Известный музыкант, основатель группы «Воскресение», автор гимна потерянной советской молодежи 70-х «Кто виноват?» Алексей Романов и по сей день дает концерты, активно отвечает фанатам в различных интернет-форумах, философствует о бренности мироздания, смысле творчества и невыносимой тяжести бытия. «Но я не сдамся, я — солдат вселенной в мировой войне добра и зла», — меланхолично пел в 1977 году поэт, еще не будучи легендарным. Сегодня его слушатели пишут ему о том, что, придя в храм, «воцерковляясь», они другими глазами смотрят на его песни, находят в них что-то скрытое от «непосвященных». О вдохновении, душе и внутренней улыбке — наш разговор с Алексеем.
— Верующий человек в названии вашей группы видит вполне определенный смысл. Так и задумывалось?
— Нет. На самом деле Юрий Ильченко — ленинградский музыкант, который придумал название, подразумевал лишь день недели, никакого библейского смысла не вкладывал. И писалось название соответственно — «Воскресенье».
Однажды приятель нам рассказал, что существует некий «черный список» ансамблей, не рекомендованных к публичным выступлениям. В нем в том числе есть и наша группа — за «церковное» название. Вот тогда-то мы и решили, что нас «назначили героями», и стали настойчиво именоваться через «и».
— Было ли что-либо символическое в судьбе группы или судьбах музыкантов?
— Безусловно. Группа за свою историю претерпела не одно возрождение. Одно из воссоединений произошло в 1994 году, и первый концерт мы дали уже в воссозданном, то есть «старом новом» составе — Андрей Сапунов, Михаил Шевяков, Евгений Маргулис, Алексей Макаревич и я. Концерт был в Санкт-Петербурге, на Пасху, 1 мая. Как вы лодку назовете, так она и поплывет…
— А на чем был основан ваш успех у поколений 60-х и 70-х годов? Многие музыкальные критики связывают успех группы «Воскресение» с глубокими текстами. Вы как автор стихов согласны с этим мнением?
— Если я что-либо такое про себя скажу или подумаю, это будет очень тревожный симптом.
Успех, разумеется, очень повлиял на выбор дальнейшей деятельности, но когда мы начинали, думали не о карьере, а всего лишь хотели заниматься музыкой, той самой, от которой еще в конце 50-х сходила с ума вся планета.
— Куда уходит корнями музыкальная составляющая песен группы «Воскресение»? Где берет свое происхождение?
— Музыка не приходит из ниоткуда, она все время вокруг нас. Одаренный человек — это особая восприимчивость, способность остро чувствовать, запоминать и складывать образы. Мои первые впечатления — радиоточка, висевшая в каждом доме, передававшая первую программу Всесоюзного радио. Музыка народов СССР, колхозные песни, романсы и огромное количество шлака. Потом вдруг произошла мощная глобальная революция — рок-н-ролл. Первые аккорды на гитаре я подсмотрел у Юрия Никулина в фильме «Операция Ы…». Через год уже снимал на слух музыку «Битлз».
— «Есть, значит, правда, она в одиночестве, вечная правда, а в ней красота». Пытаются ли сегодняшние ваши поклонники расшифровывать смысл фирменных романовских оборотов?
— М-да, сморожу, бывает, нечто высокопарное, а после сам думаю — не пижонство ли это?
Надеюсь, наши почитатели не глупее нас, впрочем, почти ничего о них не знаю…
Группа "Воскресение". Нью-Йорк, 2000 г.
Друзьям
Мне грустно видеть, как уходят годы,
Мне больно видеть, что моих друзей
Так рано старят мелкие невзгоды…
Беда стареть, не делаясь мудрей.
Какими были мы с тобой когда-то,
Завидовали тем, кто старше нас.
Как много мы с тобой с тех пор забыли,
Раскаянье придет, всему свой час.
Прости, мой друг, я так же слаб, как ты.
Я с детства был помолвлен с неудачей.
Остались наши светлые мечты
На чердаке забытой летней дачи.
Я сам переживу свои печали,
С друзьями стану радости делить.
Как мало мы друзьям своим сказали,
Так много успевая говорить...
— Быть поэтом — это особое состояние души?
— Да, наверное. Первоначально это все-таки особое состояние сознания, заставляющее создать колесико или мотивчик, который, как маленький водоворот, не отпускает, сосредоточивает на себе все внимание. А потом идея превращается в нечто связное: неважно — короткое или длинное, но всегда обусловленное ритмом.
