Учитель: история профессии

С чего все началось

— Александр Львович, а когда вообще появились первые учителя?

— Любая профессия предполагает преемственность. Охотник учил детей выслеживать оленя, гончар — месить глину, и так далее. Но трансляция знаний от мастера к ученику — это еще не школа. То, о чем мы говорим, — то есть учительство как профессия — появилось тогда, когда возникли первые цивилизации — Египет, Месопотамия, Индия, Китай. Это время, когда появляются государства, появляются писаные законы. Тогда же возникает и социальный запрос на грамотного администратора. Любому государству нужны чиновники, ведающие сбором налогов, переписью, общественными работами, снабжением войска. Раньше, в племенную эпоху, с задачами власти справлялись ближайшие слуги вождя или царя. Но с возникновением больших государств потребовалась целая иерархия слуг, которые работают со знаковыми системами — письменностью и арифметикой. То есть производство грамотных людей выделилось в отдельную задачу. Именно тогда и появляется школа — как государственная система продуцирования образованных людей.

— Есть расхожее мнение, что в древнем мире образованием всецело ведали жрецы. Так ли это?

— Это ложный стереотип. Конечно, жречество заботилось о передаче сакральных знаний, но вовсе не ставило себе задачей передавать их массам. Массам достаточно было примитивных, адаптированных представлений, передававшихся от родителей к детям. Да, были жреческие школы, но весьма немногочисленные и решающие исключительно внутренние задачи жреческой иерархии. Жрецы не пытались подмять под себя государственную систему образования.

— А такая разве была?

— Да. И надо сказать, со времен Месопотамии школа не очень-то сильно изменилась. Она вообще крайне консервативный институт. Египетский или шумерский учитель очень похож на нынешнего, потому что и там, и тут ставится одна и та же задача: государству нужен определенный уровень грамотности. Следовательно, необходимо, во-первых, системно его передавать, во-вторых, не слишком ограничивать право на образование сословными рамками (иначе не появится кадровый ресурс, не будет того, что мы сейчас называем «социальными лифтами»), и, в-третьих, нужно, чтобы знание было технологичным, то есть предполагается некий обязательный стандарт: умение читать, писать, считать, знать основные ценности своего отечества. Именно тогда появляется школа как группа учеников, с которой работает учитель.

— Государственная школа? Существующая на бюджетные деньги?

— Нет, как правило, это частная школа — еще со времен Египта и Шумера. То есть человек объявляет, что организует школу и берет за обучение такую-то плату, к нему ведут детей, он их учит. И он не один такой, есть разные школы, и родители могут выбирать. Государство, впрочем, за школами присматривает, но никаких специфических органов, никакого Минобраза нет. Просто если на учителя поступают жалобы городским властям, ему могут запретить преподавать.

Несколько позднее появляются школы при храмах и дворцах. Дворцовые школы — это уже несколько иной сюжет, там ставится задача образования и воспитания высшей государственной элиты. Мы же говорим о школе массовой, элементарной. В Риме ее называли «тривиальной», поскольку часто она размещалась у перекрестков. На протяжении почти всей человеческой истории она практически не претерпела изменений. Это частная платная школа, где дают базовый набор знаний и умений.

Учитель или педагог? 

- А воспитание? Занималась ли древняя школа воспитанием детей?

В общем-то, нет — то есть воспитание было все-таки вторичным по отношению к образованию. В древнем мире вообще основой воспитания была семья. То есть воспитывал либо отец, либо семейные слуги. Так было и в Египте, и в Шумере, и в греко-римском мире. В Греции, кстати, такие слуги назывались «педагогами».

— Интересно, что сейчас понятия «учитель» и «педагог» фактически стали синонимами...

— Ну а в древности было не так. Учителем называли человека, который непосредственно ведет уроки в школе. Кстати, специализации тогда не было, один учитель преподавал все, как мы бы сейчас сказали, предметы: то есть грамоту, счет, литературу, мифологию. В более редких случаях у учителя были ассистенты-подмастерья, но и они больше отвечали за порядок в школе.

