Как понимать «Оправдание Острова»: мы поговорили с Евгением Водолазкиным о его романе, а заодно о конце света

Времена и сроки

— Роман называется «Оправдание Острова», и это название, по-моему, ясно выражает его смысл. Остров символизирует историю человечества (по крайней мере, историю христианского мира), а оправдание имеется в виду перед Богом. То есть, иначе говоря, речь идет о том, зачем Богу нужно, чтобы история всё длилась и длилась. Какой Он видит в ней смысл. Согласны ли Вы с такой трактовкой?

— С одной стороны, осмысление хода истории действительно составляет суть романа, с другой — не можем же мы знать мысли Бога, и Его вúдение истории остается для нас тайной. Однако мы вправе делать свои человеческие предположения о метафизическом смысле истории.

Надо сказать, что для христианского сознания здесь есть вопрос. Первые христиане ждали скорого пришествия Христа, Страшного суда и конца мира. Они были уверены, что все это случится еще при их жизни, — эту убежденность можно видеть в апостольских посланиях. Причем ждали они не с ужасом, а с радостью. Но шло время, конца света не наступало, рождались новые поколения христиан — и постепенно ожидание Второго Пришествия начало вызывать у христиан не столько радость, сколько страх.

Интересно, что первая христианская хроника (III век) была составлена Юлием Африканом по просьбе Оригена именно для того, чтобы успокоить людей: есть, есть еще время для покаяния. Понимать это можно так: вот есть события, случившиеся до нас, и есть случившиеся при нас, и после нас тоже будут. Поэтому не нужно паниковать, не нужно бежать в леса и пещеры, а нужно просто жить по-христиански, здесь и сейчас.

Но если история не закончилась вскоре после Воскресения Христова, если она всё еще длится, то для думающего христианина возникает вопрос. Вернее, даже два вопроса. Первый — это почему Господь медлит прийти снова и выполнить обещанное обновление мира (когда, по слову апостола Иоанна Богослова, будут «новое небо и новая земля»). А второй — когда именно это случится.

Надо сказать, второй вопрос занимал умы куда больше, чем первый. Особенно обострилось это в Средневековье, когда люди высчитывали даты конца света и исступленно ждали его. Причем это касалось не только необразованных людей. К примеру, ученейшие византийские монахи видели недостатки юлианского календаря, из-за которых дата Пасхи постепенно смещалась с весны к лету, но не спешили вносить исправления, потому что зачем? Ведь конец света случится гораздо раньше! На Руси, к примеру, было всеобщее ожидание конца света в 1492 году, поскольку этот год был семитысячным от Сотворения мира. Этот год считался последним на следующем основании: в 89-м псалме сказано, что тысяча лет перед очами Господа как день вчерашний. Дней в неделе семь, из чего следовало, что с окончанием седьмого тысячелетия кончится и мир. Люди забрасывали свои бытовые дела, сельскохозяйственные работы, потому что — какой в них смысл? Ведь еще чуть-чуть — и всё кончится!

Нам сейчас это кажется странным, мы ведь помним слова Христа: О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один (Мф 24:36). И уже по Своем Воскресении Он напомнил: Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти (Деян 1:7). Апостол Павел тоже предостерегал христиан: О временах же и сроках нет нужды писать к вам, братия, ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью. Ибо, когда будут говорить: “мир и безопасность”, тогда внезапно постигнет их пагуба... (1 Фес 5:1–3). Тем не менее люди Средневековья не видели ничего неправильного в попытках вычислить дату Второго Пришествия.

Что же касается первого вопроса, то есть почему Господь медлит, тут есть, конечно, всем известный церковный ответ: медлит по милосердию Своему, чтобы всем дать шанс на спасение. Еще можно вспомнить притчу Христа о пшенице и плевелах (Мф 13:23–30), то есть что Господь оттягивает время жатвы до той поры, когда пшеница созреет (оставьте… то и другое до жатвы).

