Юбилейные торжества прошли с небывалой для Советского Союза помпой. Теперь о них говорят как о переломе во взаимоотношениях Церкви и государства. Но с чего вдруг они так резко изменились? Ведь еще за несколько месяцев до праздника ни светские, ни церковные власти понятия не имели, во что он в итоге выльется.
Вообще для начала 80-х была, скорее, характерна тоска по Союзу воинствующих безбожников. При Андропове за миссионерскую деятельность, за издание и распространение религиозной литературы посадили больше 400 человек, включая правозащитницу Зою Крахмальникову, которой в 1983 году дали год лагеря и пять лет ссылки за нелегальное издание сборников «Надежда», в которых публиковались святоотеческие сочинения, послания и поучения православных подвижников, свидетельства новомучеников. Вот они — стоят у меня на полке в книжном шкафу. Мы все тогда ходили под этой статьей и в мыслях примеряли на себя лагерный бушлат.
Еще жестче оказалось краткосрочное правление Черненко. Была даже попытка отменить решение о восстановлении из руин Свято-Данилова монастыря, принятое еще Брежневым. Сошлись на том, что монастыря там не будет — только церковный административный центр.
Все три последних генсека, включая Горбачева, успели провести по пленуму ЦК по идеологии, с полным набором антирелигиозных заклинаний. «Активнее вести пропаганду научно-материалистических взглядов», «настойчивее внедрять советскую обрядность», «воспитывать молодежь на идеалах марксизма-ленинизма», «привлечь к воспитанию лекторов общества "Знание"», «от комсомола требуется закрыть все каналы проникновения безыдейности», «разработать и осуществить систему мер, чтобы все формы досуга способствовали выработке атеистических вкусов»…
В такой унылой и унизительной обстановке начиналась горбачевская перестройка, которая на первых порах не сулила Церкви никаких радикальных изменений. Еще в конце сентября 1986 года на совещании глав кафедр общественных наук Лигачев, тогда второй секретарь ЦК, ругал российскую творческую интеллигенцию за «заигрывание с боженькой», за «выступления в пользу терпимого отношения к религиозным идеалам, в пользу возвращения к религиозной этике». Это была последняя запущенная сверху антирелигиозная кампания.
В том же году рвануло Чернобыль. И тут все вспомнили, что по-украински чернобыль — это полынь, и что в Апокалипсисе сказано: «И упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику... на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде — "полынь"; и третья часть вод сделалась полынью; и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки». Многие взрослые люди тогда крестились.
Но Чернобыль стал не только духовной шокотерапией. Катастрофа на АЭС нанесла нокаут советской политической системе: трусость и лживость тех, кто пытался сначала скрыть саму катастрофу, а затем ее размеры и масштаб распространения радиоактивного заражения, вызвали взрыв негодования. Киевский корреспондент «Литературной газеты» врач Юрий Щербак написал о том, что Церковь первой начала сбирать средства в помощь жертвам Чернобыля, а местный священник до конца оставался со своей паствой в отличие от школьных учителей, которые первыми сбежали, кинув своих учеников на произвол судьбы.
В результате на рубеже 1986-1987 годов в положении верующих в СССР произошел радикальный переворот. В условиях явно разрастающегося кризиса Горбачеву нужна была хоть какая-то поддержка народа, да и благосклонное отношение Запада требовало демонстрации веротерпимости.
Конечно, в повседневной жизни уполномоченные Совета по делам религий и местные власти еще долго боролись с религией, всячески мешая открытию храмов, церковной благотворительности, клеветали на верующих и духовенство. Но в самиздате второй половины 80-х религия, Церковь, борьба за открытие храмов и за религиозную свободу стали центральной темой.
А с 1987 года и официальная светская пресса все чаще начала защищать права верующих и разоблачать чиновников, нарушающих эти права. В «Огоньке» подробно описывались мелкие пакости, чинимые верующим местными властями в станицах Краснодарского края: отключение отопления в церкви в разгар январских морозов, запреты на ремонт прогнивших полов и обваливающихся крыш в молитвенных домах. Аналогичные истории — с полным сочувствием к верующим — рассказывали и «Московские новости», и даже ежедневные газеты.
Когда в 1987 году в Чувашии райисполком попытался остановить строительство храма и зампредседателя заявила, что верующие могут жаловаться куда хотят — их «никто не будет защищать, потому что Церковь отделена от государства», оказалось, что их есть кому защитить: чиновнице пришлось перейти на другую работу, а строительство храма возобновилось.
