На телеканале «Спас» вышел сороковой выпуск «Парсуны» — авторской программы председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главного редактора журнала «Фома» Владимира Легойды.
Гость программы актриса и режиссёр Надежда Михалкова.
Здравствуйте, уважаемые друзья! Мы продолжаем писать парсуны наших современников. И сегодня у нас в гостях Надежда Михалкова, Надежда Никитична.
Здрасьте, здрасьте.
Здрасьте. У нас пять частей в программе, я вас предупреждал: вера, надежда, терпение, прощение, любовь; это связано с окончанием молитвы Оптинских старцев. У нас есть замечательная, моя любимая опция — вопрос гостя ведущему, которой, как правило, никто не пользуется. Но прежде чем мы перейдем к первой части, я хочу Вас попросить по традиции нашей программы ну не то чтобы представиться — сказать о себе то, что Вы считаете сегодня про себя самым главным.
Я Надя, я дочь, мать, сестра и надеюсь, что стараюсь быть хорошим человеком.
ВЕРА
Согласно летописям, в пятилетнем возрасте Вы сказали, что самое трудное — это молиться Богу, Вы помните это?
Да, но это такая, в общем-то, папина больше история, чем моя, по поводу его воспитания, потому что с детства…
Нет, ну Вы помните, что говорили эту фразу?
Да, конечно, это был перфоманс такой, представление, потому что папа говорил: «Надя, что самое сложное?»
А, то есть это было подготовлено?
Это было подготовлено, да.
Сейчас мы выведем на чистую воду много.
Да, сейчас я Вам все расскажу.
Да, а Вы почему так говорили?
Ну, это больше папино, конечно, воспитание. Это его, наверное, подготовка меня к дальнейшему пути.
Ага.
С каждым годом я все больше и больше понимаю, почему он, в общем-то, давал такую установку, но там было еще продолжение.
Да, но давайте про продолжение мы поговорим потом.
Хорошо.
И, собственно, заметьте — про папу Вы сами начали, это не моя была идея.
Ну просто все дороги ведут к нему.
Ведут к летописи. А скажите, пожалуйста, а вот сейчас Вы как бы ответили на этот вопрос?
Точно так же.
Точно так же? А почему? Почему это самое трудное?
Потому что это неуловимое… это какое-то ощущение, которое может тебя привести и в какое- то состояние эйфории и благодати и при этом в другую же секунду просто совершенно, как тебе кажется, уничтожить, разочаровать и повернуть тебя спиной к вот этой надежде и вере в то, что тебе казалось, что вот Господь тебе показывал именно этот путь. Поэтому вера — это самое сложное, да. Верить и молиться Богу — это одно из самых сложных, наверное, самое сложное, да.
А вот у вас сейчас Нине семь, а Ване пять. А как вы думаете… а Вы с ними не репетировали еще ответы, нет?
Они вообще просто…
Не поддаются режиссуре?
Нет, никак, воспитанию никакому.
А есть ли у Вас версия, как бы они ответили на эти вопросы?
Я думаю, что самое сложное для них — это слушаться маму.
Слушаться маму, да?
Поскольку если бы я так ответила при папе, я бы сразу бы улетела в какой-нибудь угол. Ну вот, или слушаться маму или папу, неважно, потому что у нас немножко другое все-таки было воспитание. Но они — да, слушаться маму, я думаю.
А вот, возвращаясь к Вашему ответу, — Вы сказали, что сейчас Вы ответили бы точно так же. А как Вы думаете, были у Вас в жизни периоды, когда Вы ответили бы по-другому? Или это вот такая некая совершенно неизменная, через всю Вашу жизнь прошедшая такая тема — что это самое сложное?
Нет, не было других периодов.
Не было? Я знаете почему спрашиваю — вот есть такое общее мнение, что дети, которые вырастают, скажем так, с религиозным воспитанием, (ну все-таки Вы с детства, с верой ваша жизнь связана, ну раз уже вы в пять лет так отвечали) то когда вот наступает этот знаменитый проблемный подростковый возраст, то дети этот протест могут обратить в том числе вот на Церковь. У вас ничего не было подобного?
У меня было.
Было?
У меня был такой период, но это же и есть тоже самое сложное, потому что в любой момент ты, вместо того чтобы пойти все-таки и разобраться там, найти своего батюшку или, если тебе что-то не понравилось в том храме, куда ты ходишь или куда ходят твои родители, — и если у тебя какие-то возникают вопросы и протест, то чаще всего, конечно, ты закрываешь эти двери, и на какой-то период времени ты протестуешь, вообще вычеркиваешь из своей жизни эту часть, это направление, и… ну, существуешь до тех пор, видимо… либо ты возвращаешься обратно уже из-за того, что ты сам это принял и решил, и ты понял, что ты не можешь без храма, Бога, веры, людей вокруг, — разные причины. Либо, может быть, ты никогда туда не возвращаешься. И у меня был такой период, когда как-то, видимо, я захотела немножко отделиться от такого семейного храма… и пошла искать как-то свой. Вот почему у меня был протест, что почему я должна ходить вместе с вами, даже и к Богу в гости должна ходить вместе с вами!
То есть это все-таки не протест был «туда», да? Не «туда»?
Нет, слава Богу, слава Богу, Вы знаете, я очень боюсь таких вопросов, потому что, когда ты говоришь: да нет, у меня никогда не было этих вопросов, потом вдруг что-нибудь такое шибанет, что не дай Бог. Слава Богу, у меня таких сомнений и того, чтобы я сомневалась глобально, — нет. А такие вот мелкие сомнения — конечно, они всегда присутствуют, потому что мы все живые люди и понятно, что пытаемся что-то сами сделать, и не особо даем место для Бога, чтобы Он нам помогал, — мы же все сами можем, все умеем сами, так? Вот, а так, таких сомнений у меня не было.
А с детками Вы ходите, они ходят же с Вами в храм?
Да.
А если вот Вам Нина скажет через какое- то время: че, я и в храм с тобой должна ходить? Вы к этому готовы, готовитесь?
Я боюсь вас разочаровать, Владимир Романович, уже такое было.
Да что Вы?
Да, у нас, мы уже проходили это, и периодически проходим разные этапы отрицаний. Было прочитано много книг на тему того, как следует поступать, услышано огромное количество теорий, и разные советчики, значит, подсказывали, как я должна вести себя в той или иной ситуации, когда она не хочет. Я всех их послушала, применила пару каких-то…
Ничего не работает?
Нет, ничего не работает, более того, это невозможно системно. Потому что изначально я говорила ей: это твой выбор, не хочешь — не ходи, и это было потрясающе, то есть это такой для нее был выход, она в этот момент поднималась до вершин, то есть это было ее принятие решения, это ее была возможность того, чтобы ее услышали, и, если она не идет, значит, ее слышат, значит, у нее есть выбор. Когда я поняла, что действует это совершенно… не действует вообще, в противоположную сторону действует, у нас было пару каких-то таких…
В противоположную — в смысле Вы сказали: не хочешь — не иди, и она перестала ходить?
Да, но она принимала это решение, что она не хочет, она все время акцентировала на этом внимание всех и говорила, что ну это же мое решение, мам, ну что ты расстраиваешься, это же мое решение, ты мне сама это сказала. Потом просто были пара небольших скандалов, на что я сказала: нет, знаешь, Нин, в воскресенье… тебе придется…
Это мое решение.
Это мое решение, мы с тобой будем ходить. Мы пережили какие-то три недели протестов, сборов: я не буду причащаться, я не хочу идти к батюшке, вот это все, ну вот так за шкирочку, за шкирочку. И потом, когда после причастия уже, она: мам, ну ты знаешь, ну ты видишь, я тебя тоже поздравляю с причастием. Я говорю: спасибо, Нин, тебя тоже. Теперь у нее новая теория, что она пойдет в церковь, потому что…
Это ее решение.
Да, ей там нравится.
НАДЕЖДА
У нас «Надежда» — следующая глава, это глава про Вас. Вам, кстати, нравится имя свое?
Да, очень.
А отчество? Это была плохая шутка, мы ее вырежем.
Нет, почему, я хотела бы поговорить, было бы лучше.
А почему вас назвали Надеждой?
Потому что у меня день рождения двадцать седьмого сентября, а именины тридцать…
То есть вас четко по святцам называли, и других не было?
Нет, ну есть видеопленка, когда папа на съемках говорит тост — как раз он был на съемках в Италии, а мама была, соответственно, в Москве, в роддоме.
Нормальное распределение.
Вообще абсолютно, да. Мама была расстроена, что родилась дочка, а не сын, все ждали мальчика, папа рассказывал, что вот, будет еще один мальчик, я буду с ним играть в футбол и так далее и так далее, а родилась дочка. И мама, рыдая, позвонила папе и сказала, что у нас родилась дочь. Он говорит: "Тань, а что ты рыдаешь, она говорит: ну ты же хотел сына". Но папа на видео этой пленке сказал, что «родилась моя Надежда». Ну как-то он вот так сразу меня перенес.
Класс! А вот такой вопрос: Вам знакомо чувство, когда кажется, что вот надежды вообще никакой нет, Вы переживали такие в жизни этапы или периоды?
Наверное, я слукавлю, если скажу, что нет, не переживала, но я очень терпеливый просто человек. То есть бывают такие моменты, когда уже даже у меня терпения не хватает, и всегда находится, например, такой человек, как папа или мама, который говорит: потерпи еще, и ты думаешь: еще? — нет, невозможно. Но мне кажется, что теряешь надежду, когда заканчивается терпение.
Да? То есть это для Вас очень связанные вещи?
