В 1799 году Наполеон приказал военному доктору Десгенне дать смертельную дозу опиума всем французским солдатам, заболевшим чумой. Доктор отказался.
После смерти Наполеона тысячи людей бросились писать о нем мемуары. Потом подключились профессиональные писатели — Стендаль, Скотт, Дюма, и родился живущий поныне миф о великом человеке, который сделал Европу такой, какой мы ее видим теперь. Для одних он стал благодетелем человечества, даровавшим ему гражданский кодекс — фундамент современной западной демократии. Для других — фигурой почти мистической, воплощением антихриста.
А вот что написал о нем несколько лет назад известный французский историк, почетный член Академии Клод Рибб:
«Как и те, кто работал в системе нацизма, французы, по приказу Наполеона убивавшие людей, не задумывались о морали, и для них не существовало разницы между добром и злом, они просто выполняли свою трудную работу, заботясь лишь о том, чтобы уничтожение людей было дешевым и эффективным».
Почему же этого не желают видеть постоянно воспроизводящиеся легионы его поклонников?
«Мятежной вольности наследник и убийца», Наполеон был порождением Французской революции, а все революции похожи: все начинается с прекраснодушных интеллигентских разговоров, и при отсутствии жесткой цензуры и относительной свободе прессы скоро все умеющие читать начинают на улицах и в кафе обсуждать будущее страны, спорить, требовать отставки властей. Кончается все чаще всего плохо.
Вот и во Франции в конце XVIII века умные и богатые — журналисты, адвокаты, художники и ученые, сидя в парижских кафе и салонах, уверовав в философию Нового времени, в идею, что все люди от рождения равны и наделены равными правами, спороли, издавали газеты и постепенно расшатывали, ослабляли, демонтировали основы старого мира, не подозревая, что обрушившись, обветшавшая конструкция погребет их под собой. А наверх вырвутся те, кто понятия не имеет о дифференциальных уравнениях и гуманизме и кого маркиз Виктор де Мирабо, рассказывая о провинциальном народном празднике, именовал «толпами дикарей».
Вся французская интеллигенция была заражена революцией, аплодировала революции, делала революцию. И погибла в этой революции. В России через сто лет интеллигенция также аплодировала революции, делала революцию. И точно также была утоплена в крови. Так уж устроен мир: революции открывают новые горизонты, ставят красивые цели и создают социальные лифты, возгоняющие молодые таланты, но эти благие ростки поливают морями крови.
Наполеон тоже впитал в себя атмосферу смелых предреволюционных речей и взглядов, всю философию, весь восторг и все надежды новой жизни. И видел, чем все это кончилось.
На его глазах Национальное собрание приняло знаменитую Декларацию прав человека и гражданина, констатировавшую, что все, прямо не запрещенное законом, разрешено и «никто не может быть принужден делать то, что не предписано законами», провозгласившую свободу совести, свободу политических союзов, свободу слова и печати, объявившую основной властью во Франции французский народ.
Отныне никто не мог подвергнуться наказанию или обвинению иначе, кроме как по закону. При этом человек считался невиновным до тех пор, пока его вина не доказана судом. И у всякого должностного лица общество имело право требовать отчета о его деятельности, а собственность человека объявлялась неприкосновенной.
Но маховик революции уже набрал обороты: возникла коммуна в Париже, ее пример подхватили другие города, власть взяли самые крутые и радикальные революционеры, экономика впала в ступор, в деревни потянулись продотряды — реквизировать хлеб у крестьян, чтобы накормить горожан, по всей стране прокатились крестьянские восстания, началась гражданская война…
И хотя Конвент уже принял новую республиканскую конституцию, он сам же был вынужден потребовать отсрочить введение ее в действие, ибо время тяжелое и «правительство не должно считать себя связанным обязанностью соблюдать конституционные права и гарантии, его главная задача заключается в том, чтобы силой подавить врагов свободы… Надо управлять при помощи железа там, где нельзя действовать на основе справедливости».
Появился декрет о введении в стране «революционного порядка управления»: поскольку Конвент — большой представительный орган, а большая масса людей управлять не может, страной фактически начал править Комитет общественного спасения.