Всем детям нравится сочинять стишки. Где-то до десяти-одиннадцати лет я мог болтать в рифму бесконечно. Это и стихами не назовешь, просто такое «пум-пурум-пурум», как у Винни-Пуха. Подростком начал почитывать Есенина, вначале ради блатных мотивов, а потом оценил простую красоту народных, хотя в принципе хулиганских, песен. А уж там все есть: и о Родине, и о страсти, и о страданиях. Очень сильно повлиял на меня Маяковский. До поры до времени я воспринимал его формально, а потом какая-то гражданская, «некрасовская» нота внутри зазвучала. К тому времени, когда я начал свою писанину показывать друзьям или приделывать ее к песням, у меня возникло понимание, что существует пошлость, банальность, заимствования, самоповторы, и чтобы это отслеживать, нужно много читать.
Для меня выучить длинную поэму практически немыслимо. Легче всего запоминаются четыре строфы на одной странице, это как раз и есть самая удобная форма для песни. Если можешь сказать коротко — не говори длинно. Принцип Оккама трактует это так: «Не нужно множить сущности без необходимости». А еще запомнилось из Козьмы Пруткова: «Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану». Но вот куда деваться, если прет и прет? Ведь входишь, бывает, в раж! Значит, надо писать. Однажды мне дали мудрый совет, но, к сожалению, поздно: «Пиши все, что пишется. В один прекрасный момент окажется, что ты уже все написал. Пусть будет много — потом выберешь. Пройдет время — ты научишься быть редактором, критиком, и, если повезет, составишь приличную книжку»… Издашь ее при жизни, получишь миллиард, уедешь на
Фиджи, купишь себе пони, будешь разводить там кур, свиней, играть на гитаре под пальмой, не будешь носить никакой одежды ... Во я размечтался!
— Это вы про счастье?
— Нет. Вот чужое определение «счастья», но мне оно кажется наиболее емким:
Вздохнули листья. В деревянных жилах
Вода закапала. Квадратное окошко
Над светлою землею распахнулось,
И все, кто были в башенке, сошлись
Взглянуть на небо, полное сиянья.
И мы стояли тоже у окна.
Была жена в своем весеннем платье.
И мальчик на руках ее сидел,
Весь розовый и голый, и смеялся,
И, полный безмятежной чистоты,
Смотрел на небо, где сияло солнце.
А там, внизу, деревья, звери, птицы,
Большие, сильные, мохнатые, живые,
Сошлись в кружок и на больших гитарах,
На дудочках, на скрипках, на волынках
Вдруг заиграли утреннюю песню,
Встречая нас. И все кругом запело.
И все кругом запело так, что козлик
И тот пошел скакать вокруг амбара,
И понял я в то золотое утро,
Что счастье человечества — бессмертно.
(Николай Заболоцкий)
Я когда Заболоцкого открыл для себя, у меня что-то в голове перевернулось, увидел совершенно новый мир, новую для себя технику стихосложения.
— А как Вы могли бы определить слово «вдохновение»?
— О вдохновении нудно и пространно рассуждают дилетанты вроде меня.
А вот профессионал Петр Ильич Чайковский в письме Надежде Филаретовне фон Мекк написал: «Если б то состояние души артиста, которое называется вдохновением, продолжалось бы беспрерывно, нельзя было бы и одного дня прожить». И еще: «Вдохновение — это такой гость, который не всегда является на первый зов. Между тем работать нужно всегда. Настоящий честныйартист не может сидеть сложа руки под предлогом, что он «сейчас не расположен». Если ждать расположения и ничего не предпринимать, то легко впасть в лень и апатию. Нужно терпеть и верить, и вдохновение неминуемо явится тому, кто сумел победить свое «нерасположение».
У Михаила Козакова я подслушал, что «вдохновение — это бабочка, села тебе на голову, посидела-посидела и улетела, когда захотела».
Для меня вдохновение — это добавление частички собственной души в процессе создания любых вещей. Не имеет значения, с чем ты работаешь — с колебаниями воздуха, деревом или мрамором, — ценность произведения искусства нематериальна.
— Одна из главных черт так называемого русского рока — поиск смысла жизни, устремленность к чему-то более высокому, чем просто «жизнь от зарплаты до зарплаты». Это очень близко к традиционному для русской культуры богоискательству. Откуда оно взялось у советских рок-музыкантов, выросших в условиях жесткой атеистической пропаганды?
— Музыкальных училищ было довольно много, и в них учились талантливые ребята, они тоже слушали лихую западную музыку, в том числе джаз и рок, работали потом в эстрадных ансамблях. При этом репертуар был исключительно в рамках правящей идеологии. Служили, можно сказать.
