Павел КРЮЧКОВ

Заместитель главного редактора, заведующий отдела поэзии журнала «Новый мир».

Так бывает: вроде бы невзначай оброненное слово, чей-то жест, взгляд, ободряющая улыбка, — «застревают» в душе крепко-накрепко. Они живут, мерцают там, у тебя внутри и обогревают на долгие годы.

…Кажется, это было лет десять тому назад, если вообще — не в конце прошлого века: поэт и публицист Александр Зорин позвал меня вместе с собою в более чем необыкновенную поездку. В колонию для малолетних преступников. Позвал, чтобы я рассказал юным ворам, убийцам и насильникам, например, о Корнее Чуковском, в доме-музее которого я все эти годы работаю. Или о поэзии. Или еще о чем-нибудь.

Перед тем, как «наш жигуленок» вырулил за ограду храма, мы погрузили в багажник пакеты с книжками. И Зорин прочитал просительную молитву.

Как и о чем я вполне бодро повествовал, стоя на сцене тюремного «клуба» — не помню.

Но хорошо помню, как вдруг неожиданно запнулся, замолчал, словно бы мне перекрыли кислород. А ведь я просто встретился с ними глазами. И — всё, ни звука. Идет время, а я стою и хватаю ртом воздух. Подвел, не оправдал. Слабо попытался обернуться и глянул в кулисы, где стояло какое-то тюремное начальство и мой Вергилий.

Но тут наш Алик — как почти все в общине называли Александра Ивановича — тепло и открыто посмотрел на меня, и еле заметно кивнул головой: все хорошо, продолжай. Вдруг я снова заговорил, даже как-то окреп в своем рассказе и получил вполне дружные аплодисменты. Они хлопали, переговаривались, а я смотрел на них и чувствовал, что происходит что-то важное. Не с ними, со мной.

Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».

Вот этот его кивок, этот взгляд живут во мне до сих пор. Живут, как и строки его стихов, его статьи о русских поэтах, его бесконечные хлопоты о друзьях и чужих архивах. Живет и его своеобразная «донкихотовская» горячность, которую он не устает подвергать осмыслению в свете Христовых заповедей (это всегда есть и в стихах). Живет его молодая энергия добра. Вот только в одно никак не могу поверить: что этой осенью ему исполняется 70 лет! Чудеса, ей-Богу.

Многая лета, дорогой Александр Иванович, многая лета.

Этот день. Поэзия Александра Зорина
Рисунок Марии Заикиной

* * *

Слабо трубе иерихонной

с сиреной противоугонной

сравниться... Ночью под окном

вдруг взвоет и залает взвизгом.

Все рушится: и сон, и дом,

и сам ты по стене разбрызган.

И уж, конечно, не уснуть.

И бредишь — бомбою метнуть

в нее, чтобы огнем умылась...

Очнусь, скорей перекрестясь...

И дикой кары устыдясь,

переменю я гнев на милость.

В сем страшном звуке есть резон,

о чем бы ни сигналил он.

А в нас подобие испуга,

встающего из тех времен,

когда от вещих труб округа

тряслась... И пал Иерихон.

* * *

Утром помоечные разборки.

Это дерутся бомжи из-за корки,

будто воробушки — та же печаль.

У победителей те же восторги.

Не маргинальной жизни задворки,

а самая что ни на есть магистраль.

О, вековечная участь илота:

мучиться и ненавидеть кого-то.

Но и хозяева не без греха.

Те, оборзевшие в ареопаге,

брылами шлепающие дворняги.

Те же разборки и воздухá.

Форточку можно закрыть, запереться.

Ну а по совести — некуда деться,

будь ты богат или гол как сокол.

Выход один — положиться на волю

только Того, Кто по звездному полю

в эти миазмы однажды сошел.

* * *

Складывать дрова в поленницу — занятие для душевнобольных.

Действует успокоительно. Свидетельствую невольно.

Земные поклоны отваживают от побуждений шальных,

в замкнутом организме блуждающих бесконтрольно.

Березовые неподъемные комли под колуном кованым

С хрустом разваливаются, как арбузы.

Свежеспиленная осина терпким пахнёт вином,

настоем лесных урочищ — подарок от праздной Музы.

Труд мой простой размером задан — от сих и до сих.

В границах его достаточных прикидываю, сочиняю…

Складываю поленницу честнее, чем акростих.

Осиновые согласные с березовыми сочетаю.

* * *

Комета над «Косьмой и Дамианом»

едва мерцает пятнышком туманным.

Тверская ослепительно пестра.

Инфляциям обвальным не сдается.

Младое племя весело пасется

Под Пушкиным, балдея до утра

в мечтах — перепихнуться, уколоться.

Из темноты церковного двора

комету видно, словно из колодца.

Надмирно реет росчерком пера.

Две тысячи и триста лет назад

она всходила над Землею... Над

еще одним испепеленным царством,

над Аристархом и Экклезиастом.

Она стояла в этом месте — над

лесным безмолвием, ночным безбрежьем.

И с любопытством, может быть, медвежьим

за ней следил медлительный сармат.

Косматый предок мой... Вперяя взгляд

в огромный небосвод, как в циферблат.

Как я сейчас из глубины двора,

из нашей общей с ним подлунной ямы,

смотрю туда же, застясь от рекламы,

как он когда-то лапой от костра.

* * *

Проснулся я под утро, как очнулся.

Как будто бес в мой чуткий сон вломился.

Я страшными словами поперхнулся:

Будь проклят день, в который я родился.

Ах, что-то на душе и впрямь не ладно…

Пошел, пошел, нечистый, зря трудился.

Будь этот день, шептал я троекратно,

Благословен, в который я родился.

Ствол ясеня

Там, где давно их величество Случай шкодит и правит,

непостижимо в чудо поверить, что Бог не оставит.

Где под ногами пучина пузырится и шевелится —

самое трудное, как на скалу, на Него положиться.

Ствол искривленный, придавлен не лучшею долей,

жив изначально подспудною верой и волей.

Волею к вере, к живительной влаге, к небесному свету.

Вера и воля — надежней помощников нету.

Ну так и что, что у ясеня ствол искривленный!

Малое гнездышко птица свила и под этою кроной.

1
0
Сохранить
Поделиться: