«Я обиделась на Бога и убрала все иконы», — оперная певица Светлана Феодулова в «Парсуне»

Понятно, да, понятно.

Ну вот, по крайней мере, когда ты понимаешь, что хочешь этим сказать, то уже идешь к этой цели. Поэтому да, сейчас уже беспрекословно. Потому что у меня был характер такой в детстве очень послушный, в плане педагогов, абсолютный. И я очень рада в жизни за этот опыт. Возможно, именно этот опыт дал возможность избежать последующих, может быть, каких-то ошибок. Потому что в каких-то ситуациях уже научилась говорить «нет», хотя это непросто.

Непросто.

Да. Отстаивать свою определенную точку зрения. Раньше я очень прямо стеснялась, робела. И в определенных моментах быть избирательной. И вот именно там, касательно доверия — да, это было очень непростое испытание, когда… хочется всегда, вы знаете, как бывает, верить людям абсолютно.

Конечно.

Абсолютно. И вот это было мое первое в жизни испытание как раз тем, что может быть не все так по-честному. Честно, наверное, помогла как раз вера, и помогло то ощущение, что, вот ну я обратилась к Богу. Это тот самый случай, когда, знаете, когда некуда идти и когда вот очень сложно и тяжело. И ты приходишь, и на честный разговор, искренний с Богом. Я помню, что я пришла в храм рядом вот как раз с тем заведением, где все это происходило и перед экзаменом— мне дали возможность перепеть экзамен. И я обратилась к Богу, вот искренне, от души: Господи, вот я очень люблю петь. Я люблю петь с детства. буквально еще не научилась говорить, а уже ходила мурлыкала. Ну вот что-то такое есть, что вот просто без чего я дышать не буду. Вот дышала и пела, и все время мурлыкала. Ну до смешного: еду в автобусе, и вот люди сидят, а я так никого не замечаю, раз — и песенку запела. И я это помню, эти все ощущения. Мне даже мама потом: «Свет, ну хватит…» (Смеются.) А я не понимаю, мне так, мне хорошо. И мне очень нравилось делится этим с людьми, петь от души. И я получала вот тоже такую отдачу от зрителей. И вот тоже было важно уже осознавать, что зрители испытывают чувство радости, воспоминания какие-то добрые. Ну всегда пели, у меня был всегда репертуар добрых песен российских авторов: Пахмутовой, Крылатова, которые в принципе напитаны такими глубокими смыслами, и от души доносить эти смыслы до зрителя было такое нечто для меня важное и трепетное. И с детства я этим жила в какой-то степени и мечтала, конечно же, выйти на большую сцену, мечтала о том, чтобы вот это общение со зрителями не прекращалось. Не точтобы стать великой певицей, нет, а именно, чтобы вот общение со зрителем было. Мне это нравилось. И мне казалось то, что не просто так это в моей жизни, не просто так эта любовь к музыке. И тут вдруг, представьте себе, — профнепригодность. Мне говорят, что связки и все строение в голосовом аппарате создано так, что ты просто не сможешь, девочка, петь. И я, ну я же доверяю, верю моему педагогу. И тут у меня был такой очень откровенный разговор, когда я обратилась к Богу: «Господи, ну вот мне всегда казалось, с детства, что Ты мне даешь это не просто так, и, может быть, даже это для людей, я как проводник. А сейчас я понимаю то, что я не смогу петь, я не смогу профессионально этим заниматься. Как?» И вот здесь, наверное, вот это доверие и недоверие касательно педагога переключилось в абсолютном доверии к Богу. Я помню, что, уходя из храма, хотя я была, в общем-то, еще такая юная, студентка…

Да.

Но, со своей стороны сказала: Будет воля Твоя на все. Вот если так, значит, я буду искать, может быть, другой путь. Вот только Ты знаешь, что для меня… Если это действительно мое и мне нужно этим заниматься, Господи, возьми меня за ручку и веди по этому пути, помоги, не оставляй, помоги, и, значит, Ты будешь рядом, значит, это будет мой путь. Но, если это не мой путь, ну, значит, на все будет воля Твоя. Я буду дома петь. И вот это вот доверие, оно, знаете…

Очень сильно.

…вот там уже стало, там стало уже неважно. И, когда я пела экзамен, там получится- не получится, знаете, даже волнения, по-моему, не было. Вот я помню, что я делаю со своей стороны все, что сейчас вот я могу показать на сегодняшний день. А там действительно у меня мутация до сих пор не прошла. Вы видите, голос ни взрослого, ни ребенка. Поэтому в этом действительно есть некоторая особенность, неправильная мутация. Но колоратурное сопрано, оно именно таким образом и складывается, да. Нельзя даже сказать, что, может быть, какая-то определенная ошибка на тот момент была, это потом только я узнала. Вы знаете, я спела экзамен, все сложилось, мне предложили продолжать учиться. И тут все пошло совершенно иначе в жизни. Вот сейчас, оглядываясь назад, я думаю: вот по-другому бы не сложилось, потому что голос был не готов к такой нагрузке, которую давал этот вуз. Очень много было концертов, очень много. И как вот мне сейчас даже педагоги говорили: в тот момент, когда мутация идет, нельзя И я сейчас даже понимаю: если бы я осталась и, может быть, не было бы этой ситуации с профнепригодностью, скорее всего, действительно голос могла бы потерять. А потом получилось так, что попала к тем самым педагогам, которые нашли…

Ну вы знаете, я хочу вернуться все-таки к вашему разговору с Богом, потому что это очень сильно, то, что вы сейчас рассказали.Япредставляю вот это ваше стремление, любовь. И при этом вы смиренно готовы, да, если вы говорите Богу, что«если это не мое, то я буду петь дома», да. Это очень взрослый такой ответ. Вы очень точно сказали, это такое переключениена доверие к Богу абсолютное, это иногда у многих приходит к концу жизнитолько. У вас вот сохранилось это чувство вот такого доверия? Ну фактически: «Да будет воля Твоя», да, то, о чем мы просим. Это ведь не так просто принять.

У меня был после, спустя много лет после этой ситуации, лет семь, может быть, прошло, Нокогда как раз возникла тоже в жизни моей ситуация, когда не то что не приняла сразу волю Божию — я обиделась на Бога. Обиделась так искренне. Спустя много лет, вот почему я немножко осторожна теперь, наверное, с мечтами, если меня спросить: о чем вы мечтаете, о чем, как вот вы планируете еще, не дай Бог. Не планирую. Стараюсь не планировать. И конечно, определенные себе точки, да, там цели какие-то, задачи...

Ну да, неизбежно.

…это нужно, это обязательно нужно ставить. Все равно какие-то моменты мы знаем, что там планируем. Но опять-таки все равно: даст Бог — все будет.

Да.

Сейчас, наверное, по-другому совершенно это все воспринимается, потому что первая беременность, первый ребенок. Конечно же, сразу огромная мечта: девочка. Я всегда мечтала о девочке. Думаю: бантики. Ну и, конечно же, вы знаете, я слишком увлеклась планированием. Я распланировала все: буквально: в какой вуз она пойдет, как я буду заниматься с ней музыкой, как я ей передам, как она будет петь…

Как вы будете внуков растить.