Да, да, как-то… я надеюсь всегда до последнего, то есть уже все мне говорят, что нет, ничего не получится, ну даже в каких-то мелочах, но я все равно ужасно расстраиваюсь, когда я в конечном итоге теряю, эту надежду, но я ее теряю в тот момент, когда уже приходит результат, что либо да либо нет, но вообще я до конца, да, обычно…
То есть, скажем, то, что называется такой депрессией, как отсутствие надежды, Вам эти состояния, что называется, Бог миловал, да?
Нет, конечно, мне эти состояния близки в какой-то степени, наверное, не в такой вот депрессии-депрессии, как это вот принято называть страшные состояния, вот именно болезнь. Но отчаяние, вот какое-то такое отчаяние и ощущение того, что мир рушится просто из-за одной какой-то дурацкой твоей мысли, и из-за этого становится мир какой-то темный, и вообще все не так, как до этого было пять минут назад. И я могу пребывать в этом состоянии достаточно долго. И это был у меня период, когда как-то, видимо, то ли я сама пыталась встать на свои ноги, когда уже дети появились, уже вот вроде бы прошел этот период осознания того, что ты мама. И дальше, в общем, и эйфория прошла. И как-то дальше надо было понять, что это, в общем, будет всегда так. И вот эта какая-то перестройка внутренняя и поиск, наверное, себя — где есть я настоящая, а не то, как меня хотели бы видеть другие или быть хорошей для других, потому что они хотят меня видеть именно такой, и принятие себя лично, вот себя, Надежды как Надежды: вот я такая, могу нравиться, могу не нравиться, но что поделать. И очень много у меня времени ушло на это. И в этот период меня посещали как раз такие очень сложные состояния эмоциональные, когда…
То есть именно в связи с тем, что Вам казалось, что Вас хотят видеть такой, а Вы должны, собственно, стать собой, независимо от того, какой Вас хотят видеть?
Да, наверное, может быть, еще нежелание разочаровать других, да, потому что вроде бы когда…
Люди-то хорошие.
Да, хорошие, и в общем, чего их разочаровывать, пусть видят меня такой, как им хочется. Но невозможно всем угодить, вот. Поэтому вдруг в какой-то период, в какой-то момент начинаешь думать, что нет, подождите, давайте это будет моя жизнь как бы, это мой путь, и надо в этот момент принять решение ответственности, взять ответственность на себя, прожить свою жизнь. А не то, как тебе сказали, чтоб потом тебе встать и сказать: подождите, это же вы мне рассказывали, что я должна вот это сделать, то сделать, — не, это очень опасный путь.
Про кино одну цитату вам прочитаю: «Можно сделать вывод, что после стремительного падения и преобладания деструктивных тенденций в нашем кинематографе ситуация стала постепенно меняться — происходят заметные перемены, которые можно назвать процессом взаимного движения друг к другу зрителей и кинематографистов. Зрители стали отзываться на отечественное кино, а кинематографисты слышат этот отзыв». Вы согласны с этим?
Может быть, это давно была цитата написана? Сейчас что-то опять не очень согласна.
А Вы знаете, кто это написал?
Да, я думаю, что да.
А кто, кто? Неужели вы мне сейчас поломаете всю мою гениальную задумку?
Да, боюсь, что поскольку это все-таки было написано честно, то это… скажите, кто это написал.
Нет-нет, это вы скажите, ну кто, кто?
Нет Вы, Владимир Романович, скажите, потому что иначе я сейчас здесь сгорю от ужаса.
Но это Вы написали в 2008 году, в дипломной работе вашей выпускной.
Какая я умная была.
У вас были хорошие научные руководители.
Точно, Владимир Романович.
А что, Вы сейчас бы не написали так? А почему?
Нет.
То есть надежды меньше теперь у Вас, чем вот тогда было, до того как Вы, собственно, стали этим заниматься непосредственно?
Прошла, да, прошла какой-то путь. Да.
Серьезно? А почему? Кажется, говорят же, что на подъеме, у нас выходят фильмы, которые собирают, собирают большие аудитории.
Вы знаете, может быть, это из-за того, что я только выпустила картину, и у меня какой-то, ну не разочарование, а просто опустошение, потому что…. Но мне кажется, что у нас все, кто занимается киноиндустрией, думают о чем угодно, только не о зрителе. То есть да, можно заработать денег, что очень хорошо, это не плохо, это должен быть бизнес, и должно окупаться. Но очень важно, на чем ты зарабатываешь деньги. Мне кажется, что очень важно прививать вкус… свой, то есть быть честным, как человек, который занимается созданием вот именно такого языка, даже, наверное, человек, который занимается образовательной деятельностью, потому что все равно режиссер, артист, неважно, художник — он все-таки пытается как-то показать…ну не пример, а то, что ему нравится лично. А я не уверена, что все те, кто занимается сегодня кино, с удовольствием пересматривают свои фильмы.