История — слово многозначное

— Тогда получается, что история — это и есть процесс созревания и доброго, и злого в человечестве (и пшеницы, и плевел, говоря образами притчи). И значит, что-то нужное Богу должно успеть вырасти?

— Наверное, можно сказать и так. Но вообще понять, что такое история — пускай даже не в высоком метафизическом смысле — очень непросто. История — слово многозначное. Это и само человеческое прошлое, и наука о нем. Обывательское представление: история дает объективную картину того, что было в прошлом. Но это ведь не так! К объективности надо стремиться, но она, как горизонт, недостижима. Хотя бы потому, что наше знание о прошлом складывается из множества деталей: археологические находки, летописи, документы. Достоверность каждой из этих деталей может быть подвергнута сомнению. Как трактовать ту или иную фразу в древней летописи, как узнать, насколько объективен был летописец, сообщил ли автор письма подлинные факты или просто пересказал расхожие домыслы? Есть случаи, когда нельзя верить летописным датам, потому что хронологическая сетка на описание событий была наброшена много позже. Тут неизбежна субъективность исследователя, который предпочитает одни детали другим. Существует ведь так называемое «магнитное» отношение к материалу, когда исследователь видит лишь те факты, которые подтверждают его концепцию. Но даже из одних и тех же деталей можно сложить разные картины, если исходить из разных мировоззренческих принципов.

Полная объективность, наверное, была бы, если бы можно было отправиться в прошлое и установить видеокамеры в каждом княжеском дворце, в каждой крестьянской избе, а потом свести данные воедино. Хотя даже в этом случае многое зависит от того, где именно была установлена камера. То есть даже в такой явно фантастической ситуации — и то возможны варианты.

Отдельная сложнейшая тема — это методология истории. В некотором смысле ведь история — это не совсем наука. Во всяком случае, наука не в том смысле, в каком мы считаем наукой физику, химию, биологию. Во-первых, в истории невозможен эксперимент. Во-вторых, в отличие от прочих наук, история имеет дело с уникальными событиями. Куликовская битва, к примеру, в истории только одна, другой не было. Было множество прочих битв, но все они от нее отличались. Римская империя была только одна. Были другие империи, но не совсем такие или совсем не такие. И так далее. Да, конечно, у разных событий может быть много общего, но, во-первых, общее не перечеркивает индивидуальность каждого события, а во-вторых, мы не всегда правы, выявляя это самое «общее».

Кто делает историю?

— И все-таки, что же такое, по-Вашему, история?

— Несколько упрощая дело, можно определить ее так: это последовательность событий, находящихся в хронологической связи. Но и тут всё непросто. Есть ведь еще причинно-следственные связи. Ладно, будем считать, что с хронологией мы разобрались, что правильно расставили точки на шкале времени. А вот насчет причинно-следственных связей — все гораздо сложнее.

— Потому что это мировоззренческий вопрос: в чем видеть такие причинно-следственные связи?

— Да, именно так. Что считать связями, какие связи считать более значимыми, какие менее — это зависит от того, какая у вас в голове картина мира.

Вот, например, есть марксистский подход к истории, согласно которому всё в итоге сводится к материальным причинам. У человечества появляются средства производства (сначала каменный топор, потом лошадь и плуг, потом трактор и атомный реактор), поэтому между людьми складываются производственные отношения (рабовладельцы и рабы, феодалы и крепостные, капиталисты и пролетарии). Глядя на расставленные по временной шкале факты, историк-марксист будет выводить связи между ними, исходя именно из своего мировоззрения.

А допустим, историк-христианин, не отрицая наличие материальных факторов, будет исходить из того, что люди той эпохи были верующими, что в их поступках была религиозная мотивация, и эта мотивация могла преобладать над материальной. А самое главное: историк-христианин — именно в силу своей веры — не только принимает в расчет, что люди прошлого имели религиозные убеждения и поступали соответственно им, но и уверен, что духовный мир действительно существует и оказывает влияние на человеческие поступки.