…как внуков, какая я буду бабушка. Я распланировала настолько. Я очень много лежала и мечтала, ну как вот, беременная сидела, все свободное время я проводила, я мечтала какая она будет, буквально вот прямо представляла себе, настолько вот увлеклась фантазиями, увлеклась планированием, Что… Ну я мечтала о хорошем, да. Казалось бы, ребенок, девочка, там все, как я буду заниматься. Это в принципе хорошие, такие вот здоровые мечты человека…

Да.

…женщины. И это было неправильно — так углубляться, наверно, в какие-то подробности. Вот сейчас я очень боюсь, наверное, даже вот о чем-то так сильно мечтать, вот даже потому, что во время беременности я ничего не знала, а когда родился ребенок, то как удар. Врачи достаточно еще резко, к сожалению, — вот с этим пришлось столкнуться...

Да.

…объявили: «У вас родился даун». Это было так больно. Вот как раз вот в тот момент я не нашла сил в себе сразу, наверное, да, смириться, и не то чтобы смириться, я думаю, что больше было страх. Страх от того, что я сталкиваюсь с чем-то неизвестным. И вот здесь немножко потерялась эта нить что Господь дает все по силам. А в тот момент я по своей глупости и по своей, наверное, вот… знаете, у меня было чувство ребенка маленького, который вот мечтает, что ему подарят куклу.

Ну как же так, да.

…и он себя очень хорошо вел. У меня, вот знаете, был такой вот абсолютно синдром такой отличницы во время беременности: постоянно причащаться, постоянно вот все я думала. И вот вы знаете, это тоже неправильное такое заблуждение, мне кажется, я в это тоже ушла. Вот я помню даже эти ощущения, что вот я сейчас это делаю — и точно вот, вот все будет хорошо, вот Господь, вот прям вот Он, вот будет именно тот самый красивый ребенок, вот такой вот, как я себе представляла. Как будто вот, знаешь, ребенок хочет куклу вот именно вот такую.А родители, они подарили что-то другое, не знаю, шахматы, которые тоже полезны.

Да, да, да.

Но не кукла, да, и не то, что ты мечтала. И ты очень сильно обижаешься. И я помню, что у меня… я держала ребенка, я ее так любила, очень, я не могу сказать, что я была как-то вот, да, вот именно касательно ребенка это были абсолютно материнские чувства, абсолютная любовь. Она такая красивая родилась, я так любила ребенка. Я думаю: Господи, она действительно очень красивая девочка. И в этот момент у меня был такой диссонанс, то, что меня очень сильно напугали о том, что ребенок будет как овощ, что она не будет ходить, не будет различать маму, папу, понимаете, все, что я: там МГУ, вот все, что я запланировала…

Да, да.

…абсолютно на отрез. И может быть, вот даже был еще такой некоторый страх в своих силах: а справлюсь ли я? Ведь я понимаю то, что я ее так люблю, как ей помочь, что сделать, какие реабилитации, где найти врачей. Вот такая абсолютная растерянность. И вместо того чтобы вот как в прошлый раз обратиться Богу, вновь это почувствовать, я тоже вышла на этот разговор, но он был немножко иным. Приехав домой, я убрала все иконы и на тот момент сказала: «Ну тогда я сама». Ну вот знаете, такая обида, как будто бы когда мои родители что-то не так сделали, и ты понимаешь, что это неправильно, тебе даже очень плохо от того, что ты их отстраняешь, потому что ты их очень любишь, они твои самые родные, близкие люди, а ты говоришь: нет, все, я вот сама, я вот сейчас вот без вас. И вот одновременно с этим ты понимаешь, что ты их обидела. Но все равно, а подойти гордость не позволяет, обратно вернуться, извиниться, еще как-то вот. Знаете, такой блудный сын. И я помню, что мне вот от этого было так плохо, в какой-то такой тьме и пустоте, потому что с детства, с маленького возраста у меня было все равно какое-то ощущение, то, что я всегда могу вот… ну как-то вот я очень часто разговаривала. Может быть это неправильно —фантазировать, что-то представлять себе, но, ну как маленький ребенок, я вот представляла, что вот Иисус Христос, мне читали Библию, что вот Он рядом, и я могу с Ним поговорить: как день прошел, а почему так, вот у меня были какие-то такие детские беседы.

И вот все время было ощущение. А здесь вот пустота. И я же сама, мне хочется помолиться, обратиться. Ну я же сказала, что я не буду. И вот эта вот, знаете, позиция такая — заняла позу, как ребенок. Может быть, еще вот там все эти гормоны наложились. Господь был милостивочень. Как все-таки Он любит нас! Потому что, даже когда мы отворачиваемся, Он нас возвращает. У Сони неожиданно началась странная болезнь. Никто не может ничего понять. Нас срочно с ней госпитализировали в реанимацию. и врачи сказали, что (мы попали в пятницу в больницу, собрали консилиум): «Вы, родители, крепитесь. Вы как-то вот соберитесь с духом, но она не доживет до понедельника». У нее такие начались процессы: отказала желчь, отказало вот там многие органы, дисбаланс такой пошел. Я помню в тот момент.. я еще была кормящая, нужно было еще как-то себя сдерживать, потому что ребенку самое важное — это материнское молоко, ему сейчас очень важны, я прекрасно понимала, что мои положительные эмоции. с другой стороны, вот все это нахлестнуло. И в тот момент как раз… я помню, что, наверное, в своей жизни никогда так не молилась, не просила прощения. Я позвонила своей маме и попросила: «Мам, привези мне мои иконы — святого Пантелеймона». Я просила святых, вот чтобы они тоже молились со мной о милости за мой вот этот такой поступок. Я поняла, что мы не принимаем иногда то, что нам дается, а потом, когда теряем, плачем, правда ведь? Нам сначала кажется, что что-то не так, потому что не наш план. Мы представляли себе одну жизнь, Господь разворачивает ее в другую сторону. Но Он все делает правильно и так, как по силам, и то, что нам нужно в данный момент, это абсолютно точно. Спустя ночь, утром Сонечка проснулась, и у нее начали восстанавливаться какие-то процессы. Врачи недоумевали, потому что ей в принципе ничего не делали, ей поставили только капельницу. Никакого лечения, сказали, что там невозможно сделать. В понедельник нас выписывали с тем, что мы абсолютно здоровы. Когда приехал профессор, говорит: «А почему вы мне здорового ребенка привезли?»

(Смеется.)

Он говорит: «Вы знаете, она поступила.», ему показывали снимки УЗИ, он говорит: «Ну вот здесь вот, да, все полностью. вот здесь закупорено, а тут уже вот протоки, вы видите, мамочка.». Мне, помню, профессор сказал: «А вы верите в чудо?» Поэтому на все будет воля Божия. И сегодня Сонечке уже 9 лет. Этот ребенок, наверное, знаете, в тот период, когда я только ее родила, у меня был такой вопрос: Господи, за что, за что? Я думаю, что это неправильный вопрос, так нельзя, но он волей-неволей все равно всплывал.

Ну конечно.