Да, я помню, как один — сейчас вот вы сказали, я подумал — как-то один руководитель, человек, находившийся в то время в руководстве телеканалов, он сказал: ну конечно, своим детям я эти мультфильмы не показываю.
Цели какие у людей, которые этим занимаются, какие цели? Да, есть, действительно, стали ходить в кино на русские фильмы, это большая победа. Причем стали ходить на русские фильмы благодаря очень хорошим картинам — большим таким, масштабным, с хорошим вкусом, хорошо сняты, с хорошей историей. Но их перечислить: раз, два, три, четыре, пять, шесть.
Ну то есть вы не спорите с тем, что такие фильмы есть?
Нет, такие фильмы безусловно есть, нет, я не говорю, что все так плохо, не-не-не. Но бóльшая часть, если брать киноиндустрию как киноиндустрию нашу в России, то пока она не работает так, как она должна работать, ей очень далеко. Если люди не начнут любить свою профессию и за нее переживать, и ею болеть, то мы еще долго так будем сидеть.
Удивительно, что Вы сказали, что не думают о зрителях, потому что, действительно, у меня были в этой студии режиссеры, и никто особо о зрителе никогда не говорил.
Да, ну конечно, это должно быть самовыражение, это то, что я хочу сказать. Но ты прежде всего должен представлять, кому ты это хочешь сказать, кто, какой портрет этого человека.
А правильно ли я понимаю, что вот Вы сейчас говорите о том, что Вы пытались сделать в своем фильме?
В своем фильме да, я пыталась именно… знаете, так интересно, это как… поскольку я прошла все этапы создания картины потому что я была… там несколько у нас было продюсеров, но я занималась и поиском денег, и потом производством, соответственно, и снимала, и потом еще и пыталась продать. Поэтому я знаю все этапы, прошла все этапы. Поэтому если бы я четко не понимала своей цели, почему я это делаю, я бы, наверное, вряд ли бы дошла до финала. Поскольку моя цель все-таки была попытаться дойти до того зрителя, который мне на сегодняшний день интересен и для меня является загадкой —молодежь, подростки, восемнадцать-девятнадцать- двадцать лет, семнадцать, — а не рассказать о том, что классное я кино сняла? Крутой я режиссер? А как я с артистами работаю — тоже хорошо, да? А вот как я это все сама сделала — хорошо? Я бы, наверное, действительно бы сошла с ума от величия или, наоборот, оттого что меня … так бы я ранимо воспринимала критику. Но моя попытка и желание, основная цель заключалась только в том, что со своим вкусом, своим каким-то… который, может быть, не идеален, но я по крайней мере честно, да, за все-все, что есть в моей картине, я отвечаю. То есть это не то, что: не, не, не, ну вы знаете, здесь не получилось...
Это должно было быть не так…
…Да, да, и я очень честно — прежде всего перед собой и перед своей целью. Получилось это или нет — это другой вопрос, но мне кажется, что основное — это вот какая-то сверхзадача. Невозможно работать в этих профессиях, таких очень чутких и ценных, имея какую-то цель, которой ты достигаешь именно… ну, достиг, — собрал кассу.
ТЕРПЕНИЕ
У нас «Терпение» — ваша любимая тема. Опять же тогда вернемся к этой мифологической истории вашего пятилетия, когда вы сказали, что самое трудное — молиться Богу, да, а самое важное— это терпение.
Нет, самое…
В моей летописи так написано.
Сейчас скажу.
Дайте нам каноническую версию. Самое трудное — молиться Богу, да?
Самое важное молиться… нет, самое трудно — родителей кормить.
Родителей, да.
Самое трудное — родителей кормить, а самое важное… нет, не помню.
Ну в общем, терпение, короче, давайте исходить из версии, что самое важное — это терпение. В общем-то, мы уже начали на эту тему говорить. Вы сейчас как думаете, помимо того, что Вы признались, что Вы очень терпеливый человек, что это очень важно.
Ну Вы знаете, я говорю, я вот признала, что я терпеливый человек, а я ужасно всегда переживаю как бы оценочно, знаете, заявлять о себе, потому что столько случаев бывало у меня, когда там: о, ну с этим я точно справлюсь — и тут мне сверху постучали, да.
Ба-бах. Ну сверху это хорошо, хорошо не снизу.
Да, это точно. Значит, Он есть, значит Он существует. Поэтому давайте скажем так, поскромнее немножко, что терпение — это то, что я практикую. Вот как-то так, чтобы немножко никого не злить.
Я хочу еще успеть вот в этой теме еще один вопрос задать. Вы, когда в МГИМО учились, Вы знали, что Вы будете все равно заниматься кино?
Да.
С самого начала?
(Кивает).
Значит ли это, что Вам приходилось вот это образование терпеть, или это был некий сознательный выбор и Вы понимали, что Вам все равно это пригодится там… я не знаю, для того чтобы продюсировать?