— Значит ли это, что ход человеческой истории определяется Богом, что Он сознательно направляет ее к некой известной только Ему цели, чудесным образом вмешиваясь в естественный ход событий?

— Такая точка зрения весьма распространена, в том числе и у православных людей. Согласно этому подходу, причина любого исторического события — будь то война, революция, эпидемия — это таинственное воздействие Божие, воздействие, механизмов которого мы не знаем и в земной жизни точно не узнаем.

Мне кажется, что это такая же крайность, как и материалистический подход к истории, напрочь отвергающий само существование сверхъестественного и, соответственно, влияние его на людей. А истина где-то между.

В ветхозаветные времена Бог действительно властно и мощно вмешивался в ход истории, мы знаем это из Библии. Однако в новозаветную эпоху такого явного, несомненного и массового вмешательства становится гораздо меньше. То есть Бог, конечно, может влиять — и влияет! — на жизнь каждого отдельного человека, отвечая (порой очень неожиданно) на его молитвы, защищая от демонических сил, ставя его в обстоятельства нравственного выбора. Но видеть в Боге основную причину глобальных исторических катаклизмов — это, по-моему, неправильно.

Утверждающие так люди, как мне кажется, путают Божью волю и Божье попущение. Божья воля — это то, чего Господь желает, в чем Он видит благо. А попущение — это, наоборот, Его невмешательство в те вещи, которые Ему как раз не нравятся. Но вмешаться — значило бы нарушить человеческую свободу воли, на что Бог не идет. В противном случае это были бы уже не люди, а биороботы.

История видимая и невидимая

— Вернемся к теме причинно-следственных связей. Вы сказали о двух крайностях — о чисто материалистическом подходе к истории и о чисто «теократическом», где ход событий определяет только Бог, а люди являются лишь актерами, вынужденными играть написанные свыше роли. В чем же состоит «срединный» путь? То есть в чем Вы видите главную связь между событиями?

— Я сказал, что история — это последовательность событий. Но на самом деле все сложнее. В истории есть не только события, то есть не только то, что люди делают. Есть еще и то, что люди думают и чувствуют. Нередко (хотя и не всегда) их мысли и чувства воплощаются в культуре, но важно, что эти мысли и чувства есть, они возникают, накапливаются — и порой влияют на события, то есть на мотивацию человеческих поступков. Порой люди совершают поступки странные, нелогичные, невыгодные им, если рассматривать ситуацию с рациональной точки зрения. Но на самом деле у таких поступков есть очень четкие причины. Просто невидимые миру.

В романе «Лавр» я привел пример этого. Есть там у меня второстепенный герой, псковский булочник Самсон. И есть юродивый Карп, который часто похищает у Самсона калачи, вгрызается зубами, бежит с калачом, падает в грязь, убегает... а покусанный, извалянный в грязи калач подбирают голодные нищие и съедают. Все это знают, улыбаются. Улыбается и сам Самсон. Более того, он видит четкую закономерность: если Карп утащит калач, то остальные калачи прекрасно распродаются. Если же не утащит, то торговля идет плохо. Так что Самсону прямая выгода — смиряться и улыбаться. Так продолжается долго. Но вот однажды Самсон набрасывается на Карпа с ножом и убивает. Почему? Потому что за фальшивой улыбкой у него годами копился гнев. Самсона возмущала не потеря копеечного калача, а то, что с его прекрасными изделиями так обращаются, так издеваются над его трудом. Пускай это хоть сто раз выгодно, но обидно! И в какой-то момент чаша переполняется, обида вырывается наружу, затемняет разум... и человек совершает убийство. Абсолютно немотивированное, с точки зрения окружающих.

Так вот — есть видимая история событий (то есть суммы человеческих поступков), а есть невидимая история мыслей и чувств, которые зачастую и становятся причинами поступков.