А педагог — это слуга, сопровождающий ребенка в школу, забирающий его оттуда и часто сидящий рядом с ним на уроках. Статус его был довольно сложным, неоднозначным. По античной литературе мы видим, что авторы порой ворчали: дескать, если раб годится работать, он работает, если же нет — он педагог. И это неправильно, — делали вывод авторы, — ибо педагог должен быть воспитателем, а в воспитатели не всякий годится.

То есть статус педагога не сводился только к сопровождению ребенка в школу. Педагог еще и воспитывал, да и вообще был спутником жизни своего подопечного. Фактически, он был «дядькой», как называлось это в русской культуре XVIII-XIX веков. Савельич при Петруше Гриневе — типичный педагог, именно в античном смысле этого слова.

Но в античном мире статус педагога мог повышаться. В определенных обстоятельствах он мог стать опекуном ребенка, нести за него финансовую и юридическую ответственность, и даже выполнять роль родителя. Кстати, он имел право и телесно наказывать ребенка. Вообще, детей во все времена били, и дома, и в школе, невзирая на происхождение и сан. В Египте бытовала поговорка, что ухо мальчика находится на его спине. Впрочем, бывало и так, что ребенок из знатной семьи давал педагогу сдачи.

— А верно ли, что в древнем мире в школах учились только мальчики?

— Это еще один миф. В древнем мире гендерный вопрос вообще не стоял слишком жестко. Гораздо большее значение, нежели пол, имел статус семьи. Если ребенок из знатной семьи, то он уважаем, неважно, мальчик это или девочка. Вообще, как правило, девочки получали образование в семье. Но были и школы для девочек, а были и совместные школы, где мальчики и девочки сидели отдельными группами, но в одном помещении. Заплатил деньги — и учись, неважно, какого ты пола и возраста.

Зачем учиться? Зачем учить?

— А почему вообще детей отдавали в школы? В чем их родители видели ценность образования?

— Прежде всего, образование открывало возможность социального роста. Образованный человек мог стать чиновником или писцом, то есть обрести высокий статус. Образованный чиновник-администратор иногда в глазах общества значил больше, чем родовитый вельможа. То есть образование — это путь в элиту. Причем жесткого сословного барьера не было. Свободный человек, пускай и незнатного происхождения, мог сделать большую карьеру. И в Египте, и в Шумере, и в Греции, и в Риме были свои Ломоносовы — талантливые люди из простонародья, желавшие учиться. Другое дело, что огромное большинство людей шло по стопам родителей. Отец у тебя горшечник — значит, и тебе нужно быть горшечником, так уж принято. Однако возможность подняться выше все равно была.

Вторая причина, по какой ценилось образование, — культурная. Человек, получивший образование, — это человек, впитавший в себя культуру своего народа, это полноценный гражданин (особенно это касалось греко-римского мира).

О мотивации самих учеников судить трудно. В самом деле, по каким источникам мы могли бы это сделать? Юноши мемуаров не пишут. Зато до нас дошло несколько любопытных документов мемуарного типа, где люди дают оценку своим детским и юношеским годам: мол, я учился, я старался, я выделился. Вон тот — вельможа, а я стал выше него...

Кроме того, учились ведь долго, минимум десять лет. Так что к юношеским годам у многих школьников уже могла возникнуть иная мотивация, нежели страх палки.

— Давайте поговорим об учителях. Кто мог стать учителем в античном мире?

— Кто хотел, тот и становился. Дипломов и сертификатов тогда не требовали. Объявляет человек, что открывает школу, — к нему и идут. Или не идут — если учит плохо или плату требует слишком большую. То есть в полной мере действовали рыночные законы. Что же касается мотивации учительства, то она чаще всего тоже была вполне рыночной — заработать денег. Иногда учительство становилось для человека подработкой, в дополнение к основной профессии. Скажем, школу мог открыть и ремесленник.

Впрочем, особо доходной профессией учительство никогда не было. Иногда учителю элементарной школы что-то подбрасывало государство — сейчас бы мы назвали это «грантами». Иногда платили натурой — это мог быть мешок проса, к примеру.

