В этом году первый день лета оказался для меня счастливым днем: в Москве читала свои стихи жительница Саратова Светлана Кекова. Об этом событии писали, и я лишь вспомню, что давно не приходилось мне наблюдать стольких сотоварищей по литературе — на выступлении одного из самых сокровенных наших поэтов. А за день до вечера стало известно, что Кекову избрали наконец и лауреатом Патриаршей литературной премии…
Читатели «Строф», возможно, припомнят ее подборки «Истоки и последствия любви» (2005) и «Плачет мир у Тебя на плече» (2013).
Почти все стихи, составившие нынешнюю публикацию, поэт представляет впервые.
Два года тому назад в Москве вышло объёмное избранное Кековой «Яблоко и крест», куда вошло написанное почти за тридцать лет неустанной — счастливой и драматичной, прозрачной и таинственной — работы в поэзии. Слово «работа», вероятно, здесь не вполне подходит, хотя сочинение стихотворений — это труд, точнее сотрудничество с Тем, кто дает нам возможность говорить и дышать.
Книгу «Яблоко и крест» открывает исследование филолога Наума Резниченко «Сад обретённый» («Обретением сада» поэт назвала раздел, включивший только поэмы).
Это, конечно, и о бесконечной попытке возвращения человека в утраченный им рай.
«…И тот, кто внимательно прочитает эту книгу до конца, — пишет исследователь, — и пройдет вместе с ее ищущим лирическим героем “по кремнистой дороге поэта” (Арсений Тарковский), непременно окажется в этом саду. А если читатель невзначай собьется с дороги, поэт обязательно подскажет “провиденциальному собеседнику”, как найти путь…»
Долгие годы поэзия Светланы Кековой — в круге моего чтения. И все эти годы на моих глазах древний образ живой воды продолжает обретать свой единственный смысл.
***
Птицы в июле на разные свищут лады.
Мох под сосной наподобье растёт бороды.
Ангелы смотрят на подданных мёртвого царства.
Рыбы на ангелов смотрят сквозь лупу воды.
Что они видят? Огромные крылья стрекоз,
только не могут ответить на этот вопрос.
Души усопших, конечно, проходят мытарства.
Берег реки камышом и осокой зарос.
Песню о старости кто-то поёт вдалеке,
словно кораблик, пускает её по реке —
и сообщенье о близости смертного часа
в небе застыло, как будто слеза на щеке.
Что же по сути собой представляет слеза?
Смотрит в бинокль и не может понять стрекоза —
кем нам дарована эта солёная капля
и для чего мы усопших храним образа?
И для чего нам словесные наши труды,
если нельзя никого уберечь от беды?
В зарослях чакана прячется старая цапля,
смотрит на рыб сквозь волшебную линзу воды.
***
…Он плачет так, что слушать нету сил…
Николай Заболоцкий
Я вчера узнала: душа не слабей, чем муха,
что в холодной комнате вдруг ожила зимой, —
и природа стала загадкой в зерцале духа,
и закинул темя верблюд за предел земной.
Что за тем пределом? Безмолвствует Заболоцкий.
Он воспел верблюда,
он видел лицо коня…
Но, давным-давно почивая во гробе плотски,
он стоит над миром как мысленный столп огня.
Запечатав время юродивым словом дерзким
и в святыне сердца иную открыв главу,
он пустился в путь со святым Николаем Сербским,
чтоб у крымских скал богородскую рвать траву.
***
Если правду сказать,
я по крови — домашний сверчок…
Арсений Тарковский
Меч возмездья снова в ножны вложен.
Стал врагом нам самый лучший друг.
Ничего-то мы понять не можем
в том, что совершается вокруг.
Я сижу в дому сверчком запечным,
голосом надтреснутым пою,
открывая перед первым встречным
душу мира или жизнь свою.
Пусть твердят мне, что душа чужая
никому уже не дорога,
есть на свете слуги урожая —
белые высокие снега.
Есть цветов ивановские ситцы,
песни и преданья старины,
вестники иного мира — птицы,
святцы необъявленной войны.
Есть огонь, таящийся во мраке,
Хлеб и Вифлеемская Звезда,
есть другие символы и знаки —
знаменья Последнего Суда.
На шестке присев у печки жаркой,
вижу я: какой-то старичок
вспоминает жизнь, дымя цигаркой,
слушая, о чём поёт сверчок.
Елене
Была мне дарована тайная милость,
я вспомнила твой удивительный сон:
тебе, моя дочь, этой ночью приснилось,
что прошлое вспыхнуло, преобразилось,
и каждый, кто жил, был от смерти спасён
и Богу Живому как дар принесён.
Земля ликовала, дышала, молилась.
Ещё, как клещами, сжимала тоска мне
усталое сердце,
но ночью, во сне,
живыми молитвами сделались камни,
и в дивном сиянье, в прозрачном огне
ты, дочь моя, руки тянула ко мне.
На озере тайные свечи мерцали,
звучали подводные колокола,
земля с заключёнными в ней мертвецами,
как женщина, схваток рожденья ждала…
***
В небе облако кажется овном —
и глядят на него рыбаки,
разместившись в пространстве огромном
у огромной, как время, реки.
Каждый удочку хочет закинуть
в эту реку, в прозрачную муть,
чтобы смерть от себя отодвинуть,
уничтожить её, обмануть.
Натянулась прозрачная леска,
и под воду ушёл поплавок…
Рыба, полная шума и блеска,
у твоих изгибается ног.
Вся она — как икона в окладе
и как будто к молитве зовёт,
только просит сама о пощаде,
округляя свой маленький рот.
И, забыв обо всём от восторга,
ты твердишь, как молитву, слова:
окунь, щука, сазан, краснопёрка,
небо, облако, звёзды, трава…