И тут мы переходим к тому, что я думаю об истории, к тому, что пытался высказать в «Оправдании Острова». В истории есть вещи, не объяснимые рационально. Иначе говоря, в ней есть странные ритмы. Какие-то глобальные события происходят, вроде бы не имея видимых причин. Мои герои, монахи-летописцы, говорят об этом просто: «время пришло». То есть получается как в книге Экклезиаста: всему свое время. Время собирать камни, время разбрасывать камни, время сеять, время жать.

Но на самом деле необъяснимости получают свое объяснение, если посмотреть на историю не событий, а мыслей и чувств. Вот, например, эпоха из истории Острова, примерно соответствующая XIX веку всемирной истории. Островом правит князь Парфений, и все вроде хорошо, нет уже всяких средневековых жестокостей, нет голода, войны, чумы, преступности. Вроде бы времена благоденствия. Но людям почему-то это благоденствие вдруг надоедает, они устраивают демонстрации, внимают пройдохам-демагогам, причем даже сами неспособны объяснить, какая муха их укусила.

А на самом деле муха эта называется усталость. Бывает усталость от плохого, но бывает усталость и от хорошего. Усталость приводит к жажде перемен — любых перемен, любой ценой.

Вот эти внутренние ритмы — от созидания к довольству, от довольства к усталости, от усталости к озлоблению, а от озлобления к разрушению — они, увы, присущи той самой «невидимой истории», истории мыслей и чувств. А мысли и чувства становятся причинами поступков. Конечно, не единственными причинами, но очень весомыми. Если «невидимую историю» не замечать, то исторические катаклизмы кажутся совершенно иррациональными. Взять, к примеру, Первую мировую войну. Были ли у нее геополитические, экономические и так далее причины? Сколько-нибудь значимых не было. Как-то рационально объяснить это всеобщее европейское помутнение невозможно. А вот если учесть давно нараставшую в европейском (как и в российском) обществе агрессию, то все складывается.

Темный резонанс

— Как же получается, что такое иррациональное помутнение приводит к столь трагическим последствиям? Каков тут механизм?

— Этот механизм я в романе «Авиатор» назвал резонансом зла. Когда в обществе становится слишком много озлобленности и агрессии, то люди — причем даже не злодеи, а в обычных обстоятельствах вполне приличные люди! — заражаются такими настроениями и начинают вести себя соответственно. И чем больше их таких становится, тем легче заразиться прочим. Возникает своего рода эпидемия, не столько психическая даже, сколько духовная. Природа такого резонанса вполне, по-моему, очевидна: у каждого человека есть грехи, есть поврежденность души, ее, так сказать, темная часть. И она, эта темная часть, реагирует на творящееся вокруг зло, отзывается, начинает резонировать с ним, растет, подавляет доброе начало в человеке.

— Но ведь мы, христиане, понимаем, откуда берется это темное начало...

— Да, естественно. Тут без инфернальных сил не обходится, однако важно понимать: нельзя всё к ним сводить и объяснять всё их происками. Это поврежденность души, которая есть у каждого из нас и которая может проявиться, если сознательно ей не сопротивляться.

То есть в итоге всё сводится к тому, как мы распоряжаемся богоданной свободой воли. Если выбираем Бога, если просим Его защиты, то Он помогает нам справиться с темным началом, и никакие бесы тогда ничего не смогут с нами сделать. Но если мы просто живем как живется, плывем по течению, то в эпоху перемен легко становимся жертвой резонанса зла.

— Говоря об истории, нельзя не коснуться того, что называют историческим прогрессом. В романе Вы тоже коснулись этой темы, причем в весьма ироническом ключе. Чем вызвана такая ирония?