В целом в античном мире социальный статус учителя был не слишком высок. В нынешних понятиях — это нижняя граница среднего класса. Важно еще и то, что учителя не составляли никакой корпорации, «цеха», они были каждый сам по себе. В целом их уважали, но не более того.

Государство в какой-то мере контролировало деятельность учителей, но, конечно, не так, как сейчас. Не было никаких инспекторов. Просто если жалоб на данного учителя оказывалось много, власти как-то реагировали. Известны случаи, когда учителем были недовольны, и ему приходилось закрыть школу, уехать из города, заняться чем-то иным — к примеру, торговлей. Но чаще всего происходила естественная регуляция: к тому, к кому прилипла слава плохого учителя, просто не отдавали учеников.

В христианскую эпоху

— А что изменилось, когда Римская империя приняла христианство? Как Церковь отнеслась к античным школам?

— Это еще один предрассудок — будто бы Церковь отрицательно относилась к античному образованию и желала искоренить языческие школы, заменив их христианскими. На самом деле все было гораздо сложнее. Империя, став христианской, не перестала быть античной. Подданный христианской империи оставался человеком античного мира и очень многое принимал как само собой разумеющееся. В том числе и школу. Люди понимали: хочешь жить в обществе — получай обычное светское образование. Другое дело, что это светское образование дополнялось религиозным внутри христианской общины. Там, в общине, и детей и друг друга учили основам веры, читали и толковали Священное Писание. Мы об этом знаем, к примеру, из «Исповеди» Блаженного Августина. То есть конфликта как такового между светской школой и Церковью не было. Церковь не стремилась разрушить светское образование, а создавала островки своего образования, духовного.

— Ну а когда же появились первые христианские школы?

— Условно говоря, не раньше VI века по Р. Х. То есть на Востоке — это уже время Византии, на Западе — Карла Великого. Причем между Западом и Востоком тут большая разница. На Западе эти школы действительно можно назвать христианскими, потому что они открывались при монастырях и церковных приходах. А вот в Византии школа по сравнению с античностью почти не изменилась — она так и оставалась светской, содержание образования оставалось прежним. То есть грамота, счет, риторика, немного литературы, немного истории.

Что интересно — государственная власть в Византии практически не обращала внимания на начальную школу. Иногда учителям давали налоговые льготы (к примеру, при Юстиниане), иногда эти льготы снимали, но в деятельность школ не вмешивались. Историки с удивлением пишут, что мощная христианская империя оставила начальное образование таким же имперским, как и в языческую эпоху.

Иное дело — высшее образование, хотя тут нелегко понять, что же именно в Византии можно считать высшей школой. Зачастую это были «кружки по интересам», где высоко образованные люди общались между собой и просвещали юношество. Назвать такие неформальные объединения университетами довольно сложно. Вот к такому образованию империя проявляла уже гораздо больше интереса. Иногда спонсировала, иногда вмешивалась в борьбу разных культурных моделей — ведь эти то ли университеты, то ли кружки, как правило, становились площадками для обсуждения богословских вопросов, к которым византийская власть была, прямо скажем, неравнодушна.

— Изменило ли христианство мотивацию учителя в византийской начальной школе?

—  Скорее нет, чем да. У нас нет никаких свидетельств, что учителя в массе своей испытывали какой-то особый пафос и рвались сеять в детские души «разумное, доброе, вечное». Они могли любить свою работу, добросовестно ее исполнять, но какого-то высшего призвания не чувствовали. К тому же и платили им сущие копейки, какой уж тут пафос... Пафос начинался выше, на уровне тех самых «кружков-университетов».

— Давайте из поздней античности перенесемся в Средние века. Существует устойчивый стереотип, что средневековая школа была жутким местом — не только из-за телесных наказаний, но и из-за примитивных методов преподавания, крайне низкого уровня получаемых знаний. Так ли это?