В моей голове: за что, что я такого сделала, вот почему так? Вот это же мой ребенок, это наказание. Сейчас, конечно же, нельзя задавать такие вопросы, потому что — вот вернемся к нашему с вами первому вопросу: в каждом человеке есть замысел и задумка, да. Господь, Он…вот гармоничен наш мир, и каждый человек играет такую весомую роль. Даже вот, казалось бы,может быть, сам человек думает, что вот: ну что я вот просто здесь вот… А на самом деле это может такую роль сыграть в какой-то другой судьбе. И на сегодняшний день Сонечка — она маленький посол фонда, который за жизнь, который показывает некоторые примеры, чтобы женщины, если они сомневаются в какой-то период своей жизни, может ли она сейчас родить, или находится на грани выбора, у нас есть уже такие примеры в нашей вот истории, Сонечкиной истории, что нам написали письма, уже достаточно немаленький список женщин, которые находились в состоянии перепутья и были на грани не рожать детей с особенностью, зная, что будет рожден ребенок уже вот с синдромом Дауна, как у Сонечки. Это их пугало так же, как меня в свое время, потому что бывают, действительно, такие повороты в жизни, когда непросто принять, это непросто вот. И представляете, Сонечка вот в какой-то степени спасла этих малышей, потому что их тоже немножко пугали, дезинформировали, к сожалению, такое вот случается до сих пор. Или наталкивались на какую-то дезинформацию женщины. Потому что у меня Сонечка — ну не как мне говорили, совсем не овощ. Она гоняет на велосипеде так, что не догонишь, кто бы предупредил. (Смеется.) Поэтому здесь совсем вопрос в другом. И дезинформация может случаться, и, вообще, в принципе такой период сложный беременности и гормональный переход. И вообще любая беременность, моя беременность, ни одна не наступала в тот момент, который вот прям вот… Это всегда был какой-то вот такой момент в жизни, когда он пересекался с творческой деятельностью очень активной. Конечно же, я не стояла перед выбором, у меня не было вот выбрать.

Ну да, понятно.

Ну все равно, это был вот какой-то определенный пик, какая-то определенная ступень, очень важная для творческой деятельности. И приходилось как бы отодвигать это на следующие года. Вот беременность, тоже были такие у меня вопросы, вот: как же так одновременно Господь дает. И у многих складывается такой выбор. И к счастью, так складывалось, то, что наталкивались на фотографии в моих социальных сетях, на Сонечку, на эфиры и видели, какой это прекрасный, красивый ребенок, красивейший, очень красивая девочка, которая и катается на велосипеде, она сейчас говорит, она читает и очень большие успехи делает. Да, я понимаю, что она не полетит в космос, я понимаю, что она не пойдет в МГУ…

Ихорошо.

…и слава Богу!

Слава Богу.

…у каждого своя есть роль в этом мире. И вот представляете, сейчас, оглянувшись назад, я, наверное, уже могу сказать: раньше я думала, что… мне даже вот сейчас стыдно, наверное, как я могла задавать такой вопрос: за что, а почему именно мне? Может быть, этот ребенок родился в замысле для этой женщины, которая случайно увидела ее фотографию и сохранила свою беременность. А я-то тут вообще при чем?НАДЕЖДА

Когда вас спросили,как не унывать, вы сказали, чтоглавное —любить. Но нельзя себязаставить любить. А что делать вот, если не любится, да? Тогда что — унывать? Как вообще с этим быть? И вообще, знакомо ли вам это чувство уныния? Потому что все-таки ну вы, по крайней меревпечатление, которое вы производите, вы понимаете, что вы такой жизнерадостный человек вот. Бывают у вас такие моменты темные?

Ну вот тот самый момент, наверное, о котором мы сейчас говорили, — это тоже один из этих моментов... 

Да, это понятно, да.

…которые как раз потом переключились на любовь и вот на труд. Бывают, конечно, много еще бывает. И мы зараженные очень многими грехами. И уныние иногда от усталости я вот чувствую. Иногда наступают моменты — не выгорания, наверное, потому что это другое.

А вы вообще признаете это модное сегодня существование этого явления такого?

Я ловлю себя иногда, когда оно вот только начинается, потому что действительно иногда бывает усталость, мне кажется.

Ну усталость, ну.

Мне кажется, сейчас просто очень модное слово «выгорание».

Да.

Но это в принципе стандартная, наверно, усталость…

Ну усталость, да.

…когда каждый человек может не то, чтобы устать, но все равно физически даже вот у нас есть определенные ресурс. Этот ресурс, он может в какой-то момент закончиться: недосыпы и так далее, он переходит, конечно же, в определенное эмоциональное нервное состояние. Такое может быть. И я тоже ловила себя на каких-то моментах, когда я могу где-то резко что-то в семье сказать. Потом я понимаю то, что, я даже у детей говорю: «Вы простите, я просто вот сегодня устала».

Мама устала.

Да, мама устала. Давайте вы сегодня сами все, укладывайтесь спать или еще что-то. (Смеется.) Сегодня я устала, мне нужно немножко… Я сейчас, действительно этот момент стараюсь контролировать, потому что мы живем в таком очень активном образе жизни и общественной деятельности, и творческой деятельности. И детей много. И действительно,иногда можно даже вот перенасытиться. Знаете, вот не выгорание, наверно, перенасыщение вот наступает от определенного, может быть, все равно шума, еще что-то. И когда я чувствую, что у меня наступает какой-то вот этап раздражительности… 

А что вам надо — отдохнуть просто в этот момент или что? Побыть одной?

…я иногда прошу, допустим, выспаться на следующий день, если я чувствую, что вот этот недосып, который там предыдущие дни вызвал, уже просто вот иммунитет… Вот стараюсь это контролировать и не допускать, вот знаете, когда уже через силу совсем, потому что я просто понимаю, что завтра мама может заболеть, и будет совсем плохо. И уже вот,действительно, могу обратиться к супругу, могу обратиться к детям: «Дети, можно вот завтра,пожалуйста, меня не будить, мне надо выспаться, потому что я чувствую, что я уже на какой-то определенной грани нахожусь». (Смеется.)

Ну это вот с усталостью связано.

Это физиология, да.

Да.

А что касается эмоциональной… у меня были несколько раз, я помню прям очень яркие такие моменты, когда, наверное, даже не выгорание, а какое-то, некоторое, мне не нравится это слово «выгорание», как можно выгореть вот…

Когда ты занимаешься любимым делом.

Когда ты в принципе и детей любишь, да.

Да.