Впрочем, это вовсе не означало, что на советскую власть снизошло просветление. Глава Совета по делам религий Харчев, выступая в марте 1988 года в Высшей партийной школе, признавал, что верующих в стране около 70%, что число их не сокращается, и в храмах не одни бабки, но и «трудоспособное население нашего возраста, молодежи много». Что Хрущев возобновил гонения, так как верил в скорый приход коммунизма, и этим усилил враждебность верующих, а теперь пора поставить их и духовенство на службу коммунизму.
Гонения, фактический запрет на религиозные образование и литературу и «внеобрядовое пастырство духовенства», говорил главный партийный надсмотрщик над Церковью, привели к «появлению бездуховных верующих, которые исполняют обрядовую сторону и безразличны ко всему». А теперь, когда «Церковь начинает обновляться», согласно ленинскому учению о долге партии «держать под контролем все сферы жизни граждан», она должна направлять это религиозное обновление так, чтобы верующие верили «одновременно в Бога и в коммунизм». И тут встает задача воспитания нового типа священника: «подбор и постановка священников — дело партии».
Бездуховность — трагедия современного советского общества, «бездуховными тяжелее управлять». Поэтому, заявил Харчев, так важно «приручить» верующих, а для этого надо легализовать все те естественные области деятельности Церкви, которые пока находятся под запретом: воскресные школы, издание религиозной периодики и литературы, прежде всего Библии, благотворительность. А для всего этого нужно новое законодательство, предоставляющее Церкви права юридического лица.
Харчев утверждал потом, что в партийном руководстве именно он был инициатором идеи сделать из 1000-летия Крещения Руси всесоюзный праздник, объединяющий верующих и неверующих, что в ЦК были против, но Горбачев его поддержал.
Возможно, так оно и было. Во всяком случае, еще в 1985 году в журнале «Наука и религия» клеймили «антисоветчиков всех мастей возлагающих надежды на подготовку и проведение крупных юбилеев — таких, как 1000-летие "крещения Руси", взявших курс на реабилитацию религии, возвеличение ее роли в развитии общества и культуры». И поминали недобрым словом эмигрантскую печать, которая «юбилей церкви пытается использовать, чтобы поддерживать антикоммунистические акции империалистической пропаганды...»
Остальная советская периодика о грядущем 1000-летии Крещения Руси не писала вообще, только «Комсомольская правда», пообещав читателям окончательно разгромить церковников к этой дате, начала цикл каких-то невнятных атеистических статей.
Все стало меняться в 1987 году. Первая публикация появилась в августе.
Академику Борису Раушенбаху, одному из основоположников советской космонавтики, позвонили из журнала «Коммунист» и попросили написать что-нибудь про стратегическую оборонную инициативу президента Рейгана. Академик, написавший уже несколько статей на эту тему, ответил: «Какая все это ерунда, разве это важно? Вот наступает тысячелетие Крещения Руси, а вы, странные люди, ничего об этом не пишете!» «А вы что, и об этом можете написать?» — спросили его. — «Конечно, могу...», — ответил Раушенбах, и статья была заказана.
Года за два до этого он увлекся историей Древней Руси, даже прочел в подлиннике «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона. Ему это просто было интересно, как и иконы, которыми он тоже всерьез тогда занимался. Поэтому материала у него оказалось предостаточно, статья была мгновенно написана и опубликована в августовском номере журнала.
Весь тираж «Коммуниста», который обычно месяцами лежал во всех киосках, смели в один день. Скандальная статья всемирно известного академика в главном партийном печатном органе — это была бомба.
Ее тут же перепечатали в самых разных изданиях по всему миру, включая журнал «Курьер ЮНЕСКО», в котором я тогда работала. Академик Раушенбах стал вдруг «самым крупным специалистом по русскому православию». И на праздновании 1000-летия Крещения Руси ЮНЕСКО в Париже, куда он поехал вместе с митрополитом Ювеналием, именно его выступление стало главным.
Где-то к концу 1987 года резко изменил тон и журнал «Наука и религия»: из злобно антирелигиозной агитки он преобразился в форум верующих и неверующих. В нем появились материалы о современных православных священниках, беседы с ними, из жадных обманщиков они вдруг превратились в интеллигентных, вдумчивых и отзывчивых людей, старающихся помочь людям в беде.
Публиковалась, к примеру, беседа с несколькими молодыми священниками об исповеди, о том, как и с чем люди обращаются к священнику и что от него ждут, и тут же положительный комментарий советского психиатра, говорящий о «психотерапевтической функции исповеди и пастырства». Или очерк о бездомных, которые не могут после заключения найти ни работу, ни кров, ни пенсию, и обретают крышу над головой и кусок хлеба в кладбищенской церкви.