Людей казнили тысячами. Была распущена Академия наук. Арестован и казнен Лавуазье — открыватель закона сохранения массы, разработавший для революции метрическую систему, математик де Саро, астроном Байи, почетный член Академии Ларошфуко. А философ Кондорсе и математик Шамфор, не дожидаясь ареста и бредовых обвинений, покончили жизнь самоубийством.
А Наполеон? Он служил в провинции, бывая в Париже, захаживал в якобинский клуб и еще не знал, что трон освобождается для него. Он тоже был настроен революционно, разве что терпеть не мог малограмотный плебс. Потом, когда парижская толпа его боготворила, Наполеон говорил: «Сейчас они орут от восторга, но точно также будут орать и бежать за мной по улице, когда меня поведут на эшафот. Любовь толпы переменчива и недорогого стоит».
После казни Робеспьера ситуация немного нормализовалась. Правовая система постепенно восстанавливалась. Но к власти пришли олигархи, спекулянты, нажившиеся на военных и продовольственных поставках, продаже общественных земель и финансовых спекуляциях мутного времени. В августе 1794 года Конвент принял очередную конституцию под лозунгом: «Мы должны, наконец, гарантировать собственность богатых людей. Абсолютное равенство — это химера. Страна, управляемая собственниками, — это страна общественного порядка».
Не отменяя юридического равенства граждан, аннулировали всеобщее избирательное право и ввели имущественный ценз. Логика была простая: если ты не можешь обеспечить себя и свою семью, тебе еще рано решать судьбы страны и голосовать — реши сначала свои проблемы. Ввели двухступенчатую систему выборов, как в Америке, где избиратели голосуют за выборщиков, а уж те — президента. Законодательная власть — двухпалатный парламент, исполнительная — Директория из пяти человек, которые назначаются верхней палатой парламента, раз в год один из директоров сменяется. Вроде, нормально.
Но была одна закавыка. После того как буржуазная часть Конвента разгромила робеспьеровцев, система потеряла стабильность: оживились роялисты, которые раньше, боясь гильотины, сидели тихо-тихо, а инфляция и голод расшевелили предместья Парижа.
Когда Бонапарт приехал в Париж за новым назначением, ему предложили взять под команду пехотную часть и отправиться подавлять восстание в Вандее. А в те времена предложить артиллеристу перейти в пехоту — это все равно что сегодня предложить офицеру-десантнику командовать стройбатом.
Наполеон развернулся и ушел. Но о нем скоро вспомнили.
Стоило Конвенту, перед тем как передать власть Директории и парламенту, принять — во имя стабильности — небольшую поправочку, согласно которой в обе палаты парламента можно было избирать только треть депутатов «с улицы», а две трети — непременно из распускаемого Конвента, как Париж взорвался. Эти олигархи из Конвента, сделавшие деньги на распиле бюджета, хотят сохранить свои тепленькие места, чтобы продолжать казнокрадствовать!
Вот тут и понадобился Наполеон. Чтобы защитить завоевания революции. И он их защитил: подтянул к зданию Конвента пушки, и когда толпа пошла на приступ, не веря, что в народ будут стрелять, дал команду бить в упор картечью. Результат — сотни трупов. Остальные разбежались. Бонапарта назначили командующим всеми военными силами тыла.
Но олигархическая Директория была рыхла, воровата и ничем, кроме распила бюджета, не прославилась. Армия ей не доверяла. Городские предместья бунтовали под лозунгом: «Мы за такую власть, при которой едят!» Крупные провинциальные предприниматели вроде лионских владельцев ткацких и шелкопрядильных фабрик только обрадовались, что Наполеон завоевал им Италию, поставщика шелка-сырца, как русско-австрийская армия выбила оттуда французов, пока Бонопарт покорял Египет. В Вандее опять неспокойно, по дорогам шалят бандиты… Короче, лихие 90-е XVIII века.
К Наполеону потянулись генералы и банкиры, промышленники и политики, министры и деятели культуры. Банкир Коло принес ему полмиллиона франков — без всяких условий и без отдачи. Он был единственным, кто мог сосредоточить нити управления в своих руках, чтобы спасти страну от катастрофы. Эти вожжи люди сами принесли ему и просили: возьми!