Ты можешь где-то, в какой-то момент ну обидеться. Ну потому что дети, они же могут все равно где-то что-то обидное. Ты их попросил, а они не сделали что-то. Тебе обидно, что тебя не услышали, что ну где-то там они вот так отнеслись, да, может быть к твоему… Ты для них стараешься, а здесь там вот не сильно постарались, профилонили. (Смеется.) И может быть,просто вот по-человечески как-то обидно или какие-то вот такие эмоции живые, да. И я помню, что вот перед сном, как правило, вот у меня просто нет времени размышлять днем вообще, просто нет времени на это переключаться, сесть и подумать: а вот как вот, у меня сейчас выгорание. Усталость, когда ты все-таки чувствуешь любовь, вот чаще всего я, когда вот очень сильно устала, у меня было даже такой момент, когда вот прям все тело болит вот от какого-то перенапряжения днем, эмоционального даже перенапряжения, что вот даже все гудит.Вот,знаете, такие были даже состояния. И думаешь: Господи, вот как, как. У меня даже был вопрос тоже такой: Господи, а по силам ли это все, правда вот, я сейчас вот, вот в таком сейчас режиме. И приходили мысли о том, что: ну а как? Вот, слава Богу то, что сейчас я к деткам зашла, каждого поцеловала в щечку, они, счастливые, спят, они находятся в спокойствии, они в надежном месте, они в безопасности, они растут в любви, их поцеловала мама, папа перед сном. Да, у нас это тоже так вот принято. Как бы день ни прошел, если какое-то напряжение возникло в семье, вот перед сном ребенка поцеловать, чтобы он спал спокойно. И вечером перед сном я понимаю, я иногда погружаюсь в такие мысли, думаю: Господи, они прожили счастливый день. Эти сегодня, маленькие, улыбались, радовались, бегали бесконечно. Да, мама устала, где-то что-то. Но как здорово, как им хорошо в принципе. Когда ты чувствуешь, что ты в детей вложил, или там сделал какой-то концерт, который, в общем-то, люди ушли в одухотворенном каком-то состоянии, и вот эти вот плоды…

А вот давайте здесь, сейчас, Светлана Валерьевна, остановимся, на этом. Я хочу у вас про это спросить, это очень важно. Вот это же тоже про надежду, да. И вот вы выходите на сцену, и зрители, вот этот контакт, да. А если не получается контакт? Вот так бывает ли так и что делать в такие моменты? Ну, я знаю, что иногда, кто-то говорил, грешат на публику, что публика, мол…Вот как вы это ощущаете?

Ой, у меня совсем недавно был такой случай. Вы знаете, не смогла преодолеть, хотя это очень странное уже такое состояние, уже с опытом, в общем-то, артист. Ну вот мне очень мешало огромное количество задач: это был сольный концерт, очень такая непростая программа, и очень много было новшеств в спектакле. Задачи, которые были определены за несколько часов до спектакля. Телевизионная съемка. И у меня были точки, где в этом моменте я должна здесь встать, в этом моменте должна здесь встать, там встать. Тут, значит, мне в ухо режиссер говорит: «У вас там пуговичка расстегнулась, вы не поворачивайтесь». А у меня по спектаклю я должна взбежать, и я здесь… И вот столько было сковывающих моментов, которые не дали возможности мне, вот, наверное, тоже как-то вот прочувствовать. Я была вся в задачах. То есть немножечко на автомате очень многие моменты происходили. И меня это, если честно, очень расстраивало. Мне, знаете, хотелось плакать не от того, что я пою песню такую, а от того, что я понимаю, что я вот не открываюсь. Вот был такой момент. Вот как количество задач определенных.

А может быть, зритель этого не почувствовал?

Зрители, по отзывам, они это не почувствовали, наверное, потому что отзывы в принципе хорошие оказались. Но в самом конце, я помню, в самом конце, на последней песне — это была прекрасная песня «Прекрасное далеко» — здесь у меня слезы потекли ручьем. Я смотрю на зрителей — зрители тоже все плачут. У меня была такая радость от того, что…

Что заплакали, да, да, да.

Вот я, ну вот не то что закончился концерт, нет, что эти все задачи и спало напряжение, которое, в общем-то, находилось в этом, и здесь я вот отпустила себя, и, действительно, прям совсем вот от сердца удалось эту единственную песню спеть, которая прямо вот от сердца, от сердца. Честно скажу, механически было очень много задач, я была сосредоточена. И мне еще очень было страшно то, что: а вдруг зритель сейчас это заметит, то, что я вот ну немножко такая скованная. Я не могу дать обратную связь, это, наверное, только зритель может сказать, как на этом концерте было.

Ну вы очень точно, ну, по крайней мере мне очень понятно, о чем вы говорите. Но, я вотможет быть чуть-чуть про другое спрашивал. Именно не о вот собственном состоянии, хотя это все связанные вещи, а вот о том, что называется контактом.Ну,я аналогию приведу. Вот я преподаватель, я понимаю: вот хороший контакт с аудиторией, плохой, да, я это чувствую в той или иной степени.Если он плохой, я пытаюсь сделать его хорошим. Когда-то получается, когда-то не очень получается, бывает, вообще не получается. Вот у вас вот что-то подобное бывает? Что в таком случае артисту делать? Вы начинаете, так сказать, завоевывать эту аудиторию или как это происходит? Или это такой немножко неправильный вопрос?

Очень правильный вопрос. Очень на самом деле личный для меня этот вопрос. Но я все-таки на него отвечу, как именно поступаю я в данном случае перед концертами и перед выходом вообще на публику —неважно, даже если это какая-то определенная речь или выступление с докладом, или круглый стол. Я молюсь. Я прошу: Господи, открой мое сердце и открой сердца людей, дай именно, наверное, ту речь или ту мысль, которая принесет плоды и пользу — это если импровизационная какая-то программа.

Ну да.

Если запланированная, то даже в процессе спектакля, даже иногда в процессе песни, потому что очень многое действительно ты поешь уже в какой-то степени на автомате, или в проигрыше я непрестанно, как с дыханием читаю Иисусову молитву и прошу, чтобы Господь открыл сердца. Потому что, мне кажется, самому что-то сделать, когда ты вот выходишь и пытаешься просто что-то сделать, чтобы завоевать эту публику, — на мой взгляд, это не работает вот абсолютно. Бывает иногда артисты очень точно, филигранно поют настолько, а вот мурашек нет.

И вот слез не вызывает. Мне кажется, это вот, действительно, какой-то на тонких сферах разговор с каждым зрителем. Во-первых, когда ты вкладываешь смысл в то, о чем ты поешь: «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко...» И, как правило, не просто вот пою выразительно, а в этот момент вспоминаю какие-то свои жизненные ситуации. Может быть,даже о своей жизни — как откровенный очень, от сердца разговор со зрителем. И мне кажется, зритель это чувствует, когда это искренне, когда от сердца к сердцу. И здесь уже даже, мне кажется, голос звучит по-другому. Я знаю, есть вот какие-то даже научные наблюдения, что, когда вокалист поет сердечно, от души, голос звучит иначе. Поэтому что-то специально делать, какой-то инструмент, вот завоевать, еще что-то… я бы сама, наверное, не смогла вот без Божьего присутствия. Я прошу о том, чтобы вот Господь открыл сердца, и особенно когда дети присутствуют. У меня был такой случай не так давно в Астрахани, когда на концерте присутствовали только подростки, которые гудели перед тем, как открылся занавес. Ну там был такой прям гул: о-о-о, они ну не гудели, но громко разговаривали. Вот это было очень волнительно, потому что я понимала, что перед такой публикой я еще не выступала, вот именно когда только одни подростки. Зал был практически на 2000 зрителей. То есть это очень большой...

Большой зал, да.

Да. Большой зал вот астраханский оперы и балета. Моноспектакль, вот. Это держать зрителя на протяжении всего спектакля, внимание, погружение его в спектакль. И вот здесь как раз никаких приемов не может быть, потому что особенно сердца детские, они могут только искренность воспринимать. Поэтому здесь в данном случае, наверное, только такой может быть, наверное, инструмент — это искренний разговор с каждым зрителем. И еще: перед тем как выйти на сцену, ну я еще раз немножко, все равно мы настраиваемся, да, на…

Ну конечно, да.