Но у пропаганды есть одно ехидное свойство — она провоцирует инакомыслие.
Заметьте, авторы-исполнители, которых сейчас относят к «русскому року»,— все до единого самоучки, и уровень подготовки на стадии восхождения к популярности был у них практически никакой. И, конечно, внутри нашего общества существовала потребность в живом слове, ведь много лет в нас культивировалось «поэт в России больше чем поэт».
В принципе-то западные кумиры тех лет играли себе примитивную танцевальную американскую музыку, и песенки «битлов», особенно ранние, — почти все про «обними меня», «бесамэ мучо». Других тем, оказывается, и не было! А для нас это было своего рода посланием. Мы тогда искали там «знамений небесных» за скудостью бытия.
— На Ваш взгляд, сохранился ли богоискательский вектор в творчестве современных рок-групп?
— Я не знаю предмета. Если вы о том, что по радио, по телевизору, то все это совершенно не в ту степь. Это нормальная эстрада, и я ничего не имею против, если поют о девчонках, о природе. Никто никого не заставляет пока расписаться кровью и жить в одном бараке. Быть богоискателем для рок-музыканта — это не священная обязанность, не поиски Грааля, а всего-навсего хобби, которое для некоторых перерастает в профессию. А профессиональный проповедник — это нечто совсем иное.
И об этом рассуждать тоже не моего ума дело.
Группа "СВ". Конец 1980-х гг.
Солдат вселенной
Я привык бродить один
И смотреть в чужие окна,
В суете немых картин
Отражаться в мокрых стеклах,
Мне хотелось бы узнать
Что вас ждет, и что тревожит
Ваши сны… Но вот опять
приходит ночь, и день напрасно прожит.
Мы устали от потерь,
А находим слишком редко.
Мы скитались, а теперь
Мы живем в хрустальных клетках.
И теперь чужая радость
Не осушит наших слез
И нам осталось
Только ждать, какая малость,
Ждать того, кто не придет.
Трудно ждать себе не веря,
Все стерпеть еще труднее.
Зажгите свет, откройте двери,
Быть может мы еще успеем!
Быть может мы еще услышим,
Грохот льдин в реке… И я из дома вышел,
И увидел: я — один. И только
Снег на крышах.
И я бежал из ледяного плена,
Слишком мало на земле тепла,
Но я не сдался: я — солдат вселенной,
В мировой войне добра и зла.
И грянул бой на целый белый свет
И через миг земля очнулась ото сна!
А на земле, как всегда,
То зима, то весна...
— Были ли у Вас в роду проповедники?
— В роду у меня ни священнослужителей, ни монахов не было. Многие из моих приятелей пытались жить на Валааме послушниками и монахами. Мало у кого получилось. Один отец Герман (Рябцев) держался, сбегал, его опять принимали. Сейчас он регент хора на Валаамском подворье в Москве. Он очень талантливый музыкант, очень милый человек. Я его очень люблю.
— Как Вы пришли к вере в Бога?
— Прабабушка Елизавета была верующая. Она родилась в середине ХIХ века, и у нее была финифтевая иконка в изголовье кровати. Но я об этом не имел ни малейшего понятия, потому что, когда она умерла, мне было года два. Следующий контакт произошел, когда я с огромным удовольствием срисовывал отцовские этюды, в том числе и церковнославянский шрифт. Он — архитектор, художник, и на курсах повышения квалификации копировал древние иконы, приносил эти работы домой. Я рисовал по памяти, на уроках, чтобы развлечься, и это попалось на глаза учительнице. Родителей вызвали в школу, провели идеологическую беседу. В результате мне накупили антирелигиозных брошюр, в которых было много интересного, и в пионерском возрасте я уже знал молитву «Отче наш». Очередное прикосновение было в 1971 году, — вышла рок-опера «Иисус Христос — суперзвезда», в Москве появились записи и ксерокопии текстов. С английским языком вне рамок учебного курса — полная засада. Поэтому следующим шагом было желание достать где-нибудь Евангелие и ознакомиться с событиями из Нового Завета, чтобы понять содержание оперы. Если б эту книгу кто-нибудь из начальства у тебя обнаружил, то могли быть серьезные неприятности. Поэтому Евангелие оборачивали в «Комсомольскую правду». Все, что было связано с религией, моим друзьям было тоже очень интересно. В тот момент мы чувствовали себя партизанами, как древние катакомбные христиане!
