«Газетная кампания ведется неправильно. Печатаются веселые сатирические стишки против попов вообще. Эта сатира сплачивает духовенство в одно целое. Политическая задача данного момента совсем не та, а прямо противоположная. Нужно расколоть попов или вернее углубить и заострить существующий раскол».
Эта инструкция ЦК РКП(б), изданная весной 1922 года, вскоре была дополнена более конкретными распоряжениями Троцкого газетам «Известия», «Правда» и «Рабочая Москва», разъясняющими, что именно они должны каждый день внушать читателям:
«Церковная иерархия, возглавляемая патриархом Тихоном, за эти годы переправила за границу огромные церковные ценности. Эти церковные ценности идут на поддержание богатой жизни монархистов-попов, на контр-революционную пропаганду, на подготовку монархической реставрации».
Воистину, прав был Михаил Булгаков, сам много лет проработавший журналистом. Он честно предупреждал: не читайте до обеда советских газет!
Конечно, когда за веру во Христа бросают к диким львам или просто ставят к стенке, малодушные отрекаются или спасаются бегством, а верные идут на крест, становятся мучениками-исповедниками, кровью своей скрепляя оставшееся «малое стадо», превращая его в несокрушимый монолит. Но как быть человеку, волей Божией поставленному во главе паствы в моменты величайших искушений, когда ему предлагают сделать выбор исключительно из «двух зол», а чтобы этот выбор облегчить, объявляют ему информационную войну?
Именно такую задачу пришлось решать патриарху Тихону, в святости которого сегодня не сомневаются, кажется, даже атеисты, но который при жизни был ошельмован, оболган, предан, низвергнут из сана, расстрижен, а его поступки и публичные высказывания черные пиарщики превратили для многих в камень преткновения.
Я долго не понимала, почему Господь избрал именно его? Ведь в 1917 году на Поместном соборе при голосовании победил митрополит Антоний (Храповицкий), человек яркий, решительный, популярный, явно обладавший чертами харизматичного лидера, да еще и главный вдохновитель восстановления патриаршества. Казалось бы, вот кому встать во главе Церкви в то страшное время. Но Собор отдал решение в руки Божии, положившись на жребий, и патриархом стал Тихон — да, хороший миссионер, да, человек достойный, добрый, образованный, но мало кому известный и уж никак не похожий на лидера.
Читаю воспоминания о том времени и поражаюсь: в чем только ни обвиняли патриарха, на какие уступки людоедской власти ни вынуждали идти, а народу словно уши воском залили. В 1923 году, когда его выпустили из тюрьмы, на Лазаревском кладбище хоронили московского старца Алексия Мeчева, и он поехал туда проститься. Так люди из его коляски лошадь выпрягли и сами везли до Донского монастыря, где он жил. И это после того, как он публично признал советскую власть. Казалось бы откуда взяться такому энтузиазму?
Большевикам как узурпаторам позарез нужен был процесс над единственным после разгона Учредительного собрания законно избранным народным вождем — ведь в выборах членов Поместного собора участвовало большинство населения страны. И казнить его нужно было «по воле народа». Поэтому народ обрабатывали вовсю: по всей стране шли пропагандистские кампании, устраивались антирелигиозные процессии, безбашенные комсомольцы лихо грабили и оскверняли храмы, устраивали шутовские богослужения и «суды над Богом». Как из рога изобилия на малограмотных, сбитых с толку людей сыпались все новые и новые антирелигиозные брошюры.
А в сводках о настроении населения, которые курирующий «церковников» чекист Тучков направлял Дзержинскому, то и дело сообщалось: «В толпе замечается сильный подъем религиозного чувства, храмы переполнены как никогда. Тихона уже считают мучеником». И сводки эти заставили-таки главу ГПУ просить политбюро отложить судилище. Дзержинский побоялся, что казнь патриарха, который в глазах народа уже был мучеником, вызовет сильный религиозный подъем, ведь если верить сводкам, сторонников патриарха становилось все больше даже среди заводских рабочих, опоры советской власти.