С любовью. Просто вот, знаете, можно испугаться и там вот: ой, я боюсь. Ну у меня один раз было такое. Президент задерживался на полчаса, и я стояла за кулисами, нельзя было ни сесть, ничего, потому что мне сказали: В любую секунду, в любой момент нужно выйти. Это был гимн России, открытие перед его речью. Это было очень ответственно.

Да, ответственно.

Этот груз ответственности давил настолько, что, я помню, что я очень боялась не разволноваться. Ну как-то вот, слава Богу, все случилось. Это, да, тоже такой опыт. Но здесь, в данном случае, выходя на сцену, всегда я стараюсь себя, знаете… артисты говорят «разыграть себя», но это мне не нравится вот такое, здесь немножко по-другому, все-таки вот настроитьсяна эту волну любви. И уже выходишь с любовью к каждому человеку, который пришел к тебе, на концерт. Вот ты выходишь, и ты уже любишь эту публику, этого зрителя. Тебе хочется спеть для них, тебе хочется уже.. и вот эти эмоции, они начинают наполнять сцену, зал, город, мир. Ну это мои сказки. (Смеются.) 

ТЕРПЕНИЕ

Понятно, что… вообще терпение такая универсальная вещь, я не знаю сфер жизни, где оно было бы ненужно. Но, вот я думаю, что в творческой среде это особое такое измерение—терпение. Сначала такой узкий, что ли, вопрос. Вот особый голос, он требует особой заботы, да. А вот эта особая забота, она предполагает какое-то особое терпение, ведь я так понимаю, что, помимо прочего, вам нельзя многое из того, что обычному человеку можно.

А, ну это определенные режимы перед выступлениями. Режим молчания — это, конечно же, тоже преодоление себя.

То вам вообще нельзя говорить, нежелательно?

Вообще не говорю в этот день, в день спектакля, если это особенно сольные выступления. Или какая-то ария должна быть исполнена, которая требует высоких нот и филигранное исполнение, голос должен быть свежим. Потом очень интересные такие факты: когда мы говорим, у нас работает 48 мышц, когда мы поем — 11 мышц, представляете все-таки. Поэтому, когда мы разговариваем, нагрузка на голос намного серьезнее, чем когда мы поем. И можно немного говорить, а голос будет уже уставший для того, чтобы петь. Вот. Поэтому разговариваю — не то чтобы совсем молчание, но разговариваю по минимуму. Стараюсь ловить ощущения немножко. Ну говорю иногда по телефону, если какие-то важные вопросы нужно решить передконцертом, но стараюсь контролировать. Если чувствую, что голос немножко устает, начинает опускаться, я сразу прекращаю разговор, могу прекратить даже очень важный разговор, сказать: «Извините, у меня сегодня выступление и нужно соблюдать режим молчания». Самое важное — утром, когда просыпаешься, не разговаривать совсем. Голос должен проснуться в тишине. Ну это, знаете, в общем-то, голос — это мышцы, да. И наверно, как любой спортсмен,перед тем как ему бежать кросс, он не может себе позволить устать…

Ну да, да.

…и очень много заниматься. Конечно же, перед этим должен быть отдых. И потом разминка, и уже выходим на рекорды. Поэтому здесь есть режимы питания: исключение орехов, исключение молочной продукции, вот то, что создает дискомфорт; исключение острой пищи какой-то такой, которая может раздражать. Для того чтобы спеть концерт, я очень тщательно готовлюсь за три дня: сокращаю разговорный режим. Кстати говоря, в это включена вся моя семья, дети.

Понятно, да.

Даже уже маленький иногда говорит: «Мама, ты что говоришь? Тс-с-с, у тебя молчание, у тебя режим, у тебя же концерт». (Смеется.) То есть он сам мне…

Это очень трогательно.

Да, да. У меня дети все включены, они соблюдают тоже эти режимы. Ну а как еще, мы поддерживаем друг друга. И для них это тоже некоторое такое интересное испытание. Ну они очень трепетно тоже к этому относятся. Это очень важно, это очень приятно то, что они с таким пониманием к этому относятся. 

Ну это требует от вас сегодня каких-то особых усилий?

Это приходится терпеть…

Приходится терпеть.

…потому, что я люблю говорить. (Смеются.) Я люблю общение. И конечно же, хочется пообщаться с детьми. И иногда бывает, ты приезжаешь куда-нибудь перед выступлением, и интересные происходят встречи — а тебе нужно молчать. Я даже приношу свои извинения, допустим, вот иногда — раз там с министром или с кем-то, я говорю: «Простите, пожалуйста, у меня сейчас режим, я не могу разговаривать». Ну здесь, вы знаете, у меня такое четкое правило. Это тоже преодоление себя в определенной форме, это терпение, потому что я понимаю, что иначе результат будет не очень хороший. У меня был такой опыт на концерте, когда я не выдержала этот режим. Пришлось говорить, потому что было очень много моментов со звукорежиссером, с какими-то другими, тоже постановочными действиями, поэтому пришлось, так сказать, руководить репетицией. Проговорила голос, и на концерте было очень тяжело. Я прямо чувствовала, что голос уже переходит на сип, что какие-то появляются неточные ноты. Когда я слушала в записи, я думаю: нет, все-таки вот, действительно, нельзя так. То есть это тоже опыт. Поэтому здесь, да, четко себе нужно запретить. Ну это, знаете, этот режим, он тоже дает некоторую настройку. Когда ты молчишь перед концертом, тоже немножко позволяет вот это ограничение общения с людьми, даже с близкими, определенным образом готовишься к выходу на сцену, к общению со зрителем. И ты выходишь такой более свежий в плане вообще в принципе восприятия, и уже хочешь, действительно, и поговорить, и спеть, такая образуется некоторая жажда вот уже к общению. Честно признаюсь, что, как правило, если происходит интервью после спектакля, то это на три часа, потому что (смеется) это очень долго, потому что здесь прям как прорывает, Мне так хочется общаться и говорить…

Выговориться, да.

…и выговориться, да. И с такой, все с любовью тоже, с трепетом. Ну вот такая жизнь. Да, требует особого ухода голос.

А вот еще хотел у вас спросить по поводу известности, популярности:ваша известность связана же с уникальными способностями вашими. И это попадание в разные,действительно, рекорды, не спортивные, а именно творческого плана. Вот насколько вам приходилось с осознанием того, что«я вот вообще не такая, как все», как-то с собой вот по-христиански разбираться? Или гладенько все проходило? Ну это же вот ну ощущение того, что вот я могу, а больше никто не может, вообще никто. Нето что там, знаете, мало людей, а вот вообще никто больше не может. Это же может так шарахнуть по голове, о-го-го как.

Слава Богу (смеются), слава Богу, что… Наверное, вот, я думаю, что не просто так в жизни, вот сейчас, наверное, задумалась о том, что сложились такие моменты переломные, как та же самая профнепригодность, да, вот когда поставили, возвращаясь к этим вопросам.

Да.