Несколько лет ушло на увлечение восточной эзотерикой, потом само как-то схлынуло.
В 33 года я крестился благодаря Камилю Челаеву. Замечательный музыкант, он тогда работал в Ленкоме и служил регентом в Болгарском подворье на Таганке. Мы с ним довольно плотно общались, а я к тому времени исчерпал все свои экзотические поиски и закономерно, как мне кажется, обратился к Православию. Камиль привел меня в храм и помог креститься.
Алексей Романов в ДК "Меридиан". 1998 г.
Все сначала
Я во что-то верил и чего-то ждал
В толчее бессмысленных дней,
Только я устал, только я не стал
Ни богаче, ни умней.
Я менял любовь на любовь,
Я искал добра от добра,
Только вижу теперь —
Все напрасно.
А когда-то был целым миром двор,
Был полон тайн чердак.
Семь тысяч дней прошло с тех пор,
Я не заметил как.
Видно что-то пора менять,
Только что — не могу понять.
Обещали мне — все впереди,
Как знать...
И казалось мне, без моих идей
Мир не сможет прожить и дня,
Оказалось, в мире полно людей,
И все умней меня.
Отчего же за столько лет
Так лениво меняется свет,
И бредут мудрецы за дураками
След в след.
И я хотел познать добро и зло,
Чтоб отличить добро от зла,
Мне повезло — я смог понять,
Как труден шаг от слов к делам.
И как глупо рубить с плеча,
И как просто быть правым в речах,
И как страшно бывает начать
Все сначала…
— Что нужно «звезде», чтобы оставаться порядочным человеком в современном мире?
— Ой!.. Если кто-то начнет напористо заявлять вслух, что он порядочный, то я с таким, наверное, не стану общаться. Как-то пытался для себя выяснить значение слова «совесть». Оказалось, все очень просто: «со-весть», — если все, что ты делаешь — будто на виду и все, что ты думаешь, видно насквозь, значит у тебя работает совесть. Ты словно прозрачный и невозможно от окружающих ничего скрыть. А оставаться порядочным — это либо следовать кодексу морали, либо жить по совести. Даже находясь в состоянии компромисса, что часто бывает, главное — не увлекаться той самой гордыней, анализировать внутренний мир, чтобы он не превратился во внешнюю войну. Типа, вот — я такой великий, меня никто не понимает, одни гады кругом...
Чтобы не стать сволочью, неплохо бы за собой понаблюдать, потому что заносит всех. Но некоторых заносит так высоко, что им даже падать не придется. Любой из них там так и останется на этой своей пирамиде — один-единственный, неповторимый и самый крутой. На одних вершинках тепло, на других — холодно, и всегда одиноко. Нет, я больше не буду в эти вещи лезть…
— На пятидесятилетии группы «Воскресение» Андрей Макаревич сказал, что Вы — единственный русский музыкант из современников, кто всю жизнь молился со сцены. Как Вы думаете, можно ли молиться в песне?
— Нет, потому что песня отличается от молитвы. Молитва должна пройти серьезную редактуру временем и святыми отцами. Ну, уж если совсем прижмет, наверное, можно и своими словами просить, а там уж как Бог даст… Мне одно время казалось, что если я, сочиняя текст, буду думать о Боге, то это будет правильно. Я этому научился у Рабиндраната Тагора. Когда читаешь его любовные стихи, то понимаешь, почему он обращается к своей возлюбленной со всей душевной наивностью, чистотой и искренностью, без задних мыслей, раскрыв себя целиком. Потому что он обращается к божеству.
У меня тексты достаточно простые, я бы даже сказал, примитивные. Я лишь формально пытаюсь причесывать слова ради смысла, ритма, созвучий. Ну и для основной канвы неприемлемы грязные, похабные, порочные настроения. Меня могут оттуда, сверху, услышать, поэтому на всякий случай о пьянстве и похоти петь не буду. Хотя в жизни все это существует.
Научи меня жить
Научи меня жить,
Научи меня что-нибудь делать,
Сочтены мои ночи, и дни, словно сны, коротки,
А то, что любит сквозь сон,
То, что дышит от имени тела, —
Это только тень на горячем песке
У ленивой реки.
Научи меня, что выбирать
Между черным и белым,
Чтоб чужое добро на твое и мое не делить.
Но дай мне лезвие мысли
Вонзить между частью и целым
И укажи мне высокую цель,
Научи меня жить.
Привяжи мне бумажные крылья,
Свободу и совесть.
