклором и даже — чему я бывал свидетелем — отделяется от своего автора.
В середине 1970-х годов Татьяна Полетаева входила в группу молодых московских поэтов, которые без манифестов и деклараций, а просто своими стихами и жизненным поведением обозначали вдохновенную приверженность временам, которые называли «золотым» и «серебряным» веками нашей поэзии. Речь тут идет не о подражаниях, но скорее о доверительной перекличке, не стесненной обстоятельствами вроде советской власти. На декоративном «корабле современности», с которого когда-то хотели сбрасывать классиков, им тоже нечего было делать, они плыли в иную сторону, расплачиваясь по дороге то внешней, то внутренней эмиграцией. Обгоняя свое время, они шли туда, где Баратынский и Мандельштам были не персонажами оболганной истории литературы, а старшими товарищами и собеседниками.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
Наступили новые времена, и у Полетаевой вышла книга, названная «Наука любви».
В предисловии поэт Семен Липкин одобрительно писал о свежести чувства и трагическом лиризме многих ее стихов, о выпуклых характерах героев, точности найденных красок... Читатель «Фомы», не сомневаюсь, прибавит к сказанному и свои духовные впечатления.
***
Дом построила. Дочь родила.
Сеяла траву и косила.
А закончила и спросила:
«Боже, как там мои дела?»
Разучилась с годами петь.
Заплетаю и расплетаю
Косу длинную. Села средь
Скошенной травы и гадаю:
Что мне делать, как жить да быть.
Знала я, но теперь забыла...
А умела ли я любить,
Знали те, кого я любила.
***
Как жизнь проста. А наша жизнь убога.
Учиться жить — какая маета.
Зачем нам ум — мы под крылом у Бога.
Зачем нам кров — мы под крылом у Бога.
И речь зачем, когда есть немота.
Котомку в руки и ольховый посох,
Платок надвинув темный до бровей...
Бродяги и пророки были босы.
У деда моего все были босы —
Пять дочерей и двое сыновей.
Одна на всех бескрайная дорога,
Иди по ней, покуда свет вблизи.
О будущем не спрашивай у Бога.
И жизни трудной не проси у Бога.
И жизни лучшей тоже не проси.
Когда земля, как при кончине жизни,
Черна, страшна и грудь ее горит —
Тогда пророк гоним в своей отчизне,
И праведник смешон в своей отчизне,
И в грохоте не услыхать молитв.
Послушница из девятьсот шестого
Поднимет от земли свои глаза...
Она мне бабка, только рта сухого
Не разожмет, и к постригу готова,
Да истово глядит на образа.
Баллада об основании Москвы
Это было, когда Юрий, суздальский князь,
У боярина Кучки гостил:
Он с хозяином пил, ему в дружбе клянясь,
А потом обобрал и убил.
А Кучкову жену и детей отослал,
Чтоб вблизи от боярских палат
Деревянный невиданный выстроить град,
Только жить в нем он тоже не стал.
И молился потом, а боярских сирот
Как своих воспитал и любил...
Чтобы старший Кучкович, когда подрастет,
Его сына Андрея убил.
Я могу без конца продолжать этот ряд —
Ты на слове меня не лови —
С основания восемь столетий подряд
Этот город стоит на крови.
«Так зачем же — ты скажешь‚ — тебе этот край,
Что и Господу впору забыть?»
— А затем, что нетрудно любить тот твой рай,
А ты землю попробуй любить.
Та земля и холмы, Боже, их сохрани!..
Так упрямо кривы и узки —
Эти улицы, где проходили они,
Всё убийцы и временщики.
Потому и люблю их, ничуть не боясь,
Даже если любить не хочу...
И тогда говорит младший Всеволод-князь:
«...Я за брата тебе отплачу...»
Ты стоишь, как они, на сквозной полосе,
И, пока ты меня не убил,
Этот город, такой непохожий на все,
Полюби, как меня полюбил.
Этот город, в котором за восемь веков,
Даже если кого не убьют,
Значит, имя отнимут. И город Кучков
По болоту Москвой назовут...
1984
***
Что это? Плывут небеса и дома...
Так падают в воду, так сходят с ума,
Так смотрят с площадки в холодный пролет,
Как кружат перила и камень поет.
А рядом, в воде, отражения крыш,
И в сумраке зелень, и холод, и тишь,
Плечо, и глаза, и улыбчивый рот:
Простуженный голос мелодию врет.
И дом вырастает. И ждет нас уже
Обветренный ужин в шестом этаже,
Шаги за стеною, скрипучая дверь,
И нежность с оглядкой, и близость потерь.
И рядом в пространство уходят стволы.
И мы так бездарно слабы и малы
Пред этим величьем ночною порой
Над тихой землею, омытой росой.
И где-то над нами теряется крик...
Но нас выручает нечаянный миг:
Он все освещает, он бьет по глазам
И нас поднимает к стволам, к небесам.