Как же это произошло? Ведь, казалось, все шло по сценарию: архипастыря сначала посадили под домашний арест, потом окончательно изолировали от внешнего мира в тюрьме, тем временем поддержали «обновленцев», к ним вроде бы потянулось «тихоновское духовенство» — кто с испуга, кто начитавшись советских газет, кто прельстившись выгодной должностью: за год две трети православных приходов России стали «обновленческими»… Но не успел патриарх выйти на волю, как потекли отступники с покаянием в его келью. А ведь у него не было ни одного инструмента воздействия на общественное мнение, он даже опровергнуть возведенную на него напраслину не мог. Он просто служил — в Москве, в Питере, где в храмах, а где и на паперти, если церковь закрыта, с утра до вечера принимал бесконечный поток ходоков и мучительно выверял, где тот предел уступок власти, за которым уже невозможно будет остаться верным Христу.
До конца жизни он балансировал над пропастью, не рискуя повторить свою анафему богоборческой власти, обсуждая с близкими ему людьми возможность ухода Церкви в «катакомбы», но так и не призвав ее туда уйти. На него охотились, пытались разбить голову дубинкой, ткнуть ножом в бок при выходе из храма, по ошибке вместо него застрелили его любимого секретаря и келейника Якова Полозова…
Церковь публично обвиняли в том, что якобы отказываясь отдать свои ценности для спасения голодающих, она полностью дискредитировала себя. Ей кричали: «Если каноны запрещают накормить голодных — долой каноны!». И это, вроде бы, звучало так по-христиански.
И мало кто знал, что Патриарх Тихон в этот момент вел Церковь буквально между Сциллой и Харибдой: с одной стороны власти, объявившие кампанию насильственного изъятия церковных ценностей, нарочно провоцировали верующих, вызывали их на стычки, наконец, в Шуе просто расстреляли безоружную толпу, пытавшуюся помешать кощунству; с другой — Ленин писал в Политбюро: «Именно сейчас, когда в голодных местностях на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной энергией… мы должны подавить его (духовенства) сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли об этом в течение нескольких десятков лет… чем больше представителей реакционного духовенства и буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше».
А между тем иностранные дипломаты в 1920 году свидетельствовали, что в России «даже внешне все еще сильна религия. В храмах можно увидеть голодных священников в роскошных одеяниях и страстно набожных прихожан. Более половины прихожан мужчины, среди них много солдат… В Москве постоянно встречаешь на улицах молящихся».
Позвольте, но ведь тремя годами ранее, в 1917-м, Собор с прискорбием констатировал: «Во множестве приходов крестьяне насильственно забрали себе церковную землю, запахивали причтовое поле, вырубали причтовый лес. Той же участи подверглись и некоторые монастыри… В начале сентября в одном селе под Орлом был зверски убит уважаемый священник Григорий Рождественский со своим юношей-племянником на глазах жены; заграбив деньги разбойники бежали, а собравшиеся прихожане, увидев плавающего в крови пастыря, принялись растаскивать оставшееся имущество на глазах осиротевшей матушки. Отсюда видно, что не одни только отщепенцы, но чуть ли не целые деревни могут превращаться в злодеев».
По стране прокатилась волна убийств священников, грабежей храмов, святотатств, причем делали все это не воинствующие атеисты, а пьянеющие от собственной безнаказанности хулиганы, одобряемые большинством населения. 10 декабря 1917 года, накануне объявленной советской властью реквизиции имущества Белогорской пустыни в Курской губернии, местные жители организовали добровольную стражу, чтобы монахи потихоньку ценности не вывезли.
Что же произошло за три года, что те же люди с голыми руками стали выходить под красноармейские ружья защищать это самое имущество?
Да все, в общем-то, просто. Церковь — богочеловеческий организм и «врата адовы не одолеют ее», хотя объяснять это тем, кто в это не верит, бесполезно. И пусть народ от нее отрекся, Церковь-то от своих заблудших чад не отреклась. А подлинно верующих людей пропагандой от Бога никогда отвратить не удавалось, — ни в России, ни где-либо еще. Максимум, чего удалось добиться, — это заставить слабых духом «страха ради иудейска» начать таить свою веру.
Да, многие номинальные христиане отошли от Церкви. Но священников среди них почти не было. И ни одного архиерея! Даже под угрозой гибели клирики не отрекались от Христа, несмотря на все свои недостатки и несовершенства.
…Я смотрю на фотографию святителя Тихона — изможденный седой старик с болью в глазах. А ведь, когда он умер, ему было всего шестьдесят, по нынешним временам едва до пенсионного возраста дотянул, еще жить да жить — а на вид немощный старец. Так ведь «сила Божия в немощи совершается».
