Не любая красота спасительна. Что выберет Русь?

Приблизительное время чтения: 2 мин.

Владимир ЛЕГОЙДА

Часто говорят, что святой равноапостольный князь Владимир выбрал православие потому, что оно красиво. И действительно, в «Повести временных лет» читаем рассказ княжеских послов о православном богослужении: «И пришли мы в греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не ведали, где мы есть — на небе или на земле: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказывать об этом. Знаем только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем в других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать в язычестве». Обратите внимание: красота воспринимается не просто как эстетическая составляющая нашей жизни — она становится религиозным, богословским аргументом. Только вот многие упускают, что это не только и не столько о красоте внешней.

Недавно мне нужно было объяснить иностранным студентам, не очень хорошо говорящим по-русски, что лежит в основе русской культуры и о чем говорится в «Повести». Очень глубокие размышления об этом я нашел у Сергея Сергеевича Аверинцева. Он обращает внимание на то, что в связи с Крещением Руси речь идет об особой красоте, и переходит от красоты к любви — через Рублёва и Флоренского с его знаменитым: «Если есть “Троица” Рублёва, значит, есть Бог». Не любая красота спасительна. А единственная любовь, о которой в Древней Руси говорят без стыда, — это любовь сострадательная (да и пушкинское «милость к падшим призывал» — тоже оттуда). Аверинцев делает еще одно интересное наблюдение: если сравнить культ Богородицы на православной Руси и в католической средневековой Европе, то на Западе он тесно увязан с рыцарством и куртуазной любовью, а в нашей культуре это всегда сострадательная материнская любовь — и только она.

Гонцы князя Владимира, рассказывая о Святой Софии в Константинополе, говорят не об эстетике — они говорят о красоте небесной. Той, которая поражает не глаза, а восхищает душу. Помните, как у апостола Павла: Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба… (2 Кор 12:2). Аверинцев потому и переходит к Рублёву, что речь о той красоте, которую на Руси всегда передавала икона.

Вот что лежит в основе мировидения наших народов, тысячу лет назад принявших Крещение: нет сильнее красоты, чем небесная, и нет сильнее любви, чем сострадательная.