Нет, Вы не представляете, Владимир Романович, сколько я терпела, мне кажется, что…
А мне кажется, Вам так нравилось.
Мне кажется, что как раз университет выработал тоже неплохую мою такую возможность терпеть и трудолюбие.
Но Вы учились, Вы не сачковали, Вы занимались — все было всерьез.
Да-да-да. У меня всегда, в общем-то, был такой подход к любому делу, которое я начинала, просто единственное, что очень сложно каждое утро найти для себя аргумент, почему ты должен пойти в это... здание…
Прекрасное здание с милыми людьми.
… прекрасное, красивое здание, если ты не собираешься связать с этим свою жизнь. И вот каждый день на протяжении пяти лет ты этим занимаешься, и это дает тебе огромную возможность потом заниматься очень многими вещами, которые просто надо, но которые тебе не приносят такого огромного удовольствия большого. Плюс ко всему, Вы знаете, я могу сказать, что, наверное, если бы я пошла в актерский или там, какой-то ну вот — по специальности… наверное, я была бы не настолько упрямой, что ли, и может быть, я не верила в то, что… не, минуточку, подождите — можно все! Я же бухучет сдавала, дебет с кредитом я как-то вообще совмещала, у меня даже «автомат» был по этому — пятерка. Культурологию Вашу я как-то сдавала.
Культурологию Вы хорошо сдавали, с первого раза, что не всем удавалось.
Большей части, большей части. Я даже, страшно вспомнить мне эти слова, которые Вы говорили — ну, умные слова в смысле. Вот, но Вы знаете, это действительно мне дало ощущение в жизни дальше, что не-не-не-не-не, давайте, можно разобраться, давайте начнем сначала. И вот эта последовательная кропотливая работа руками, головой и… Просто после того, как я закончила институт, я принесла, вот так вот кинула всем диплом. И сказала: ну, теперь я, значит, вы же мне обещали, теперь я буду заниматься, чем я хочу! И все так сказали: да, Надь, ты можешь заниматься, чем ты хочешь. И дальше я села — и никто мне не позвонил с предложением, я не знаю, сниматься в Голливуде или…почему-то, почему-то меня не позвали сразу же, на следующий день в сериал, неважно, картину — большую, маленькую, неважно, хоть куда-то. И так я просидела пару лет. И вот это начало, конечно…когда ты вдруг понимаешь, что в общем-то, ты все сделал для того, чтобы тебя отпустили, но ты не особо понимал, что после того, как тебя отпустят, тебе нужно еще пройти огромный путь, чтобы дойти до того момента, чтобы ты делал, что ты хочешь. А потом в какой-то момент понять еще, что — подожди, у меня был такой мир прекрасный создан в голове, что я хочу это делать, а оказалось, что и это я не хочу делать. Поэтому этапы разочарований и какая-то победа над этими этапами дает надежду и терпение, и как-то, наоборот, это все, конечно, в плюс, сейчас я понимаю, что это в плюс.
ПРОЩЕНИЕ
Вы знаете, я когда со священниками беседую, то часто, обычно точнее, священникам задаю вопрос по поводу исповеди, и они часто священники многие говорят: ну человек же исповедуется Богу, а не мне. Но, повторяю, почему-то чаще об этом говоришь со священником. А вот Вы, когда исповедуетесь, Вы понимаете, что это Богу, а не человеку, который рядом стоит?
Это очень сложно. Я об этом не думала, кстати. У меня всегда есть вопрос, когда я подхожу на исповедь, он мой внутренний как бы вопрос, что у меня не укладывается в моей голове все равно… вот это вот непонимание того, когда ты исповедуешься священнику — ты все равно, когда ты именно исповедуешься священнику, а не Богу, — ты все равно как-то себя со стороны видишь.
Ну, соотносишь с этим человеком, да? Или не это Вы хотите сказать?
Нет, ты со стороны себя начинаешь оценивать и все равно быть немножко хорошим для этого священника, которому ты исповедуешься. Ну да, ну, сейчас нужно подобрать какие-то слова, чтобы было прилично, Понятно, ну и не так обидно, наверное.
И при этом — правда.