Ведь все может в один миг совершенно иначе произойти и иначе, как с Сонечкой. Слава Богу, то, что вот этот опыт с Сонечкой, он настолько перевернул какие-то ценности, что сложно даже помыслить, потому что ты понимаешь, что все вот… сегодня есть, завтра все по-другому, и ты находишься в руках Божиих.

То есть вы не искушаетесь какими-то такими, да, вещами?

Очень даже, даже, наверное, боюсь и гоню от себя всякие мысли, потому что они все равно возникают. Конечно же, читаешь отзывы там.

Ну да.

Иногда мне пишут там мои редакторы: «Свет, ну ты ответь». И иногда, бывает, впадаешь, действительно, в некоторое такое состояние, то, что вот так пишут. И вот честно — боюсь, с этим приходится даже бороться в какой-то степени, потому что это может завести очень далеко и не туда. И может быть, даже отразиться не то чтобы конкретно на тебе, но есть и детки. Это тоже твоя ответственность некоторая определенного характера, твой образ жизни, который они смотрят. И я, наверное, сейчас так скажу, что вот именно по этому вопросу должен быть страх Божий.Мне в свое время мой духовный отец, когда я хотела уйти в монастырь, когда у меня много было разных мыслей, искренних таких тоже, и он сказал: «Ну вот Господь… ты поешь, и Господь дает таланты для определенных своих замыслов тоже, для людей. И это поешь не для того, чтобы ты возвысилась, выросла как бы вот, да, как певица, а через тебя чтобы люди слушали, может быть, для каких-то определенных вот эмоций. Если вот дан, — вот как он говорит, — дан талант, то это не для тебя, это грех зарывать этот талант.

Зарывать, да, да.

И если идет, значит, развивай его». И действительно, каждый должен заниматься своим делом. У меня был такой момент, когда я ушла в другие отрасли. Ну просто, так сказать, я начала работать, мне нужно было зарабатывать на учебу в Италии, и немножко увлеклась. И вы знаете, вот не пошло. И у меня тоже были очень хорошие такие мысли: делать фестивали, там все это. Я так увлеклась, что я понимала, что я, во-первых, проговариваю голос, у меня нет времени петь, заниматься. Казалось бы, значит, с одной стороны, это была цель: сначала заработать на занятия, а погрузилась в это. Когда возникают такие моменты, я обращаюсь к духовному отцу за советом, к батюшке, к которому вот уже хожу за советом, и вот спрашиваю, как вот в данной ситуации быть. и вот он, он говорит, не благословил меня заниматься ничем, он говорит: «Ты поешь. Значит, каждому свое дело. Это может быть хорошее дело, но не твое. Каждый должен заниматься своим делом». Поэтому здесь в данном случае, честно, вот боюсь то, что это может завести не туда, и это не нужно. Все-таки важно искренне выходить к зрителю на такой тонкий разговор, искренний разговор. А если выходить красоваться, то оно не сработает, ну не получится. Это неправильно.

А вот, знаете, я вот что хочу спросить. Мне очень это близко, вот ну я понимаю эти опасения исам их часто испытываю, с одной стороны. А с другой стороны, какого рода это вот опасения и страх? Потому что ведь ну Господь же, ведь Он не сидит и не думает: «А, вот Света тут подумала, там размечталась об МГУ — сейчас Я ей  мухобойкой по…» Он же не так действуетс нами. Вот и как бы вот эти опасения наши, они нас не привели в какое-то, ну, понимаете, в какое-то такое чуть ли не суеверие, да: ой, скажу — оно не сбудется. Это же тоже в общем, да...

Нет, это неправильно.

Вот это опасение чего? 

Впасть в прелесть. Поймать какое-то некоторое такое ощущение, вот это, наверное, я имела в виду, да.

Что: ай да я, да?

Вообще в принципе, что: как хорошо (смеются), какое прямо...

какой чудесный пень, день, какой чудесный пень. Какой чудесный я и песенка моя, да.

Нет, нет… и песенка моя. Да, совершенно, верно, впасть в прелесть. Потому что вот я именно это имею в виду. Потому что это уже, знаете, мы говорим просто о более тонком, о более таком, наверное, вот тонко-духовном, потому что это может очень сильно завладеть. И у меня были моменты в жизни, когда были такие ощущения…

Воспарение, да, да, да, да.

Воспарение, да. Но воспарение не то что: ай да я — нет. А все равно вот признания еще там вот какого-то. Все равно ты чувствуешь и где-то иногда даже, действительно, за какие-то моменты, может, похвалила себя. Ну это же, действительно какой-то определенный труд…

Ну а почему, да.

…что вот молодец..

Ну конечно, да.

…там все, да. Но все равно вот боюсь впасть в какую-то определенную прелесть. И здесь для того, чтобы этого не случилось, как только я чувствую, что начинается некоторый такой полет над землей, на труд переключаюсь.

Да, этот ваш метод мы уже, так сказать, взяли на вооружение, да.

Потому что вот сразу лучше перейти в какой-то труд. Это очень хороший, мне кажется, способ вообще в любой ситуации..

Это правда.

…для того, чтобы вот, наверное, вот не ощутить свой полет..

Да.

…с фантазией и вообще со всем вместе.

ПРОЩЕНИЕ

«Прощение» —следующая тема. А вы помните, когда и как эта тема появилась в вашей жизни? 

Самый сложный период - вот, наверное, то возвращение, которое я говорила с вами. Потому что здесь было такое преодоление через гордыню, мне кажется. Уже вот приняла решение свое. И это было прям такое серьезное преодоление себя. Одно дело — попросить прощение даже вот у человека, да, вот искренне, еще как-то. А когда Бог знает все о тебе, да. И все твои даже вот, здесь уже ни с какой стороны никак.

Ну да, невозможно.

И тут ну очень важный вопрос стоял: вопрос жизни ребенка. Поэтому, наверное, вот это было самое в жизни главное. Я не знаю, вот сложно, конечно, о себе сказать: вот здесь я искренне, здесь не искренне.

Да.

Но по крайней мере, насколько смогла. Ты на тот момент не думаешь: как бы сделать так, чтобэто было искренне или еще.

Ну да.

Наверное, когда ты находишься в какой-то определенной ситуации. Поэтому это очень серьезный этап в жизни, который очень сильно перевернул. И сейчас многие могут сказать: ну вот так рассуждать, еще что-то… Это опыт. Это очень болезненный опыт, и не просто какое-то размышление, что, наверное, надо так или надо так. Здесь такой определенный — на тот момент — пройденный путь. Хотя и все познается в сравнении, потому что иногда приходилось видеть такие ситуации в жизни людей, которые, наверное, иногда примеряешь. Ведь мы очень часто примеряем на себя.

Да, на себя.

Вот если бы у меня так сложилось, возможно, я бы не смогла даже так, как этот человек сейчас несет, с такой любовью, верой, этот путь жизненный, в таком состоянии в определенном, да, или в состоянии своих близких, и вот с любовью, как бы я в этой ситуации… Господь все дает по силам…

А вот вы просто много раз эту фразу сегодня использовали. Я не могу тут наконец не сказать, не спросить. У меня был как-то один священник здесь, в «Парсуне», и он резко, так сказать, не согласился с этим тезисом, чтоГосподь не дает не по силам. Он сказал: «Крест —это всегда не по силам, потому что иначе это не было бы крестом». Мы говорим, что крест по силам. А он говорит: «Да нет же, —говорит, —крест всегда не по силам, это всегда сверхсил». Вот как вы думаете, может быть, он в чем-то прав?