— Тем, что я в прогресс не верю. Впрочем, давайте сначала уточним, о чем речь. Существует научно-технический прогресс, в его наличии сомневаться было бы как-то странно. Но традиционно ведь под прогрессом понимается другое, а именно — прогресс нравственный. То есть идея, что история движется к улучшению человечества, улучшению межличностных отношений, общественного устройства. Не в том даже дело, каким путем — революционным или эволюционным: главное, что сегодня лучше, чем вчера, а завтра будет лучше, чем сегодня.

На мой взгляд, история последних как минимум полутора веков показывает, что лучше-то человек как раз не становится. Напротив, «прогрессивный» XX век принес чудовищные бедствия, искалечил и тела, и души. Да, бесспорно, в традиционном обществе было много жестокого, несправедливого — и странно было бы ностальгировать по крепостному праву или, скажем, инквизиции. Но гуманизация социального устройства вовсе не означает, что люди в массе своей стали добрее, умнее, справедливее.

Подчеркиваю: в массе своей. Потому что замечательные люди, праведники в полном смысле этого слова, были всегда, есть они и сейчас. Можно сказать, что прогресс есть, только не массовый, а индивидуальный. В предельном случае мы называем такой прогресс обретением святости. Но ведь это в любую эпоху было.

Цветы на клумбе истории

— Главные герои Вашего романа, Парфений и Ксения, как раз такие праведники и есть. Ведь именно они, согласно пророчеству Агафона, восходят на гору (на готовый взорваться вулкан), чтобы просить Бога пощадить Остров. И Бог прислушался к ним, Остров уцелел. Так вот: складывается ощущение, что Богу от истории не надо никаких наших прогрессов, а нужны именно такие праведники. Пусть их немного, пусть единицы, но ради них Он готов откладывать Свой суд. А ведь, если вдуматься, картина получается довольно страшненькая...

— Если предположить, что Бог считает праведников самым ценным плодом человеческой истории, то что же в этом страшного?

— Потому что, если мы сравним историю с клумбой, а праведников — с прекрасными цветами на этой клумбе, то все остальные, то есть обычные люди, грешники, оказываются сорной травой, назначение которой — сгнить и тем самым удобрить почву для лилий и роз. Получается довольно обидно, несправедливо. Во всяком случае, Ваш роман можно понять и так.

— Понять-то так, наверное, можно... но, если позволите, я немного изменю вашу аналогию с клумбой. Да, история — это клумба, только всё, что на ней растет, — это не сорняки, а потенциально прекрасные цветы. Только цветы растут сами собой, «не ведая стыда», а людям дарована свобода. Свобода стать прекрасной лилией — или жгучей крапивой. Бог хочет, чтобы всё посаженное на клумбе стало прекрасными цветами, и не просто хочет, а способствует этому. Но если ты не желаешь становиться розой, если тебе больше нравится быть репейником, то не переделать же тебя в розу насильно!

Да, «Оправдание Острова» — это роман о праведниках (а еще о возвышенной супружеской любви, между прочим). Но праведником может стать каждый. Просто не все стремятся к этому. Однако разовьем аналогию с клумбой. Зачем на ней растут прекрасные цветы? Только чтобы порадовать Бога? Нет, не только! Прекрасные цветы нужны прежде всего для всех остальных растений на этой клумбе. Потому что, видя праведника, хочется и самому таким быть. Праведники — это для обычных людей и духовный камертон, и доказательство, что таким стать можно, что это не фантастика. Праведник — это как маяк в ночном море, он нужен, чтобы корабли не сбивались с курса и не разбивались о скалы. Отсюда, кстати, и поговорка «Не стоит село без праведника».

Не все становятся великими праведниками. Да, их очень мало. Но это не значит, что все остальные обречены и не спасутся. Даже у самого слабого, самого грешного человека есть шансы на спасение. От него не требуется великих подвигов, для каждого — своя мера. Но вот чтобы до этой меры дотянуть — нужен пример праведников.

И пока они есть, Остров будет жить.

Беседовал Виталий Каплан