Да. И при этом правда. И все равно ты по какой-то схеме действуешь. И меня это ужасно всегда расстраивает, потому что… и от этого практически избавиться невозможно, потому что, даже когда ты произносишь какие-то свои грехи — ты все равно их как-то оцениваешь. То есть ты все равно пытаешься в одну сторону уйти, это все равно твоя оценка этой ситуации или того, что ты сделал. И я поэтому… в данном случае как бы для меня действительно существует правило перед причастием. И я очень редко к сожалению, получается так, что… ну, наверное, когда посты, когда ты отстаиваешь службы, когда ты все равно в каком-то состоянии приходишь на исповедь и действительно или переживаешь, или вспоминаешь какие-то грехи, или расстраиваешься, и это искренняя какая-то эмоция. Но по большей части, конечно, это какое-то… ну не лукавство, но немножко в каждодневной жизни это чуть-чуть формальность такая, да немного, то есть — нам по-быстрому, это, ну все равно же, ну потому что лучше же… вот все равно лучше же причаститься, чем в конечном итоге не причаститься. И это, конечно, расстраивает. Но с другой стороны, без этого ты упускаешь намного, мне кажется, больше. Пусть даже где-то ты что-то там как-то формально сделал или не до конца был откровенен, искренен. Вы знаете, вот у меня тоже вот была такая мысль, что самое, вообще самое прекрасное, что, мне кажется, можно сказать на исповеди — это о любви к Богу, правда, не знаю почему. Вот я сейчас просто вспомнила момент, когда в пост, когда: да ладно, ну ты и так уже и это сделала, и то, и из года в год одно и тоже: и поговорила, и осудила, и обсудила, и вообще все делаешь одно и то же.
Со всеми остановками.
Со всеми остановками, да, да, вообще, со всем. Ну и когда ты понимаешь, вот мне кажется, что это такая какая-то радость большая, когда ты понимаешь. Ты уже вообще на себя не обращаешь внимания, и когда ты приходишь к исповеди и просишь, наверное, прощения, что ты вот это замечаешь только вот в какие-то секунды и мгновения, когда это тебя посещает, а все остальное время опять: я, я, я, я, я сделала это, я сказала плохо, что-то там все про я, я. Ну вот как-то так, наверное, про прощение. Просто мне все равно кажется, ну не кажется, а так и есть, но Бог — это все равно про любовь, это не про слезы такого отчаяния какого-то и безысходности, и все. Это слезы все-таки радости. А прощение — это точно также, это радость. Просто чаще, ну не чаще всего, но очень часто у нас как бы если пост, то, значит, это постное лицо.
Да, да, да, всему миру показать, как я скорблю.
Да, страдания какие-то, и… мне кажется, что немножко не тот оттенок просто взят, ну как бы принят такой, ассоциируется, наверное, с прощением и с исповедью, и с тем, когда ты чувствуешь себя грешным. Так это хорошо, что ты еще живешь, дышишь, думаешь о чем-то, наоборот. Мне проще просить прощения, знаете, если я действительно искренне прошу прощения, а чаще я прошу прощения, конечно, у Бога, потому что до этих людей не достучаться, кого… мне кажется, они трубки не возьмут, если у них прощения попросить, вот. Но если это искреннее, настоящее прощение — конечно, мне не тяжело просить, нет.
А у детей?
Нет, конечно, нет, я прошу прощения. Было пару раз, когда ни за что они получали, я говорю: прости меня, а они так: что? Прости пожалуйста. И, кстати, интересно, что у папы с этим всегда… у моего папы не было никогда проблем попросить прощения у нас, у детей. Ну там что-то: прости, пожалуйста, я там что-то мог сказать.
А как думаете, его это волновало, ему важно было вот это — попросить прощения?
Я думаю, что да. Конечно, конечно. Я думаю, что да. Но с одной стороны, это важно для тебя, для твоего ощущения, а с другой стороны, мне кажется, это очень важно показывать детям вообще, что прощение… мне кажется, прощать намного сложнее.
Сложнее?
Конечно. Искренне прощать намного сложнее, чем просить прощения. Ну то есть, мне кажется, даже это несопоставимая какая-то… Ну вот искренне именно, отпустить.
А что это значит — простить? Это значит — дальше вот как будто не было?
Я не знаю, я не знаю. Просто вычеркнуть вообще все из памяти невозможно. Сделать над собой усилие — еще раз так же полюбить или как-то… ну тоже ты не можешь же себя заставить… Я не знаю, что значит простить. Наверное, по какому-то, если ты действительно прощаешь, то через какой-то период времени ты… ну как бы у тебя так происходит обнуление какое-то, чистая страница, и ты действительно, ты можешь помочь, но ты это делаешь просто из-за того, что ты хочешь или не хочешь. Но не потому, что ты, типа, простила, и поэтому сейчас ты такой хороший, ты должен простить. Наверное, когда открываются обратно вот эти все человеческие… ну какие-то вот эмоции, чувства по отношению к этому человеку, который попросил прощения, именно на кого ты обиделся. И ты поступаешь по отношению к нему исключительно так, как ты чувствуешь, а не то, как бы ты должен был бы поступить, оглядываясь опять на какую-то историю твою вместе с ним. Наверное, так как-то. Но я не знаю. Я еще никого не простила. Всех, еще на всех злюсь.
ЛЮБОВЬ
А у нас «Любовь» тем временем. Еще одна интересная тема. Вот еще одна история семейная: Никита Сергеевич рассказывал про черепаху. Это, кстати, Вы участвовали в этом или это было со старшими? Когда он вернулся ночью домой, просили черепаху, в три часа ночи, черепахи нет в коробке, поднял, фонарики в зубы — ищите черепаху.