А еще в 1987-88 годах прошли три международные богословские конференции. Первая — в Киеве — была исключительно внутрицерковным событием. Вторая — в Москве — с участием ученых из Академии наук и университетов, причем, по словам самих участников, многие из них открыто подходили под благословение к священникам.
То же самое было и на третьей, ленинградской конференции, в январе — феврале 1988 года, где доклад на тему «Богословие иконы» сделал академик Раушенбах. Эта конференция, в отличие от предыдущих, широко освещалась в прессе — с большим интервью Раушенбаха и его портретом. Еще за год до этого такое было невозможно: Церковь разрешалось изображать только как пристанище темных и убогих стариков.
Но важнейшим преддверием к юбилейному Поместному Собору была встреча Горбачева с патриархом и Синодом 29 апреля 1988 года.
В результате в Советском Союзе празднование 1000-летия Крещения Руси прошло почти на государственном уровне: с торжественным заседанием и концертом в Большом театре, в присутствии всего московского бомонда и представителей всех религиозных конфессий. Сам Горбачев как генеральный секретарь ЦК КПСС по идеологическому этикету там быть не мог, зато была его жена — как представитель Фонда культуры, возглавляемого академиком Лихачевым.
Удалось-таки восстановить к юбилею Свято-Данилов монастырь, причем израсходовано на это было около 100 миллионов рублей госбюджетных денег, а не 20, как планировалось. В последние месяцы нагнали технику и рабочих из УПДК. На подхвате трудились сотни верующих-добровольцев, ежедневно приходивших поработать во славу Божию. Под сурдинку удалось все же открыть там монастырь с 40 насельниками, да еще три храма, воскресную школу и общедоступную библиотеку.
Но главное, Церковь вдруг оказалась в самом центре жизни: чуть ли не ежедневно появлялись интервью со священниками, их фотографии рядом с общественными деятелями, табу со всего, что связано с Церковью, было снято. Люди перестали бояться ходить в храм. Если Чернобыль уже вызвал волну массовых крещений, то после юбилея к концу 80-х по сравнению с концом 70-х число крещений — взрослых и детей — чуть ли не утроилось: на Поместном Соборе было объявлено, что с 1971 по конец 1987 года крещено около 30 миллионов человек.
Но с выходом Церкви из «гетто» у нее появились новые проблемы. Конечно, она не была готова к окормлению такого количества советских людей, воспитанных в атеистическом обществе. Кроме того, наученные горьким опытом семи десятилетий гонений, сменявшихся краткими передышками, многие священники считали, что и это — лишь временная передышка, вызванная необходимостью «замирения» в обществе на время внутренней борьбы за власть. Пройдут торжества, внешний мир потеряет интерес к русскому Православию, и снова начнется зажим.
Только во второй половине 1989 года, когда начали открываться новые храмы, семинарии и — о чудо! — воскресные школы для детей, а затем и для взрослых, а конфликты с местными властями, хоть и оставались острыми и даже сопровождались порой попытками репрессий и голодовками верующих, стали почти всегда решаться в их пользу по указанию из центра, духовенство начало действовать смелее.
И тут возникла еще одна проблема: в 1988 году у Московского Патриархата было 6893 прихода, в ноябре 1990-го — 11 940. Но новый приход — это еще не новый храм: только двум третям зарегистрированных приходов давали помещение, остальные должны были приобретать и переоборудовать гражданские постройки, или строить новые храмы, или вести борьбу за получение храма с местными властями. Процесс этот иногда занимал годы.
А между тем священников духовные семинарии и академии выпускали всего по 200 в год. Причем большинство рукополагаемых семинаристов были украинцами и, окончив учебу, возвращались к себе домой. Из-за острейшей нехватки духовенства более 40% рукополагаемых не имели специального богословского образования. К тому же многие жили в городах, наезжая в сельские приходы только на службу. Начали рукополагать семинаристов 2-го и 3-го класса, а студентов академий — даже на 1-м курсе. Стали разрастаться заочные отделения духовных школ.
Такой вошла Церковь в бурный период внутренних преобразований и расколов на фоне развала государства, экономических и социальных потрясений, войн и терактов. И когда сегодня ее упрекают во множестве несовершенств, походя бросая всуе слово «возрождение», обозначающее какой-то пройденный исторический этап, я смотрю на книжную полку с религиозным самиздатом 80-х и думаю: а может, возрождение еще и не начиналось, может, мы еще только залечиваем старые раны и расплачиваемся по старым долгам…
Фото с сайта "Православие в Татарстане"
