Представляем новый рассказ нашего постоянного автора, тринадцатилетнего школьника из города Балахна Нижегородской области, Артема Булгакова.
Эта история случилась год назад, летом, когда я познакомился с теткой Татьяной. Я умышленно называю ее именно так, потому, что она сама представилась теткой, а не тетей. А началось все с кладбища. Сразу оговорюсь, что я не гот и это место не есть место сбора моих друзей-ровесников. Кладбище начинается недалеко от края нашего поселка. Старая его часть находится в лесу, и с дороги едва просматриваются поржавевшие от времени и дождей кресты и оградки. В этой части уже не хоронят, а если и хоронят, то очень редко.
Забрел я сюда в первый раз случайно, высматривая среди кустов спелые ягоды земляники. Потом земляника прошла, но я все равно сюда иногда наведывался. Я бродил среди оградок и покосившихся надгробий и думал. Тосковал по тем, кого больше нет, по тому, что никогда не повторится…
Неожиданно я едва не наступил на чуть различимый холмик. Присмотревшись к полустертым надписям на табличке, я прочитал, что здесь лежит прах совсем еще маленькой девочки — Наденьки, которой было всего четыре годика. Меня всегда поражают и больно ранят такие «находки». Могила дедушки очень далеко, и я редко приезжаю к нему… Воспоминания вновь захлестнули меня с головой. Вспомнились его слова, сказанные мне в далеком детстве, о том, что чужих могилок не бывает… Я стал ходить к неизвестной мне Наденьке. Из дома взял начатую банку бирюзовой краски, родители так и не заметили пропажи. Ремонт и все такое…
Выкрасил памятник, предварительно ошкурив его проржавевшие металлические бока. Принес небольшой букетик ромашек из пластика и лохматого, вислоухого зайца. Мне казалось — боль моя тает, тает…
А однажды я пришел к Наденьке и увидел пластиковую бутылку, внутри которой обнаружилась записка…
Кто-то очень удивился тому, что на могилке кто-то побывал и просил перезвонить по указанному ниже номеру телефона…
Я испугался, никак не мог предположить, что у могилки есть «хозяин». Она не без оснований показалась мне заброшенной, да и дата захоронения была очень старой, более пятидесяти лет прошло…
Я так и не позвонил по тому номеру, почти перестал ходить на кладбище. И лишь поздней осенью решил снова навестить Наденьку.
Не дойдя до могилы метров десять, я отчетливо увидел женский силуэт между голыми серыми стволами. Хотел было повернуть назад, но ветка под ногой предательски громко хрустнула, и женщина испуганно обернулась. Прятаться было негде, и, конечно же, поздно.
— А, это мальчик… — облегченно произнесла женщина. Голос был надтреснутый и хрипловатый. — Иди сюда… Ты чего тут бродишь?
— Я к дедушке приходил, — ответил я, слукавив самую малость…
— А я вот к доченьке…
Женщина низко опустила голову, и ее плечи задрожали.
Я растерялся, горе ее было так велико, а нервы так расшатаны, что я не решался уйти и оставить ее одну. До остановки далековато. Мало ли что… В это время на старом кладбище посетители большая редкость, и если у старушки прихватит сердце… Найдут ее не ранее как в апреле-мае, как раз в Светлую седмицу…
— Давайте я Вас до автобуса провожу, я все равно туда иду.
Старушка достала из рукава большой клетчатый носовой платок и громко высморкалась. Потом перекрестилась и, наклонившись над обелиском, поцеловала…
— Ну, пойдем.
Часть пути мы молчали, да и не располагала извилистая тропинка, то там, то сям перерезаемая упавшими стволами и промоинами, к общению. Ладонь у старушки оказалась очень горячей и неожиданно сильной. Она цепко держалась за мою руку, и лишь изредка негромко охала, преодолевая особенно пугающее ее препятствие.
Наконец тропа выровнялась, могилки стали попадаться все более ухоженные.
— Как тебя зовут, мальчик?
— Тема. То есть Артем, — вспомнив о своей нынешней взрослой солидности, поправился я.
— А я тетка Татьяна. К дочке я приходила, к Наденьке моей. Господи, стыдно-то как! — заплакала неожиданно старушка…
— Не плачьте! А то Вам плохо станет. А нам еще ехать. Кстати, а Вам куда?