А, ну нет, я не была тогда.
Это не с вами? Но история очень…
Показательная.
Показательная, да, показательная, вот. Отсюда вопрос: а Вы бы в этой ситуации Нину с Ваней разбудили, заставили бы черепаху искать?
Нет.
Нет, пусть спят? Черепаха пусть бегает?
Черепаха пусть бегает, дети пусть спят… Вы знаете, я считаю, что действительно мы все…хорошо воспитанные, ну, достаточно хорошо воспитанные дети у мамы с папой. Наверное, я не имею права пытаться анализировать, какие плюсы и минусы. В общем, что есть, то есть. Но вот свысока моих немного прожитых лет, и моего какого-то пути, до которого я, в общем, дошла, я могу сказать, что я не хочу так ломать, наверное, детей, как вот нас пытались сконструировать, заставить, проучить, научить ценить. Просто у папы есть в воспитании есть такой достаточно жесткий подход.
Ну, понятно, наверное, откуда он. Он тоже в свое время пешком шел, из машины его высаживали.
Да, из машины его высаживали. Но просто на черепаху, мне кажется, не очень нужно ночью работать. Ну как бы не со всеми вопросами, именно так их решать, как их решал папа, потому что есть какая-то степень… неответственности или ответственности, потому что это очень сильно потом тебя как-то сковывает и очень сильно тебя лишает, когда ты вырастаешь, какой-то свободы, которая очень важна. Потому что мы-то потом до нее дошли, но очень многое, наверное, что-то потеряли, упустили, а может быть, от чего-то нас и уберегло это, никто никогда не узнает. Поэтому я и говорю, что это осуждать и обсуждать…
А, вот это важно — если уберегло, то…
Не, не, это ответственность, вот именного страх перед тем, что ты подведешь родителей, конечно в том же самом и университете, когда у тебя открывается вообще весь мир всего, чего только возможно. И за тобой не следят, и ты можешь приходить домой, во сколько ты хочешь, конечно (1:00:00) вот это именно, именно вдруг…
Черепаха срабатывает?
Да, вот это вот, когда тебе дают эту свободу, но ты понимаешь, что ты ее можешь лишиться, если ты не будешь ответственно подходить к таким вопросам, связанным там… ну таким шатким вопросам, то, наверное, эта черепаха срабатывает, но мне кажется, что время все-таки поменялось.
Время, да, вы думаете, что это вопрос изменившегося времени?
Я уверена, я более чем уверена, что время поменялось, и, к сожалению, если мы будем воспитывать детей по той же схеме, что воспитывали, например, Наталья Петровна папу… Хотя вообще — папу воспитывала его испанка-няня, а Наталья Петровна своим примером показывала, как нужно, что такое быт, как нужно относиться к людям и какие люди вокруг должны находиться. Это тоже очень большая разница между воспитанием и своим примером показывать — как, что такое хорошо.
Слушайте, а Вы с этой точки зрения сейчас, когда Вы мама, Вы в себе маму, ну в смысле — Вашу маму, узнаете?
Да, бывает.
То есть Вы повторяете то, что делала мама?
Да, да, бывает. Бывает, и… я не знаю, может, это какая-то моя такая болезненная точка, что, поскольку я самая младшая, да, и вот все как представляли меня, что я буду такой, какой я должна быть, и у каждого своя…
Ну, начнем с того, что вы должны были быть мальчиком.
…да, своя версия какая-то моей жизни, в общем-то, то, наверное, я сейчас пытаюсь все-таки, как сказать: да, да, да, да, да, и любую попытку вообще — когда во мне кто-то просыпается: папа, мама, я не знаю, Аня, Тёма, — я такая: а-а-а-а, уйди от меня, пожалуйста, я Надя, Надя! Поэтому это какая-то, видимо… какой-то период в моей жизни.
А что бы Вы хотели, чтобы Ваши дети обязательно знали о любви, вот что они точно должны знать о любви?
Это хороший вопрос.
Ну, он абстрактный, конечно, такой, с одной стороны.
Да, но знаете…, наверное, что любовь бесконечна, но вот, если не говорить о том, что Бог есть Любовь, что, в общем-то, наверное, основа основ как бы для верующего православного человека, и все-таки через это я пытаюсь им рассказать о Боге и, хотя очень много наступаю раз на грабли одни и те же потому что говорят: а-а-а, хорошо, если Бог есть Любовь, почему ты?.. И начинаются вот эти вот теории. Поэтому если отталкиваться от изначального: что такое любовь — это Бог, то тогда она бесконечна. Наверное, так — что любовь бесконечна, ну, то есть я, такие вещи достаточно очевидные, что это там не знаю…всепрощение, ну вот эти все слова, которые можно применить к любви, наверное, не знаю, даже я сама в них… не готова с ними согласиться.