Я не имею в виду крест. Потому что не в том плане, как ты несешь свое испытание или как-то сама по себе вообще жизнь. Ну это вот я, да, в моем понимании. Потому что, когда в нашей жизни случилось 8 детей...

Да, да. 

И в какой-то момент у меня, конечно же, тоже я задумывалась о том, что вот мы сейчас принимаем это решение, по силам ли мы принимаем решение, вот так смело, как-то вот справимся — не справимся. То есть тут немножечко другое. Ты не берешь на себя... Я просто вот, наверное, очень многое переношу на детей, потому что вот у меня все в жизни связано с детьми, даже теперь мое творчество — и сказки, и спектакли. Поэтому дети — это такое продолжение, это такая радость. Мне вот сложно. Может быть, это неправильно, я, может быть,неправа. Я вот женщина, которая ну может рассуждать. Вообще, может быть, женщинам не нужно рассуждать, какие-то философии разводить. (Смеется.)

Ну почему же?

Ну тем не менее это все равно определенный труд, большой труд и по силам — не по силам. Иногда бывает: получишь благословение на определенное количество концертов, или в прошлом году сыграли в Кремлевском дворце 32 спектакля, и был такой переломный момент, когда мы ждали благословение Святейшего Патриарха, и в тот самый момент было такое совещание, когда нам предложили не рисковать и отменить какое-то количество, чтобы там вот сократить риски определенные, еще что-то. И я позвонила священнику, который благословил меня, он благословил не отменять ни одного концерта. И на следующий день мы получили благословение Святейшего Патриарха на все концерты. Но вот благословили трудиться, трудиться изо всех сил, так сказать.

Да, да, да.

Настолько, насколько хватит, насколько можно. Слава Богу, вот проект состоялся. Я просто к тому, что надо, наверное, действительно все-таки трудиться и иногда меньше рассуждать по поводу того, что по силам — не по силам. Но когда получаешь вот благословение, для меня по крайней мере, и когда ты его берешь, вот я такой человек, что стараешься все-таки довести до конца — с молитвой, с полной отдачей, насколько вот тебя хватает, с возможной полной отдачей. И иногда происходит то, что ты думаешь: Господи, такого не может быть.

Не может быть.

Такого не может быть, что это вот произошло в тех условиях, в той ситуации. И то, что это все произошло, и произошло успешно, слава Богу, вот действительно какое-то вот Божие прикосновение рядом. Поэтому Господь дает по силам. Особенно если мы говорим про детей. 

ЛЮБОВЬ

Вы как-то сказали, что с первым ребенком жизнь меняется, ну это естественно. А потом еще вы сказали, что на третьем переломный момент наступает. А вот когда восемь, это же не почти в 3 раза больше, нет линейной такой математики.Вообще,8 —это сильно больше, чем три?(Смеются.) Или это уже как моя жена как-то сказала:«После третьего ребенкасистема самоорганизуется».

Ну это, конечно, сильно больше, чем три. Но на самом деле это правда, система самоорганизуется. И нужно вести в садик — ты ведешь не одного, а двух и трех.

Да-да-да.

Ну ты все равно везешь, одна логистика. В школу тоже определенная... Мы же не говорим о том, что все учатся в разных школах, тебе нужно, вот.

Да-да-да.

Ну какие-то моменты. Поэтому, мне кажется, действительно три — это такой переломный момент, а дальше, когда четвертый и дальше, то уже определенная система вырабатывается. Уже все равно, и старшие — у них общие интересы образуются, поэтому они могут ходить в определенные секции там, допустим...

Вместе.

Вместе, да, совершенно верно. Потом старшие всегда с маленькими не то чтобы помогают, это и воспитание тоже определенное, вот. Мне очень нравится, когда много детей, потому что они учатся в естественной среде таким вещам, которым на самом деле очень сложно научить и объяснить. Например: почему нужно делиться, почему нужно помогать ближнему и тем, кому сейчас, допустим сложнее. Потому что даже маленький, который не может, допустим, что-то сделать, что может старший, — это тоже ребенок, которому нужно сейчас вот помочь: там шнурочки завязать. Я уже не говорю про особенного ребенка в семье, это на самом деле великое счастье, я сейчас могу сказать абсолютно точно. Потому что это учит такой любви не только родителей, но и всех, рядом находящихся: бабушек, дедушек, друзей, все, кто соприкасается с семьей. Совершенно вопреки всему люби во что бы то ни стало. И даже, если у ребенка что-то вот там не так и как-то что-то он не может, ты его любишь нельзя сказать «еще больше», просто с каким-то таким особым трепетом. Я не замечаю это в себе, что у меня кто-то вот выделен, но я это замечаю среди своих детей, как они относятся. Ну вот возьмем в пример Сонечку, да, просто это такой яркий контрастный пример.

Да.

Когда, допустим всем поровну по конфетке, одна лишняя, и как дети сами говорят: «Мам, а давай это Сонечке, потому что ну вот чтобы ей было вот еще приятней». Им хочется ей доставить какую-то еще лишнюю дополнительную радость, потому что все равно они волей-неволей чувствуют, что она где-то, в каких-то моментах ограничена, то, что им доступно. Представляете, насколько открывается на любовь сердце ребенка. О чем может мечтать родитель? Как научить любви, как научить детей милосердию, каким-то поступкам, чтобы они их, естественно, хотели сами совершать. В семье это происходит естественным образом, конечно же, когда много детей. Ну, конечно же, родители выстраивают некоторую модель. Например, не заставлять детей: вот сделай, потому что там должен или просто вот... Я обычно обращаюсь к детям за помощью. Или как-то призываю к тому что: ребята, мы все одна семья, одна команда, мы должны дружно жить, быть все вместе. И поэтому каждый из них чувствует себя значимым звеном, участником этой семьи. Это очень важно для детей, когда не просто родители. Если, конечно, родители вот так вот все исполняют, я не представляю, я бы, наверное, не выжила точно в таких обстоятельствах. Это очень хорошо, когда у детей есть определенные обязательства. У нас, допустим есть график дежурств, дежурные по кухни. У нас даже маленьким так нравится, они дежурят, убирают игрушку. У меня маленький обязательно берет тряпочку, тоже там чего-то вытирает, чего-то протирает, он за ними за всеми — двухлетний. Это так умилительно, смешно. Ну ему нравится, что он тоже в команде, он всё вместе. Представляете, как здорово. Семья как маленькое государство, когда уже дети учатся организации; когда учатся уступать друг другу; когда распределяются определенные роли, обязанности; когда дети проходят определенный опыт родительства, потому что много детей, разных много ситуаций. У этого ножка заболела, здесь там кто-то что-то упал, там еще что-то там случилось. Ну все равно, бывает же, много детей, с каждым что-то всегда происходит.

Да.

Не только обязательно плохое, но и хорошее. Уметь порадоваться друг за друга. Какой огромный опыт для того, чтоб в будущем стать семьянином, для того чтобы в будущем создать свою семью, для того, чтобы в будущем стать родителем. Это прекрасно.