Не оставь меня в бурю, и в штиль
Упаси от беды.
За то, что было и будет,
И чем, наконец, успокоюсь,
Дай мне душу — в ладонях с водой
Отраженье звезды.
А то, что нажито, прожито — прах,
Ни о чем не жалею.
Что прошло по колено во лжи,
Что по горло в тоске...
Научи меня заново,
Я ничего не умею.
А то, что есть у меня, —
Это тень на горячем песке,
У ленивой реки.
— Что вы называете внутренней улыбкой?
— Это и просто и сложно одновременно. Каждое утро, просыпаясь, нужно пробовать внутри себя улыбнуться. Прежде, чем что-нибудь сказать. Худо, если день начинается с ругательства. Может случиться все что угодно. Не успев продрать глаза, идешь в туалет, а воды нет никакой. Вырываются матерные слова. И потом весь день кувырком: пару раз тебя обхамят, домой вернешься удрученный и с подвернутой ногой, сам кого-нибудь обидишь невзначай и все в том же духе до глубокой ночи, и следующее утро тоже может оказаться отравленным… В общем, если ты утром встал и улыбнулся, то весь день ты как будто в чистом белье и из-под душа.
— А не проще начинать утро с молитвы?
— Для меня это совсем не просто.
— Как Вы понимаете призыв апостола Павла: «Всегда радуйтесь»?
— Не знаю, что сказать. Присоединяюсь к апостолу.
— Знаю, Вы увлекаетесь фотографией …
— Все началось с того, что мне на пятидесятилетие подарили цифровой фотоаппарат, и у меня не было другого выхода как начать им пользоваться. Цифровые фотографии легко редактировать и ими просто делиться с друзьями. Еще одно огромное преимущество: чтобы оценить результат, не надо сидеть при красном свете, вдыхая ядовитые серные пары. Я этим колдовством в детстве увлекался…
А дальше пошло и поехало: камера медленная — значит надо купить «зеркалочку». Объектив не нравится — коплю на новый.
И вдруг возникла идея сделать «Исто-рический путеводитель по Иерусалиму». Подруга моей жены занимается издательской деятельностью, у нее к тому времени уже была достаточно обширная искусствоведческая библиотека на электронных носителях. Мы присоединили к концертам в Израиле дополнительную недельку, ехали в командировку с готовым сценарием, обошли, кажется, весь Иерусалим и отсняли все, что требовалось. Через некоторое время так же, по списку, составленному историком, мы собрали неплохой материал по Риму и по византийским мозаикам*.
— Ездили ли вы по святым местам как паломник?
— Как паломник — нет, только как турист. Моя первая поездка за границу случилась, когда мне стукнуло 40 лет. Я тогда угодил прямо в Иерусалим с культурной миссией московской мэрии по приглашению Стаса Намина. От рокерской братии были «ДДТ», «Алиса» и я. Все свободное время я бродил по старому городу и, наверное, был настолько ошеломлен, что стал невидим, — куда угодно заходил в шортах и в майке-безрукавке…
Уже в следующей поездке полицейские мне делали замечания: «Чувак, в таком виде туда нельзя!» Тоже чудо, наверное. А когда в Москву вернулся, несколько дней ходил, земли не касаясь. Это одна из особенностей Иерусалима: там очень много людей сходят с ума от радости.
— Что для вас самое сложное в вере?
— Сама вера. Это, кажется, у Чехова: деревенский батюшка, когда шел на молебен о дожде, обязательно брал с собой зонтик.
Я ни разу за морем не был
Я ни разу за морем не был,
Сердце тешит привычная мысль —
Там такое же синее небо,
И такая же сложная жизнь.
Может, там веселей и богаче,
Ярче краски и лето теплей.
Только так же от боли там плачут,
Так же в муках рожают детей.
Может, я не совсем понимаю
Явной выгоды тайных измен.
Отчего-то я чаще теряю,
Ничего не имея взамен.
За какими же новыми благами,
Вольным — воля, спасенному — рай,
Все бегут, притворяясь бродягами,
Пилигримы в неведомый край.
Что задумано, сделано, пройдено,
Бросишь все, ни о чем не скорбя.
Только где-то кончается Родина,
Если Родина есть у тебя.
Оглянись на прощанье, и — вот она
Под ногами, чужая земля.
То ли птицы летят перелетные,
То ли крысы бегут с корабля.
* Диск вышел только один — «Иерусалим, исторический путеводитель». Астрамедиа, 2007. — Ред.
Беседовал Илья Шапиро.