— И да, и нет. Действительно, это образование было довольно примитивным — но оно соответствовало уровню своей эпохи. Кроме того, нельзя говорить «вообще» — это получается «средняя температура по госпиталю». Естественно, многое зависело от места, от времени. Богатые родители, конечно же, могли дать своим отпрыскам лучшее образование, чем бедные. Как и сейчас, впрочем.

Что касается примитивных методов преподавания, то под ними чаще всего подразумевают механическое заучивание наизусть. А так ли уж оно плохо — это вопрос спорный. Ведь такое заучивание тоже развивает мышление, можно сказать, организует внутренний мир. Гуманисты в эпоху Возрождения, кстати, придавали большое значение мнемонике — умению запоминать большие объемы информации.

— А если говорить о древней Руси? Как изменились представления о древнерусской школе и древнерусском обществе после открытия новгородских берестяных грамот?

— Очень сильно изменились! Оказалось, древнерусское общество было грамотным, в нем были письменная культура, письменное общение — своего рода «берестяной интернет». Люди обменивались записочками, у каждого с собой был письменный прибор — прямо как сейчас мобильный телефон.

Другое дело, что эта письменная культура была присуща населению городов. В деревне для нее не было ни мотивации, ни, зачастую, объективной возможности. Там ведь нередко и священники были безграмотными. Сохранилось много жалоб — мол, священники у нас не в состоянии читать богослужебные книги.

Поэтому правильнее говорить не об общем уровне, а о разных «этажах» культуры. В городах она очень быстро поднималась до европейского уровня.

Учитель больше, чем учитель?

— Когда в России на рубеже XVIII–XIX веков стали возникать школы для детей крестьян, мастеровых и так далее, разве не было в народе каких-то сомнений и предрассудков: стоит ли, мол, учиться?

— Конечно, были! Прежде всего, потому, что тогда это было функционально ненужно. Школы воспринимались как барская забава. Какой-нибудь начитавшийся Руссо барин мог создать у себя в имении школу и лично учить крестьянских детей. Оттуда выходили грамотные люди — но их образование было невостребованным. Они так и оставались крестьянами: пахали землю, платили оброк. Для карьеры школьная учеба была бесполезной — вернее, ни о какой карьере тогда не было и речи.

Более того — подобное отношение к образованию было присуще и дворянам! Вспомним фонвизиновского «Недоросля». Вспомним, как Петр Первый отправлял дворянских отпрысков на учебу — это воспринималось как то, что их гонят чуть ли не на убой, матери рыдали, хотя образовательный ценз действительно требовался дворянам для карьеры.

— Почему же ситуация изменилась в XIX веке?

— Причина тому — очень серьезные изменения в культуре, в сознании высшего общества. Тема большая и сложная, но суть вот в чем: в Европе на рубеже XVII–XVIII веков меняются представление о воспитании. Возникает педагогика как наука. По сути, это гигантский просветительский проект: создать интеллектуальную элиту, которая будет тайно управлять обществом и вести его к прогрессу. Проект этот восходит еще к Фрэнсису Бэкону, далее им вдохновляются и другие светлые умы — тот же Ян Амос Коменский, отец всей новоевропейской педагогики. Потом — Вольтер, Руссо. Или, скажем, был альтернативный педагогический проект иезуитов, которые представляли себе желаемую элиту общества иначе, но применяли те же средства, те же приемы воспитания — и это были, как сейчас бы сказали, манипулятивные техники управления сознанием.

По сути, этот проект тоталитарный и совершенно несовместимый с христианством. Ведь одно дело, когда человек на исповеди сознательно и добровольно обнажает свою душу перед священником — и совсем другое, когда кто-то считает себя вправе лезть в нее и лепить согласно своим представлениям. Церковь человека либо воспитывает, либо образовывает — но не выращивает из него некоего небывалого «нового человека».

— Простите, а какая тут связь с изменившейся ситуацией в деле школьного образования?

