...В Храме было много людей, но никто не нарушал покой и тишину. Слышно было только тихое пение. Уже давно наступил вечер, и за окнами, наверное, было темно и холодно.
Неожиданно позади меня послышался недовольный женский шепот. Постепенно он становился громче, и я могла различить отдельные фразы — "как не стыдно", "куда только родители смотрят", "такая маленькая, а уже хамит"...
Я старалась не обращать внимания: как-то нехорошо делать замечание, вмешиваться, но мне пришлось-таки стать невольным свидетелем занудного нравоучения:
— "Нечаянно"... Как же ты могла не увидеть, что я сидела здесь? Я-то уж вас всех знаю! Ты глаза-то свои бесстыжие не прячь! Небось дома насмотрелась по телевизору всяких пакостей!.. Сейчас-то в церкви стоишь, а с утра побежишь с мальчишками хулиганить…
— Да у нас дома и телевизора-то нет! — только и успела вставить в монолог девочка лет восьми.
— Конечно! К исповеди она, видите ли, готовится, а на ноги старшим наступает и мимо проходит, словно так и надо!
— Но она же извинилась, — не выдержала я и, обернувшись, увидела недовольное лицо в сером платке женщины средних лет.
— А вы не вмешивайтесь! — накинулась она на меня. — Что вы ее защищаете? Много вас таких благодетелей развелось! Добрые все очень стали, да за чужой счет! Заступаетесь, лишь бы "хорошей да правильной" выглядеть, а что из нее вырастет, если так вот потакать ее наглости!
— Ну я же, правда, сразу извинилась, да только вы не слушали меня, — тихонько сказала девочка, в очередной раз, пытаясь оправдаться. Она стояла в сторонке и что-то старательно писала маленьким карандашом на листочке.
— Не извинялась она! — настаивала разгневанная женщина громким шепотом. — Да ей бы и в голову не пришло! Зачем? Лучше обиженную из себя строить! Нынче народ такой пошел: каждый сам за себя! Никто никому не нужен! Молодые-то совсем обнаглели, всякое уважение потеряли!
Она продолжала говорить о том, что страну и веру продали, а виноватые живут себе спокойно и лучше всех, — люди давно забыли, что такое совесть.
Слова ее были жесткими, колючими, и хотелось куда-нибудь уйти, не слушать, спрятаться от ее тяжелого взгляда, но тут я заметила, что ее злость проходит, морщинки на лице разглаживаются, она становится как-то меньше ростом и говорит уже спокойнее о своей нелегкой судьбе, о той несправедливости, которую ей пришлось пережить и что некому было помочь ей тогда...
Передо мной стояла уставшая от горя и несчастий одинокая женщина. Вскоре она совсем замолчала, как-то грустно посмотрела на меня, опустила глаза и отошла. Может, мне показалось, но, по-моему, она украдкой смахнула слезу и глянула на девочку, которая продолжала писать что-то медленно и старательно, не обращая внимание ни на наш разговор, ни на его завершение.
Она склонилась над листочком, платок съехал на затылок и золотые волосы отражали разлитый по Храму свет...
