Давным-давно, предваряя добрым словом журнальную подборку нынешнего гостя «Строф», прекрасный русский поэт Анатолий Жигулин написал о том, что нет более сложного искусства, нежели умение написать простые стихи.
В случае Валерия Лобанова, «простота», по-моему, равняется авторской выразительности. Это особый сплав ясного и одновременно искусного поэтического вещества, которое нынче, как и в поздние пастернаковские времена — вещь «неслыханная» и вполне «еретическая», — если говорить о модных веяньях в нашей современной поэзии. В этих новациях, увы, немного остается места для живого автора и его позиции, зато навалом — воспользуемся древним словом — хладнокровного, пусть и виртуозного, ремесла.
Правда, Лобанов в свою простоту не «впадал», она органично народилась сама и живет в его стихах как особое духовное поле, не исключающее влияния тех или иных художественных приемов. Например, для обозначения связи поэта с ушедшими временами. Один молодой критик верно заметил, что Лобанов любит вплавить в свою поэзию цитату, но любит не гербарной любовью постмодерниста, а — рискну обозначить — сердечной привязанностью переродившегося героя из русской поговорки. Помнящего родство. Потому и встречаются в его стихах преображенные строки из советских песен, любовные отсылки к классическим стихотворным оборотам, имена Некрасова или Блока.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
В этом году исполняется сорок лет, как Валерий Лобанов трудится в больнице подмосковного Одинцова. Он — врач-реаниматолог. Эта профессия, казалось бы, не имеющая отношения к словесности, — неожиданно оказалась для меня своеобразной метафорой многолетней поэтической работы Валерия Витальевича. И даже — отношения к жизни. Не забуду его рассказы о родном крае, о детстве, о старых полатях в селе Брюшково, с которых он любил, мальчиком, глядеть на мерцающую лампадку над образом Николая Чудотворца. Этот огонек горит в его стихах и поныне. В нашем недавнем разговоре он вдруг к слову припомнил пушкинское: «душа в заветной лире».
А говорили мы об очень личных вещах. О поэзии.
Сочинитель
По реке малоизвестной
тихо лодочка плывет.
В городской квартирке тесной
человек простой живет.
Что-то тихо напевает,
что-то сам себе мычит.
В голове его, бывает,
чудо-музыка звучит.
Не понять его заботу,
музыки его чудной.
Ходит в будни на работу,
а сегодня — выходной.
Льется в окна свет неяркий,
отдыхает телефон,
и в стихи свои помарки
аккуратно вносит он.
Мир старинный, голос ломкий,
хлеб вчерашний, дом родной,
день обычный, дар негромкий,
календарь перекидной…
* * *
Непогода, ноябрь на Руси.
Мать уехала в Борисоглеб.
— Отче наш, — прошепчу в небеси,
про насущный промолвлю про хлеб.
Это было полвека назад,
это вспомнилось только сейчас.
— Отче наш, не Твои ли глаза
на меня посмотрели, лучась?
Тяжело протекали века,
колокольня устала, звоня.
— Отче наш, не Твоя ли рука
эти годы хранила меня?
На поруганный храм погляжу,
на прозябшее это жнивье.
Ничего я Тебе не скажу
в оправданье свое.
— Отче наш! Я плохой ученик,
растерял я друзей и подруг,
прогибаются полки от книг,
отбивается сердце от рук.
На берегу
Не пью, здоровье берегу.
День песенку поёт.
А я сижу на берегу,
да что-то не клюёт.
А я сижу на берегу,
не ожидая льгот.
Я просто душу берегу
и час, и день, и год.
Не вынул рыбку из пруда,
не получил ответ...
Но есть зелёная вода,
и луг, и летний свет.
Есть участь птиц, судьба котят,
есть доля рыбака.
И годы лёгкие летят,
как эти облака.
Образок
Ни кола и ни двора,
только дух и только сердце,
да за приоткрытой дверцей
Мирликийский Николай.
Я — блаженный стихотворец,
мироплаватель земной.
Ты — Никола Чудотворец,
путешествуешь со мной.
Нет ни дочери, ни сына,
только жизнь, и все дела.
Ты не гневайся, уж, сильно
Мирликийский Николай.
Жизнь с любовью и тоскою,
выпавшая мне разок.
…А под правою рукою
положите образок.
Может, жизнь прошла не зряшно?
Мне с тобою — по пути,
мне с тобой не будет страшно
тьмы загробные идти.
Песня о Родине
Это ты
поспевающим колосом
правишь ходом июльского дня.
Материнским
единственным голосом
это ты окликаешь меня.
Это ты
меня в детстве учила
говорить на родном языке.
Книжку Пушкина
ты мне вручила
в третьем классе, в моём далеке.
Это ты
опекаешь и пестуешь
от рожденья до смертного дня,
доброй сказкой
и ласковой песнею
это ты утешаешь меня.
Это ты
огоньки зажигаешь
в том посёлке, где корни мои.
Это ты
на меня возлагаешь
вековые надежды свои.