— Связь прямая. Дело в том, что во второй половине XVIII века этот манипулятивный проект подвергся серьезным идеологическим изменениям благодаря Жану Жаку Руссо. Тот, споря с Вольтером, считал, что нужно не механически форматировать нового человека (подобно болванке на токарном станке), а выращивать его, то есть принимать таким, каков он есть, но культивировать его лучшие черты и пресекать худшие. Другими словами, педагог должен быть не столько «токарем», сколько «садовником». А отсюда закономерно вытекает идея, что необходимо всеобщее образование. Оно необходимо всем — и дворянам, и простонародью. Всех надо «окультуривать».

В России эти идеи горячо восприняли — и Екатерина Великая, и Новиков, и Бецкой. Постепенно мысль о необходимости массового образования укоренялась в умах российской элиты, и уже в XIX веке, после наполеоновских войн, вылилась в образовательные реформы. Направление этих реформ — отдельная тема, тут уже реализуется не столько «просвещенческий», сколько «государственный проект».

— Что это означает?

— Делается ставка на выращивание не спорщиков в модных салонах, а компетентных государственных служащих. Людей, преданных государству. Не интеллигенции, а интеллектуалов, говоря сегодняшним языком. То есть оказался нужен университет нового типа. Но для такого университета необходимы соответствующие студенты, а откуда взяться им? Следовательно, нужна средняя школа, отвечающая поставленным задачам. А именно: школа, которая, основываясь на античных ценностях, воспитывает в человеке разумность и гражданственность. Вдобавок — в ней есть христианская составляющая. То есть это та самая классическая гимназия, которую мы знаем по литературе XIX века.

Замечу, что этот педагогический проект — не русское изобретение. По сути, это немецкий проект, который Россия подхватила и с переменным успехом реализовывала.

Для нас в данном случае важно, что благодаря таким педагогическим реформам крайне возросла роль школьного учителя. Причем, опять же, не только в России, но и вообще в Европе. Вспомним известную фразу Бисмарка, что битву под Садовой (сыгравшую ключевую роль в объединении Германии) выиграл школьный учитель.

— Значит ли это, что в XIX веке российский учитель был крайне уважаемой фигурой?

— Вопрос сложный. С одной стороны, в большинстве дошедших до нас воспоминаний какой-то позитивной патетики я не припомню. Наоборот, общим местом стала критика школы — ее вспоминают как скучное время, когда скучными людьми навязывались какие-то скучные вещи. Тут можно упомянуть публицистику Успенского, Дорошевича, да и чеховского «Человека в футляре». Это что касается гимназического учителя.

С другой стороны, огромным уважением пользовался учитель сельский. Особенно с 60–70-х годов XIX века, когда возникло народничество и молодые люди, обуреваемые светлыми побуждениями, пошли преподавать в сельские школы. Плюс к тому же, отмена крепостного права создала возможность социальных лифтов для получивших образование крестьянских детей, то есть образование как таковое стало цениться.

— Примерно тогда от школьного учителя начали ждать, что он должен сеять «разумное, доброе, вечное»?

— Да, это началось именно тогда. В школы пришли люди с миссией, и миссия их не сводилась только к обучению детей грамоте. Учитель, особенно сельский, — это еще и моральный авторитет, и окно в другой мир, и народный заступник, и просветитель взрослых крестьян. Словом, перефразируя Евтушенко, «учитель в России больше, чем учитель».

Иными словами, разночинцы создали культ учителя. Революционная пропаганда, кстати, тоже работала на этот культ.

— И как долго он просуществовал?

— Очертить границы довольно сложно. В какой-то степени этот культ дошел и до наших дней. Но главное, что его подкосило, — это то, что в XX веке образование стало массовым и обязательным. А следовательно, и профессия учителя тоже стала массовой. Когда учителей требуются миллионы, то для общества становится очевидным, что лишь малая доля их — Учителя с большой буквы.

Но процесс развивался исподволь. В СССР как минимум до конца 1940-х годов авторитет учителя был весьма высок. Причин тому несколько. Во-первых, за спиной учителя стояло государство, учитель воспринимался как часть государственной машины. Во-вторых, учителя тогда были пусть и небогатыми людьми, но вовсе не нищими — их заработок был чуть больше, чем у большинства родителей их учеников. В-третьих, это были в значительной своей массе очень интеллигентные люди, получившие образование еще до революции. Я уж не говорю о том, что образование тогда крайне ценилось, оно реально открывало путь с социальных низов в элиту общества.

