…Недавно я получил «прописку» в социальной сети Facebook (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) и даже стал ее активным жителем. А перед началом Великого поста задумался — как правильнее поступить с этой деятельностью во время поста? Можно ли это общение, которое в последнее время все чаще сводится к политике и/или скандалам и провокациям, сделать хоть в чем-то другим, более соответствующим времени Великого поста, которое Пушкин назвал печальными днями, когда мы читаем молитву преподобного Ефрема Сирина?
Решение, которое я для себя принял, конечно, нельзя назвать универсальным. Но я почувствовал, что сейчас нужно сделать именно так: первую неделю поста я попробую вместе с моими фейсбучными друзьями прочитать книгу, которая очень важна для меня и которую я стараюсь постом перечитывать всегда — «Исповедь» Блаженного Августина.
«Исповедь» всегда была для меня примером подлинного евангельского христианства, примером по-настоящему живого и животворящего слова. Ведь когда читаешь, например, послания апостола Павла, то начинаешь так глубоко понимать, что такое Предание и что такое жизнь Церкви, именно потому, что это абсолютно живые, выстраданные тексты, связанные с разными самыми обычными сферами нашей жизни. Вот Апостол говорит: Пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем. Берегитесь однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных. <…> И потому, если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего (1 Кор 8:8–13). И это абсолютно жизненная, конкретная ситуация, понятная каждому человеку и сегодня, через двадцать веков после возникновения христианства. Казалось бы, речь идет о совершенной мелочи. Однако апостол Павел глубоко чувствует эти «мелочи», и видно, насколько продуманно он все это воспринимает и насколько серьезно переживает. Текст его посланий словно бы соткан из жизненной ткани, он совершенно реалистичен — и именно поэтому столь существенен для нас. И блаженный Августин в «Исповеди», как мне кажется, идет тем же путем, что и апостол Павел.
В этом тексте, написанном в самом конце IV века, в каждой строчке бьется сердце человека, который мог бы повторить вслед за Достоевским… точнее, наоборот, это скорее уж Достоевский потом совсем по-августиновски скажет: моя осанна через большое горнило сомнений прошла. Для Августина Бог — не отвлеченная идея, не книжная категория. Он пишет о Нем как о том, что связано с каждым его жизненным шагом, с каждой его мыслью, с каждым чувством. Ницше, по-моему, смеялся: вот Августин подростком залез в чужой сад, украл груши, а потом восемь страниц про это пишет — уж очень это, мол, фальшиво. Мне же странным кажется другое: как же ужасно то, что Ницше, человек точно неглупый, не понял, о чем пишет Августин сразу после рассказа об этом незначительном для философа эпизоде: «Я любил падение свое; не то, что побуждало меня к падению; самое падение свое любил я». Ведь Августин говорит, что в разных преступлениях есть некое удовольствие, к которому человек стремится, совершая тот или иной проступок, а он украл груши, которые и не нужны-то ему были, совершив грех ради греха, преступление ради преступления — это очень глубокое и тонкое рассуждение о человеческой натуре.
Когда Августин пишет о Боге: «Он не медлил, а устремился к нам, крича словами, делами, смертью, жизнью, сошествием, восшествием крича нам вернуться к Нему», то в этом нет какой-то пустой эмоции и фальши, это голос живого человека, без всякой рисовки и самолюбования. Августин очень по-настоящему, по-евангельски говорит о вере, о Боге и говорит очень простым и очень понятным языком. И при этом чуть ли не из каждой страницы «Исповеди» можно собрать небольшую книжку афоризмов. «Он ушел с глаз наших, чтобы мы вернулись в сердце наше и нашли бы Его» — это действительно текст человека, который не просто читал Евангелие и размышлял над ним, но это Евангелие прожил, у которого оно вошло в плоть и кровь его жизни.
Я постоянно вспоминаю Достоевского, когда читаю Августина. Однажды мой учитель, Юрий Павлович Вяземский, сказал, что если представить себе наследие Достоевского как некий дом, то «Мастер и Маргарита» М. Булгакова и вообще все его творчество будет лишь одной комнатой в этом доме; да, замечательной и красивой, но только одной. В каком-то смысле так можно сказать и о самом Достоевском: если то, о чем писал Августин, — это дом, то Достоевский — это тоже лишь одна комната в доме Августина (и речь, здесь, разумеется, совсем не о художественной ценности творчества). В «Исповеди» есть строки и страницы, после которых трудно не воскликнуть — да весь Достоевский из этого вышел! К стыду своему не знаю, был ли знаком Достоевский с текстом Августина, но связь их для меня очевидна. «Подросток» Достоевского начинается с фразы о том, что нужно быть слишком подло влюбленным в самого себя, чтобы без стыда писать о себе. Вот Достоевский (точнее, разумеется, его юный герой на некотором жизненном этапе, но Федор Михайлович его как минимум понимает) не считает, что можно без стыда писать о себе, а Августин не понимает, как вообще можно писать о себе. Ведь главный парадокс и подлинная глубина «Исповеди» — в том, что он, как точно заметил один из современных исследователей творчества Августина, пишет о себе, но не о себе он пишет. Как Евангелие написано о конкретных людях и при этом для каждого человека и на все времена так и «Исповедь» — текст, который важен для человека, ищущего Бога и сегодня, в XXI веке.
…Самое удивительное для меня было то, как мои друзья из Facebook (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)’а реагировали на цитаты из Августина, которые я помещал на своей страничке. Да, откликнулись, естественно, не все, но те, кто откликнулся, сделали это не просто «лайком», то есть отметкой «нравится», а написали в ответ какие-то свои размышления о строках «Исповеди».
Это, мне кажется, очень важно. Но еще более важным и показательным для меня стал другой факт. Когда я, в нарушение собственного правила, решился написать какую-то мысль от себя, то друзья меня тут же пожурили: нет, мол, давай уж лучше из Августина. А я согласен — так-то лучше будет.