— В Правдинск мне, сынок. Ничего, доберусь. А плохо мне давно уже, ох как плохо.
Чувствовалось, старушке хотелось выговориться, видно, очень долго несла она в себе свою непосильную горькую ношу.
— Давно было, а словно вчера... Словно и не было этих лет. Пятьдесят четыре года назад я с маленькой дочкой, Наде тогда около годика было, приехала в Балахну. Думала к тетке погостить на месяц-другой, а вышло — на всю жизнь осела. Я тогда молодая была, глупая. Как в деревне мужики говорили, на передок слабая. Незнамо как и дочку прижила. А в деревне в те года-то, безмужней, да с дитем — позор несмываемый, не то что теперь… Вот и поехала я к тетке-то, то ли раны зализывать, то ли от людских языков прятаться. Она, покойница, поругала, не без того, но не выгнала меня, дуру неумную. Верующая она была, в церковь ходила, несмотря на запрет. Это сейчас лоб крестить модно стало, а в то время ни-ни!
На работу мне помогла устроиться, прописала, девчонку в ясли помогла пристроить… Казалось, жить да жить. Нет же! Я за старое взялась. Мало того, к спиртному пристрастилась. Казалось мне, горе с водкой не так больно душу рвет. Утро не утро, день не день — мне все едино было. О Наденьке я не вспоминала. Кто покормит, кто оденет-обует, мне не до того…
А потом история случилась гадкая. На пьянке одной ввязалась я в драку, а в руке у меня ножик был, я им до того сосиски резала, на закусь. Ну и попала в живот одной... Слава Богу, она выжила. А на меня дело завели.
И в тот день, как забрали меня, шла я из магазина. Сейчас всё маршрутки да автобусы. А тогда больше пешком ходили. К дому подхожу, а мне бабенки на встречу местные спешат. Голосят о чем-то… Крик над улицей стоит. Смотрю, у угла толпа большая собралась. Меня увидели, примолкли, расступились…
Глянула я — и сердце зашлось! Весь хмель из головы разом вылетел. На земле мотоцикл валяется, а под задним колесом моя Наденька лежит… Головка набок немного, как сейчас вижу, — старушка снова зарыдала…
Немного успокоившись, она словно не видя меня, не обращаясь ни к кому, продолжила.
— Глазыньки открыты, а не видят уже больше, словно ледяной корочкой подернулись. Кинулась я к ней, схватила, а она как ватная, ручки повисли, головка запрокинулась. Как есть тряпичная, неживая…
И в тот же день пришла по мою душу милиция, за ту драку с поножовщиной. Так что хоронили мою ягодку без меня. Чужие люди в последнюю колыбельку уложили…
Отсидела я, сколько суд определил, так что на могилку попала лишь через пять лет… Постояла, посмотрела, да и ушла. Не поплакала даже!
Полвека я у Наденьки не была. Старалась забыть, не ворошить прошлое. А недавно подругу хоронили на этом же кладбище, к мужу она себя просила положить… Да и зашла к дочке-то, думала, не найду уже, холмик-то с землицей, наверное, думала, сравнялся, не ходил ведь никто. Тетка-то моя о том же годе, как Наденьки не стало, тоже померла…
И каково же мое удивление было, когда я увидела, что могилка ухожена. Опрятна. Цветочки вон свеженькие совсем, игрушки кто-то моей Наденьке принес… Ума не приложу, кто бы это… Я даже было подумала, что Наденьки отец нашел ее местечко последнее, да как оно быть могло, раз я сама точно не знаю, кто отцом-то ей был?
И все словно вот-вот было. Глаза мне открыло. Будто спала я все годы эти проклятые, спала!
Хорошо, что Господь пожалел меня, дал мне покаяние. А я пыталась найти, кто к Наденьке-то приходил. Да не вышло, не отозвался никто. А может, и не должен был отозваться… Не зря, может, так Господь-то устроил. Я ж только сейчас поняла, что натворила!
Начался дождик. Он шел словно нехотя, по необходимости.
— Пойдемте…
Старушка посмотрела на меня так, словно вспоминала, как я тут очутился…
— Да, пора-пора.
Посадив в автобус старушку, я остался на остановке. Хотелось посидеть одному и подумать. Послушать, как идет дождь.
Фото Владимира Ештокина.