А вот мы с вами начали с темы доверия, да. Это тоже же может стать проблемой, ну понятно, что с определенного возраста, вот доверие между родителями и детьми. Увас есть понимание того, как не потерять это доверие?Явот себя ловлю на том, поскольку дети сейчас в подростковом периоде, они приходят, что-то хотят рассказать, а я отмахиваюсьв разной форме, от там какой-то мягкой до довольно жесткой: «Папа занят, не мешай». И я вдруг понял, что: а могут больше не прийти, вот следующий раз могут не прийти, потому что хотели и видят, что, в общем, ну и так далее, да. То есть тут много всего.

У меня такое очень бывает часто, когда не только старшие, но и помладше дети приходят, что-то хотят рассказать, а мне действительно некогда, вот какой-то срочное договор нужно прочитать, подписать или какие-то вот, да.

Да, ну что, что-то.

Ну такие важные моменты. У тебя осталось 15 минут, нужно его отправить, да.

Да.

А тут вот прям вот ребенок подходит и: «Мам, мне нужно с тобой поделиться. Я сегодня в школе…»Да.

И у него как раз сейчас тот самый порыв.

Да.

Да, бывали моменты, когда все-таки есть вещи такие ответственные. Я прошу: «Дай мне 15 минут, подожди, пожалуйста. Мы с тобой поговорим чуть позже». Сидят, ждут. Ну а что делать, они знают, что мы в определенных обстоятельствах, нас много. И подходят через какое-то время, или я сама подхожу. Иногда бывает, что ребенок уже уснул, вот, потому что там задержалась, уже ночь. Я на следующий день стараюсь, все-таки эти моменты очень важно не пропускать мимо, улавливать. И у меня были в семье такие ситуации, когда старшие дети могли даже обидеться, что вовремя не пообщались. Но когда я замечаю, когда я прихожу к ним и извиняюсь... Понимаете, очень важно, мне кажется, когда ты может быть, это действительно ты не то чтобы неправ, дети прекрасно понимают, что у мамы работа или какие-то обстоятельства, ну им же тоже вот сейчас надо было поделиться, и им становится иногда обидно. И в эти моменты, мне кажется, очень важно, когда родитель может сказать: «Я вот был неправ, что забыл». Потому что иногда скажешь «15 минут», а прошло уже несколько дней. Бывают такие моменты, когда действительно забыл. И вот это вот вопрос доверия, что ты садишься, ты обнимаешь — и у меня еще дети все тактильные, они очень любят в обнимку посидеть, — обнимаешь и говоришь: «Прости, что я вот забыл, закрутился. У меня действительно там были...» И я им могу даже рассказать почему. Это очень важно объяснить: «Понимаешь, у меня такой сложный сейчас был договор. Надо было заранее там вот это вот все выйти важное. Извини, что я забыла, мне это очень важно. Мне это очень важно. Давай с тобой сейчас поговорим, я очень хочу, и прости, что я в тот момент была занята. Прости, что я забыла». И вот этот вот вопрос, что ребенок значит многое для родителя, это очень важно, мне кажется, все-таки действительно не упустить.

А вот смотрите, вот здесь вот такой еще вопрос. Ведь когда детей много, понятно, что есть вот, тоже так полушутя назовем, командной игрой.

Да.

А есть еще индивидуальное внимание. И дети, мне кажется, ну довольно ревниво к этому относятся, да.И здесь есть вот ну тоже разные там подходы, традиции, я не знаю, рецепты, как угодно. Вот у нас есть вот друзья, у них десятьдетей, но они всегда стараются, если так, ну изыскивать возможность, чтобы, допустим куда-то поехать там, в какую-то поездку, пусть на несколько дней, но с кем-то одним.Или там папа с одним, или они там оба. Вот у вас есть какие-то такие традиции, вот как раз не чтобы там всёместе, а когда вот какое-то индивидуальное внимание показать?

Ну просят иногда, даже именно по ситуации, да.

Просят.

У меня иногда дети просят: «Мам, можно я с тобой поеду, только можно я одна поеду».

Одна.

Да, можно. Или «я один, пап, вот только я один». Ну, как правило, это говорит о том, что у ребенка есть какая-то тема для разговора, он хочет с тобой поговорить, именно тет-а-тет поделиться, пообщаться. Или наступил тот самый момент, когда ребенок хочет, действительно,как-то уединиться, получить вот то самое индивидуальное внимание. И здесь по возможности мы стараемся уделить это внимание и действительно в какой-то момент взять с собой. Даже элементарно: в магазин или там отвезти маленького в садик — ну если нет школы в этот день — маленького в садик, взять с собой кого-то одного ребенка и на обратном пути поговорить, заехать в магазин. Как-то вот такие моменты —обязательно. Потому что, конечно же, хорошо командная игра, но тем не менее индивидуальное внимание нужно каждому из них: и маленькие, и всё. Ну, если маленький — прибежал, пообнимался...

Пообнимался.

…ему 5 минут хватило, наобнимался, все и дальше, получил свою вот эту, поток энергии — и дальше побежал, то старшие, конечно. Я думаю, что, дай волю, конечно, они хотели бы, наверное, очень много проводить времени и сидеть общаться. Но они делят это внимание. Слава Богу, я только иногда вижу ревность двух девочек, которые погодки, они одного года. И вот как раз они между собой, иногда такое бывает. Ну это как раз Сонечка и вот ее сестренка, которая с ней одного года, и у них иногда бывает. Соня там: «Моя мама!» И я вот смотрю, что ее это немножко вот задевает, и она сразу подбегает и тоже: «Мам, а меня обними тоже». Вот ей нужно, чтобы вот одновременно, чтобы... Поэтому индивидуальное внимание обязательно. И этим нельзя пренебрегать. Не просто сесть и разговаривать, никто не говорит об этом. Со старшей дочкой — и у меня все в принципе любят готовить — можно просто попросить, сказать: «Ну давай мы с тобой поговорим, только пойдем резать салат», да. Или там что-то готовить вместе, суп. И какие-то моменты осуществлять, и одновременно ты и разговариваешь с ребенком, и, с другой стороны, потому что быт достаточно насыщенный, и здесь не всегда удается просто так сесть, поговорить и прям вот. Да, совмещение происходит.

Ну да, дети —это тема такая бесконечная. А у нас тем не менее есть еще финал. Ивот какой я вам хочу предложить финал. Был такой физик Леонтович, и он как-то сказал: «Музыка —это хорошо, но тишина еще лучше». «Согласиться нельзя возразить» —где вы поставите точку?

Согласиться. Согласиться. Вы знаете, наверное, даже иногда в выступлениях, особенно если это театрализованное какое-то действо, иногда минутой тишины, паузы можно сказать намного больше, чем словами. Бывают такие моменты, когда в определенный момент пауза — она может намного больше вызвать ощущений, мысли у зрителя. И что касается музыки, музыка —действительно это хорошо, это прекрасно, это замечательно. Музыка — это гармония, гармония звуков. А как сказал Станиславский: «Гармония земная может возвысить нас к гармонии Небесной».

Небесной.

Это все прекрасно. Но тишина еще лучше.

Неожиданно. Спасибо вам огромное.Это была Светлана Феодулова. А мы продолжим писать «парсуны» наших современников через одну неделю.