А вот в этом знаменитом гимне любви апостола Павла, который часто любят и справедливо вспоминать из Первого послания к Коринфянам: что любовь долготерпит, милосердствует, не ищет своего. Вот для Вас что самое сложное там? Ну так помните, да?
Наверное, не искать своего.
Не искать своего?
Не искать своего, наверное, потому что это очень сложно. Все равно, все равно, мы все равно все про себя, про личность, про какую-то выгоду, выгода просто слово не очень, но по большому счету как со стороны, как это, так тогда надо в монастырь, и…
И там тоже бывают вопросы.
Да, и там огромное количество вопросов, но это как бы не про тебя, это вот… хотя тоже, тоже про тебя, поэтому никуда не деться, не искать своего — это, мне кажется, вообще почти невозможно.
У нас финал. Надежда Никитична, он вообще не касается никак тех тем, которые мы с Вами обсудили, да. Вот представьте себе, такая ситуация: вам делают…
А вот можно я Вам, извините, я вспомнила, что у меня есть, минуточку, у меня есть опция — задать вопрос.
Да, да.
А что бы Вы хотели, чтобы Ваши дети знали, что такое любовь, понимание — самое главное.
Ну, вот сейчас, вот сейчас, поскольку я очень хорошо понимаю, когда вот мы с Вами обмениваемся словами о проблемах, я бы очень хотел, чтобы дети всегда знали, что вот папа их любит, как бы он себя ни вел, и чтобы… я очень боюсь, что они могут… ну, я про это слышал — могут закрыться. Что может наступить момент, когда они из-за каких-то моих вот… вещей они скажут: мы с этим к папе не пойдем, мы пойдем куда-то еще. Вот это вот… то, что я их люблю, чтобы они это знали про любовь.
Нет, ну это я тоже хочу, чтобы мои дети знали, что я их люблю.
И в этом мы с вами совпадаем. Но от финала нам не уйти никуда.
Да, хорошо.
Смотрите, вот такая ситуация: вас приглашают на встречу, очень интересную встречу с очень интересным там… продюсером, известным там… западным, ну не важно. И вам это очень интересно, потому что скорее всего, там будет сделано вам какое-то предложение вам режиссерское там, актерское, неважно, оно очень интересное. Но в это время когда назначена эта встреча, у Нины с Ваней спектакль, который они там год репетировали, и ровно в это же время они будут играть спектакль.
Пойду на спектакль.
Ну, дайте мне, дайте мне договорить.
Ну просто был такой случай: у меня сейчас картину взяли в Таллин на фестиваль, причем это фестиваль категории А. Там огромное количество есть возможностей познакомиться, повстречаться, составлена программа. Двадцать второго ноября показ картины, а у детей с восемнадцатого ноября каникулы, а я с ними не проводила каникулы уже очень давно, потому что до этого я очень много работала. Я купила билеты. Первое, что сначала я подумала… ну, мы купили билеты, чтобы поехать с ними отдыхать как раз неделю, потому что у них каникулы, потому что дальше только новогодние уже. Первое, что я подумала: так, я значит смогу оттуда перелететь туда, там быстро сделать это, потом приехать обратно… потом думаю: нет, ну я же хотела только с ними с двумя поехать и никого с собой не брать, чтобы просто мы втроем там гуляли, ходили, общались и были это время только вместе. И потом я так остановилась и подумала: Надь, вообще ты нормальный человек? Нет, так не должно быть, так не может быть, иначе так все время, это просто какой-то… Хотя была и другая история! У меня были съемки, а у Нины был спектакль — первый спектакль в школе. Но дело в том, что просто заранее…
Там у Вас не было выбора.
…да там не было выбора, потому что мне по договору еще и заплатить за эти сорванные съемки из-за Нининого спектакля? Ну уж нет, я лучше заработаю и поеду с ними отдыхать. И у меня были съемки. Так что вы думаете? Знаете, теперь какая история есть у Нины?
Так.
Каждый раз, когда я говорю, встречаю там друзей своих, говорю, что вот, мы куда-то идем вместе, вот я Нина, Ваня, — Нина такая: ну да, конечно, а на спектакль ты даже первый мой не пришла.
А вы говорите — черепаха.
Да, я поэтому и говорю, что все равно, какая разница, они все равно будут помнить только плохое, что черепаху, но только просто если я буду делать как папа, я буду лежать потом с валокордином еще неделю, а итог все равно один и тот же — эти помнят про черепаху, Аня С Темой, эти Аня с Темой.
Про черепаху это мне Никита Сергеевич рассказывал.
Ну, они тоже наверное помнят, и папа помнит. А Нина помнит, что всего лишь я не пришла. Эмоция одна и та же, эффект посмотрим. А я, меня никто не наказывал так, поэтому я была всех хитрее, поэтому историю могу только рассказывать я из детства.
Спасибо вам большое.
Спасибо.
Это была дочь, мама, сестра и, как она надеется, хороший человек, а я в этом не сомневаюсь, — Надежда Михалкова.