25 октября 1799 года состоялся народный плебисцит, в котором 99% французов однозначно проголосовали за новую конструкцию власти во главе с Бонапартом. Все ждали от первого консула самых решительных действий, и Наполеон работал по 18 часов в сутки — пахал, как раб на галерах и не стеснялся «мочить»: отдал приказ не брать бандитов в плен, чтобы не заморачиваться судебной процедурой, и без колебаний расстреливал коррумпированных ими полицейских. Через полгода бандитизма во Франции не было.
Одновременно Наполеон разобрался со свободой слова. Он хорошо помнил, с чего начинала разрушаться власть короля. До него в Париже выходило 73 газеты. Он оставил 4 и все их передал под наблюдение полицейского департамента. Естественно, все они хвалили Наполеона. Он терпел.
Он начал укреплять властную вертикаль: сохранил деление страны на департаменты, но отменил выборность на местах. Теперь префект каждого департамента назначался из столицы, и сам, в свою очередь, назначал мэров городов и селений, и мог их снять за плохую работу.
Пришлось реформировать и погрязшую в коррупции судебную систему. С одной стороны, Наполеону нужна была возможность быстрых политических расправ с политическими противниками. С другой стороны, развитая экономика не может существовать без честного правосудия, поэтому от судейского корпуса Наполеон требовал строжайшего соблюдения закона в гражданских процессах. Когда же ему потребовалось прижать банкира Уврара, сколотившего состояние на разворовывании армейских поставок, Наполеон просто приказал безо всякого суда посадить его в тюрьму и держал там до тех пор, пока тот не вернул государству все украденное. Этот способ борьбы с казнокрадством применялся потом не раз.
Он перетряхнул всю налоговую систему, заменив прямые налоги косвенными… Да много чего он еще успел за дарованные ему судьбой два мирных года, прежде чем начал воевать. Поставил задачу модернизировать страну и эту задачу решил. Построил общество, в котором наиболее предприимчивые, умные и оборотистые люди могли бы зарабатывать деньги, то есть развивать производство и торговлю. И основой этого прекрасного общества сделал священное право собственности. Никакого другого священства Наполеон не признавал. Взамен Библии он подарил новой европейской цивилизации гражданский кодекс, ставший ее краеугольным камнем.
При этом некоторые французские историки утверждают, что именно Наполеон ввел в практику концентрационные лагеря, карательные команды и массовые депортации. По его приказу в ответ на восстание рабов было уничтожено почти все взрослое население острова Гаити, богатейшей французской колонии, производившей почти половину мирового сахара и две трети кофе — чтобы оптом заменить их новыми, более послушными рабами из Африки. С неменьшей жестокостью был подавлен бунт на Гваделупе.
Наполеон не испытывал жалости даже к собственным солдатам. Это он ввел в оборот выражение la chair à canon — пушечное мясо. При одном только отступлении из Москвы в 1812 году он потерял 450 тысяч человек, раненых и обмороженных никто не спасал. Во время ближневосточного похода раненых солдат тоже бросали на произвол судьбы, чтобы избавиться от лишней обузы, а потом турки перерезали им горло.
Зато, будучи атеистом, он прекратил преследование духовенства, заключил союз с римским папой и жестко отстаивал принцип свободы совести, с детским цинизмом объясняя это тем, что ни одно общество не способно существовать без морали, а поскольку «нет доброй морали без религии, значит только религия может дать государству твердую, прочную опору».
И еще: «В религии я вижу не таинство воплощения, а таинство общественного порядка: религия освещает небесами такую идею равенства, которая не позволяет бедным истребить богатых… Лишь религия способна заставить людей переносить неравенство социального положения, ибо она утешает во всем».
В общем, как у Пушкина: «Чтобы служила мне рыбка золотая и была б у меня на посылках». И, как ни странно, во множестве цивилизованных стан это удалось. А в варварской православной России — нет. Одним словом,«его прислали к одному знаменателю нас приводить, а он Чижика съел!» Правда заплатить за нежелание «приводиться к одному знаменателю» пришлось по гамбургскому счету.
Не захотели, как вся Европа, строить на своих и чужих костях буржуазный демократический рай ценой низведения Бога до «обслуживающего персонала? Решили создать свой особый рай — не для личного обогащения и вообще без Бога? Положили в его основание не меньше человеческих жизней и потерпели поражение. Можно, конечно, продолжать облизываться на чужую счастливую жизнь. А можно постараться все-таки понять, в чем была собственная ошибка.