Но вот где-то уже в хрущевскую эпоху, на рубеже 1960-х годов, ситуация постепенно меняется. Образование превращается в массовую машину, классы по 45 человек, учитель в плане заработка ничуть уже не выделяется на общем фоне, да и образован значительно хуже, чем прежние учителя, — он ведь уже выпускник советского пединститута, а не дореволюционного университета. Школьное образование фактически становится механизмом штамповки человека. Отсюда — пренебрежительное отношение к учителю и со стороны учеников, и со стороны родителей.

Сегодня и завтра

— Ну а что же происходит с профессией учителя сейчас?

— Сейчас — это, обобщенно говоря, постсоветское время? Тут ситуация сложная. С одной стороны, в 90-е годы резко понизилась ценность образования в глазах большинства населения. Зачем учиться, если пределом мечтаний для многих стало место продавца в ларьке? Вспомните это время, когда массовой верой стали деньги — причем деньги быстрые и любой ценой. Не то что знания — но даже и «корочки» перестали цениться, тем более что их можно стало попросту купить. Все это влияло и на отношение к учительству. В учителе начали видеть «лузера», неудачника.

А с другой стороны — появились частные школы, лицеи и гимназии с очень высоким уровнем преподавания и высоким уровнем оплаты учительского труда. Учитель в таких школах вновь стал уважаем, фактически его начали воспринимать как представителя элиты.

К концу 90-х годов постепенно в обществе появилось понимание, что все-таки без образования никуда — серьезной карьеры не сделаешь, да и купленные «корочки» могут выйти боком. Конечно, это еще не светлая и бескорыстная тяга к знаниям, но, по крайней мере, не наплевательское отношение к школе. Учитель по-прежнему остается нищим и не слишком уважаемым, но хотя бы перестает восприниматься «лишним человеком». Да и образование, кстати, унифицируется. То, что в начале 90-х считается элитным образованием, к началу 2000-х таковым быть перестает.

Вообще в 2000-е годы, с одной стороны, несколько улучшается финансирование массовой школы, но, с другой, хуже становится школам элитным. Многие из них закрылись — и по экономическим причинам, и в силу чиновничьего произвола. Причем в первую очередь речь идет о школах хоть и платных, но доступных среднему классу. Кто-то до сих пор держится — например, православные гимназии, хотя им тоже приходится нелегко.

Так что, как видим, учительство по-прежнему остается хоть и необходимой, но не слишком уважаемой и не слишком оплачиваемой профессией.

— Не стоит, наверное, углубляться в вопрос «кто виноват». Задам другой классический вопрос: «что делать?». Как поднять престиж учительской профессии?

— Скажу совершенно банальную вещь: государство должно вкладывать в образование деньги, и деньги серьезные. Причем не в образование «вообще», а именно в оплату учительского труда. Учителя, который получает сто тысяч рублей, будут уважать больше, чем получающего десять. Причем надеяться, что в этой сфере сами собой заработают рыночные механизмы, — наивно.

Второе, что нужно сделать, — это пересмотреть содержание образования. Наша школа до сих пор воспроизводит образовательную модель XIX века, что уже становится неадекватным современному положению вещей. Я думаю, какие-то предметы вообще следовало бы убрать из школьной программы, какие-то сделать более функциональными и тем самым облегчить жизнь и ученикам, и учителям.

И третье — давайте перестанем мучить учителя бесконечными бумажками: планами, отчетами. Учитель сейчас работает не столько на учеников, сколько на бюрократов-проверяющих.

И, наконец, надо понять, что речь идет не только о спасении учителя — речь о спасении общества. Одно с другим взаимосвязано. Если мы не хотим развала всего и вся — то должны спасти учителя, должны сделать из него уважаемого человека и дать ему возможность заниматься подлинным образованием и воспитанием, а не фаршировкой мозгов.