В последние годы разговор об этом поэте зримо вышел за пределы того сообщества, в котором Александр Сопровский всегда был, что называется, величиной постоянной: соратником, соучастником, другом. И еще, по слову апостола Павла — вдумчивым, страстным совопросником века сего.
Нынче же, в просвещенных читательских кругах, среди любителей подлинной поэзии и тех, кому дорога ее современная история, Сопровский — камертон и легенда. Вместе с несколькими друзьями, теперь известными стихотворцами, он создал в середине 70-х годов литературную группу «Московское время», где не слагали никаких манифестов, но зато существовала «непредвзятая вкусовая общность, обусловленная тесными творческими и дружескими связями», где вместе отмечали день Пушкинского лицея и, собираясь, читали вслух стихи друг друга.
За публикации на Западе в 1982 году Александр Сопровский был отчислен с последнего курса университета, печатался в самиздате, по рукам ходила его блистательная работа «О книге Иова» — не утратившая своего значения и сегодня. Он нелепо погиб под колесами ночного автомобиля зимой 1990 года. Было ему тогда всего 37 лет. Но свою эпоху он обогнал давно.
Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».
После смерти о нем писали как об «одном из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения» (Наум Коржавин). Разбирая философские работы Сопровского, мыслитель Григорий Померанц сразу отметил поразившую его духовную зрелость молодого автора: «Она никак не вязалась с живым Сашей Сопровским... В такие ранние годы! Какой-то внезапный прорыв, впадение в глубину, почти как во сне; в глубину, которую освоить — на которой жить — удается не скоро и не всем; до конца — одному на целый век».
...Я знаю что Александр Александрович Сопровский был человеком несравненного достоинства, очень цельной и весьма разнообразной личностью, горячим христианином. Чувствую, как скучают по нему друзья, горюю, что сам никогда его не видел. И завидую тем, кто откроет его для себя впервые, как когда-то открыл его и я: душа к душе.
***
Согреет лето звезды над землей.
Тяжелый пар вдохнут кусты сирени.
Пора уйти в халтуру с головой
Наперекор брезгливости и лени.
Над всей землей сияют небеса.
В товарняках — коленца перебранки.
Уже по темным насыпям роса
Поит траву и моет полустанки.
И будет плохо, что ни говори,
Бездомным, заключенным и солдатам,
Когда повеет холодом зари
На мир ночной, обласканный закатом.
В неволе у бессовестных бумаг,
Истраченных раденьем человечьим,
Я захочу молиться — просто так -
За тех, кому сейчас укрыться нечем...
1975
***
Я из земли, где все иначе,
Где всякий занят не собой,
Но вместе все верны задаче:
Разделаться с родной землей.
И город мой — его порядки,
Народ, дома, листва, дожди -
Так отпечатан на сетчатке,
Будто наколот на груди.
Чужой по языку и с виду,
Когда-нибудь, Бог даст, я сам,
Ловя гортанью воздух, выйду
Другим навстречу площадям.
Тогда вспорхнет — как будто птица,
Как бы над жертвенником дым —
Надежда жить и объясниться
По чести с племенем чужим.
Но я боюсь за строчки эти,
За каждый выдох или стих.
Само текущее столетье
На вес оценивает их.
А мне судьба всегда грозила,
Что дом построен на песке,
Где все, что нажито и мило,
Уже висит на волоске,
И впору сбыться тайной боли,
Сердцебиениям и снам -
Но никогда Господней воли
Размаха не измерить нам.
И только свет Его заката
Предгрозового вдалеке -
И сладко так, и страшновато
Забыться сном в Его руке.
1984
***
В. Санчуку
Небо, накренившееся мглисто.
Синевы бездонная дыра.
Гонит облака, сшибает листья
Ветер, разыгравшийся с утра.
Есть у Бога славная погода:
Дважды за год, к лету и к зиме,
Ветер от восхода до восхода
Так хозяйничает на земле.
Чистка мира, перемена флага,
Чутких ожидании полоса.
Резко вниз идет излом оврага.
Кверху улетают небеса.
Дальше, над бескрайними холмами,
В золотом сечении земли,
Вспыхнув осиянными краями,
Облака щербатые прошли.
Никогда я не был пейзажистом.
Но сегодня выйди со двора -
Гонит облака на небе мглистом
Ветер, разыгравшийся с утра.
Дай же воли солнечному полдню,
Дай же ветру разгуляться всласть.
Всем дай Бог, кого люблю и помню,
Перезимовать и не пропасть.
1984
***
Юность самолюбива.
Молодость вольнолюбива.
Зрелость жизнелюбива.
Что еще впереди?
Только любви по горло.
Вот оно как подперло.
Сердце стучит упорно
Птицею взаперти.
Мне говорят: голод,
Холод и Божии молот,
Мир, говорят, расколот,
И на брата — брат.
Все это мне знакомо.
Я не боюсь погрома.
Я у себя дома. Пусть говорят.
Снова с утра лило здесь.
Дом посреди болотец.
Рядом журавль-колодец
Поднял подобья рук.
Мне — мои годовщины.
Дочке — лепить из глины.
Ветру — простор равнины.
Птицам — лететь на юг.
1989
***
Спой мне песенку, что ли, — а лучше
Помолчим ни о чем — ни о чем.
Облака собираются в тучи.
Дальний выхлоп — а может, и гром.
Ничего, что нам плохо живется.
Хорошо, что живется пока.
Будто ангельские полководцы,
Светлым строем летят облака.
Демократы со следственным стажем
Нас еще позовут на допрос.
Где мы были — понятно, не скажем.
А что делали — то и сбылось.
1990
