Этот русский лирик с казахским именем знаком и любим читателями поэзии уже более четверти века, с тех пор, как в самиздате и — редкими вкраплениями — в тогдашней отечественной печати стали появляться его нежные, горькие и глубокие стихотворные строки. Это были стихи о любви, родном городе, путешествиях и преображениях души, и в целом — о неуловимо-неизмеримом времени, частью которого был он сам и небольшая группа не издаваемых тогда поэтов-нонконформистов, объединившихся в литературное содружество «Московское время». Молодые стихотворцы бережно сохраняли и развивали ту культурную традицию, которую оставили нам в наследство два ушедших, но не потускневших литературных века.
Тем временем социальный воздух своей эпохи сгущался, менялись личные обстоятельства, и в начале 1980-х Бахыт эмигрировал. Его новые стихи составили книгу «Осень в америке», после которой о поэте заговорили всерьез по обе стороны границы, и разговор этот продолжается — по сей день.
Со временем поэтика Кенжеева — недавно вышел его десятый стихотворный сборник — усложнилась и уплотнилась, в ней проступили множественные планы, она интенсивно обогатилась и пропиталась «ворованным воздухом» мировой культуры, новыми признаниями, тревогами и обретениями. Стихи заискрили экзотическими размерами, в них зазвучали новые музыкальные ноты.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
И вместе с тем, мне хочется размышлять о том, что неизбывное удивление перед непостижимостью мира и собственного загадочного дара, выражаемое то смиренным голосом путешествующего паломника, то отчаяньем страдающего Иова, у Бахыта Кенжеева никогда не умственная, пусть и весьма тонкая игра, — но почти молитвенное благодарение. Какими бы внутренними «сопротивлениями» оно ни аранжировалось. Как и ранее, через его сердце продолжает изливаться доверительная песня, «а когда певчесть сопрягается еще и с болевым душевным порывом, — продолжу словами поэта Юрия Кублановского, — рождаются стихи, которые останутся в новейшей русской лирике навсегда».
***
Сердце хитрит — ни во что оно толком не верит.
Бьется, болеет, плутает по скользким дорогам,
плачет взахлеб — и отчета не держит ни перед
кем, разве только по смерти, пред Господом Богом.
Слушай, шепчу ему, в медленном воздухе этом
я постараюсь напиться пронзительным светом,
вязом и мрамором стану, отчаюсь, увяну,
солью аттической сдобрю смердящую рану.
Разве не видишь, не чувствуешь — солнце садится,
в сторону дома летит узкогрудая птица,
разве не слышишь — писец на пергаменте новом
что-то со скрипом выводит пером тростниковым?
Вот и натешилось. Сколько свободы и горя!
Словно скитаний и горечи в Ветхом Завете.
Реки торопятся к морю — но синему морю
не переполниться — и возвращается ветер,
и возвращается дождь, и военная лютня
все отдаленней играет, и все бесприютней,
и фонарей, фонарей бесконечная лента...
Что они строятся — или прощаются с кем-то?
1982-1987
***
Когда безлиственный народ на промысел дневной
выходит в город нефтяной, и за сердце берет
несытой песенкой, когда в один восходят миг
полынь-трава и лебеда в полях отцов твоих,
чего же хочешь ты, о чем задумался, дружок?
Следи за солнечным лучом, пока он не прожег
зрачка, пока еще не все застыли в глыбах льда,
еще, как крысе в колесе, тебе невесть куда
по неродной бежать стране вслепую, напролом,
и бедовать наедине с бумагой и огнем.
Век фараоновых побед приблизился к концу,
безглазый жнец влачится вслед небесному птенцу,
в такие годы дешева — бесплатна, может быть, -
наука связывать слова и звуки теребить,
месить без соли и дрожжей муку и молоко,
дышать без лишних мятежей, и умирать легко.
Быть может, двести лет пройдет, когда грядущий друг
сквозь силу тяжести поймет высокий, странный звук
не лиры, нет — одной струны, одной струны стальной,
что ветром веры и вины летел перед тобой.
1992
***
Стыдно сказать, но в последнее время я сущим сухим листом
ощущаю себя, тем сильнее, что мало-помалу ясно -
осыпается всякий сезонный праздник, в том
числе и победный салют небывалой частной
жизни, выдыхается, словно яблочный самогон
в чайном блюдце с каёмкой, её голубая влага,
и шуршит в темноте оберточная бумага
на подарке недорогом.
По словам жены, я в ночи скрежещу зубами и, огрызаясь
на угрозы хозяев небесных, сумрачным их рабам
рассылаю в подарок сны о том, как мохнатый заяц
крепкой лапкой бьет в игрушечный барабан.
Дети мои, право слово, это проблема. Запас мой
(чувств и мыслей) оскудел, а пополнять его стало опасно.
Ох. По утрам, как отец покойный, я страдаю не то что астмой,
но застарелым кашлем курильщика. Вдох
вслед за выдохом все труднее. Подходит к штанге
спившийся легковес, подымает ее, роняет, всхлипнул, ушел, затих.
Так и я, дорогие мои, страшусь, что беспощадный ангел
изблюет меня, морщась, из уст своих.
Крепкое нынче пивко. И зима необычно сурова.
Вот персонаж мой любимый, бомж без денег и крова,
Раздобыл где-то баян, научиться играть сумел.
В переходе подземном поет, собирает монетки на опохмел.
Мимо него бредет человечество, нация без отечества,
А над ним Христос, а под ним — могилы до самого центра земли.
Сердце еще колотится, ландышем горьким лечится,
В кепке мелочь с орлом ощипанным, полтинники да рубли.
Procul este, profani. В смысле — прочь, посторонние.
Как для камня нет бороны, так для гибели нет иронии,
(всю-то ночь радела, гасила в прихожей свет),
но для музыки нет предела, и смерти нет.
2002
***
Смеется, дразнится, шустрит, к закату клонится,
бьет крыльями, шумит, и жалуется, что скучно.
Кто ты у нас — капустница? Лимонница?
Так суетлива, так прекраснодушна.
Лет восемьдесят назад в растраве питерской
тебя, летающую по будущим могилам,
узнав навскидку из окна кондитерской,
воспели б Осип с Михаилом,
они воскликнули б: «О Господи, жива еще,
не верящая молоту и плугу!» —
и, поперхнувшись чаем остывающим,
взглянули бы в глаза друг другу.
Чем долго мучиться, и роговицу заволакивать
балтийской влагой, ты обучишь сына
своих сестер, как бабочек, оплакивать,
и превращать окраины в руины -
там диамант фальшив, как песня пьяного,
и царствуют старухи-домоседки — кочевница моя,
заплаканный каштановый
свет, спящий на октябрьской ветке.
2005
