Первая встреча со стихами нынешней гостьи «Строф» случилась десять лет тому назад, в августе 2012-го. Тогда же вышла её книжка — «Щегол», на которую — в журнале поэзии «Арион» — неожиданно откликнулась Ирина Роднянская, наш старейший и пристрастный литературный критик (в выпуске «Фомы» №9 (233) за сентябрь 2022 года напечатано её обширное интервью).
Я не случайно говорю «неожиданно», ибо рубрика, в которой был размещен отклик Роднянской, называлась «Мой важный поэт». То есть — такой, общение со стихами которого должно предполагать какую-то «энергию накопления». Однако «Щегол» попал в критическую «клетку», как оказалось, «совсем недавно», и сразу же стал читательским явлением. И — да, автор оказался важным поэтом. А в моем, сегодняшнем случае, припоминая древние слова Корнея Чуковского об Уолте Уитмене, доскажу и так: «…жизненно важным».
Помянув упавшее осеннее яблоко, спрятавшееся от Марины в листьях облетевшего сада, критик проницательно отмечала: «…Ради подбираемых поэтом земных вестей с неба, благодаря чему небо и земля то и дело меняются местами, — и пишутся эти стихи».
Я уже поняла, что жива
тем, чего на Земле не нашла.
Через пять лет после первого сборника у Марины вышла «Калитка». Средства на её издание, как и в случае с «Щеглом», собрали читатели Бирюковой.
И тут случилось маленькое чудо: литератор Дмитрий Шеваров напечатал в своей газетной рубрике «Календарь поэзии» письмо Ирины Отдельновой (ныне, увы, покойной), — которая часто болела, была инвалидом детства.
Ирина однажды гостила и в наших «Строфах», её публикация звалась «Зимнее чудо».
«Я никогда не видела Марину Бирюкову, не переписывалась с ней, не читала ее стихов, — писала Ира. — А она, узнав, что мне крайне нужна помощь, — перечислила деньги от продажи своего сборника стихов “Калитка” на мою карточку. “Калитку” Марине помогли издать добрые люди. “Даром получила — даром отдаю. А как же иначе?” — написала она. Сборник “Калитка” теперь со мной всегда. Я чувствую её руку на своем плече…»
Марина Александровна, спасибо за всё.
Спасибо за новые стихи.
***
Вся надежда на осень: на утренний холод,
запотевшие стёкла, берёзкин листок…
Дух живет в глубине; он не стар и не молод;
он меня уврачует, как мир ни жесток.
А вдыхаемый сладостный воздух осенний —
он ведь явно оттуда, из той глубины!
…На капусту надежда, внесенную в сени —
подморожены снизу её кочаны;
на предзимнюю тёмную алость рябины,
на сорóк, розоватых от поздней зари…
Это всё открывает нам наши глубины —
если ты это чувствуешь, благодари.
Вся ль надежда на осень? На что ж остальная?
Почему — в декабре, феврале, по весне —
соглашаюсь я жить на поверхности, зная
что моя настоящая жизнь — в глубине?
Бабочка
Эта бабочка счастлива поздним теплом:
мельтеша среди разной осенней листвы,
сколько раз уже сад облетела и дом…
Эту рыжую бабочку знаете ль вы? —
на былинке сухой, на бугристой коре,
на стене посидела… А долго ль такой
благодатной погоде стоять в октябре?
И легко ль собираться на зимний покой?
А она, не читая прогнозов, живёт,
и с дорожки на яблоню свой перелёт
совершает затем, что дано совершить,
и котомки не шить ей. И нам их не шить.
Коломна
В Коломне старой медленно стареть,
в чудной резной избушке с мезонином —
то воду греть, то овощи тереть,
то пышки печь с корицей или тмином.
Не доживать, а просто полно жить —
ведь в том теперь и счастье, и спасенье,
что если есть куда ещё спешить,
то лишь к обедне ранней в воскресенье.
И если есть чего ещё желать,
то вот оно, и нет его желанней…
(В комоде чёрном спрятана тетрадь
для всех чудес — за поздней и за ранней)
В Коломне жить, не сравнивая дней —
как дар от Бога, каждый принимая…
Беда ли то, что я живу не в ней?
Я в ней гостила в середине мая —
когда цвели калина и сирень,
когда гроза прошла, сверкая, мимо…
И то, что дал мне тот, в Коломне, день,
не только в ней, надеюсь, применимо.
Дерево
С огромного дерева лист за листом —
на травку, на гальку, на быструю воду:
иные уж там, далеко, под мостом,
иной при корнях, а иной на свободу
рванулся — и вот, протрепещет, горя
на солнце, и сядет на волглые камни…
И я трепещу в своем солнце, пока мне
дается свобода. И, благодаря
за всякое время — теперь вот за эту
печальную тёплую осень свою —
брожу по чудесному Божьему свету —
помногу брожу и подолгу стою.
Дондеже есмь
Пою Богу моему дондеже есмь. Псалом 145
Дондеже есмь… Нет, не пою —
сил не хватает петь — но верю:
невосполнимую мою
восполнишь Ты кровопотерю.
Из безысходности исход
один — к Тебе; Твоим лишь чудом
сухая ветвь рождает плод.
Не храмом, нет — скорее, чумом
Святому Духу стала я,
но чум бураном не сломало,
и не гнушаешься нимало
Ты неприглядного жилья.
Дондеже есмь — надежда есть:
однажды стану я иною,
приму совсем иначе Весть,
давно уж принятую мною.
Мне стыдно, больно и светло,
я и седа, и желторота…
Легка ль Твоя, Отец, работа —
таких вот ставить на крыло?
Спокойной ночи
Спокойной ночи вам, и далее всегда —
спокойных вам ночей. Да будет вам дарован
целительный покой в часы, когда вода
колеблет Млечный путь; когда земным коровам
вздыхающим во сне, ночное молоко
не срок еще отдать; когда стоит Венера,
туман, слоясь, плывет, и где-то далеко
кричит уже петух…
Необходима вера,
что сон дает нам Бог; не брать из этих рук,
Не доверять Врачу, лишать себя покоя,
назначенного Им — как это можно, друг?
Бессонье — навсегда отставшая погоня,
когда мы доверять умеем до конца,
и, скрипнув на заре дощечкою крыльца,
благодарим за ночь без боли и печали,
за день благодарим, который лишь в начале,
за голоса коров, калиток и скворца.
