Павел КРЮЧКОВ

Заместитель главного редактора, заведующий отдела поэзии журнала «Новый мир».

Перечитывая стихи сегодняшней гостьи «Строф», и размышляя о ней, я, конечно же, вспомнил, как чудесно говорил мне о Климовой — наш замечательный поэт и переводчик Александр Ревич (три года назад Галина составила посмертную книгу его военной поэзии «А в небе ангелы летят»): «Она — освещает, понимаешь ли ты, освещает…»

Galina-Klimova_сепия

Я и на себе это всегда чувствовал, изредка встречаясь с нею на общих литературных подмостках. Кстати сказать, в нашем дружестве есть что-то сказочное: однажды я случайно узнал, что в годы оные Галя хорошо знала некоторых моих родных, очень дорогих мне людей, кого уже давно нет на свете. Помню, что, когда она с нежностью назвала их имена, я словно бы услышал отзвук какой-то прозрачной и простой небесной песни, вроде тех, что поют в приходских школах: «Господи мой, сердце открой, дай мне услышать ангельский хор…» Славные и странные сближения — это тоже о ней, как и ее недавний, очень пронзительный документально-художественный роман «Юрская глина. Путеводитель по семейному альбому».

Рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира», — совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир».

В предисловии к сборнику «Почерк воздуха», изданному на рубеже веков, Ревич написал так: «Способность видеть то, чего не замечают остальные, — свойство ребенка, увидевшего короля голым, и обязательное свойство поэта. Этим отличается большинство стихов Галины Климовой. В их пространстве много света. И свет не декларирован, а органически присущ душе автора, живущего “между ближним и Богом”, идущего своим путем “сто верст пешком до небес”. Метафора Галины Климовой — это всё стихотворение, когда жизнь — летящий автобус, когда боковое зеркальце — живое сердце».

О многом хочется рассказать, представляя Галину Климову читателю этих страниц: о том, как ярко ведет она отдел поэзии журнала «Дружба народов», как предана своим поэтам-болгарам, став для них не просто — прекрасным переводчиком, но — кровной сестрой, почти соавтором. О подготовленной ею поэтической антологии «Святые матери, жены и девы»… Но уже пора — к чтению ее воздушных, горячих, исповедальных стихов.

Рисунок Марии Заикиной
Рисунок Марии Заикиной

* * *

Птицы водят клювами и перьями,

правят воздух, утыкаясь в точку,

часто стаями, но чаще — в одиночку,

дух захватывая или строчку,

и в карман за словом лезут первыми,

как за крошками и мошками, и перлами.

И — ку-ку вам! — пишущая братия,

есть в моей сердечной сумке птица,

в птице — слово, чтобы не разбиться,

в воздухе, где я, как ученица,

чтоб в полёте повторять распятие.

* * *

Где же ласточкины хвосты

замка Сфорца и стен Кремля?

Наших спин сожжены мосты,

и ушла из-под ног земля.

Не спасётся ли Нотр-Дам

на одном крыле воробья

в облаках ручного труда

из сырых лоскутов суровья?

Если дрозд станет россыпью звёзд,

то расстригами — все стрижи.

Я не верю в единственный гвоздь,

ржа которого жалит Кижи.

Диво горлинка — на Нерли,

голубь ладожский — Валаам.

Только нам приподняться с земли

не по силам и не по делам.

* * *

Новорождённый день и вечность так похожи,

два выраженья одного лица:

Творец, не признанный в прохожем,

или прохожий в образе Творца.

Блаженная Муза

Памяти Муры Ревич

Римлянка кроткая, отроковица,

жара боится пурпурная  блуза,

белла рагацца, блаженная Муза,

пора помолиться!

Тёзка языческой дерзкой богини,

той, что с кифарой скиталась и флейтой,

где б ни играла она — там и лето…

Обе росли на равнине.

Детскому сердцу открылось в ночи:

Матерь Пречистая и хоровод,

радостных ангелов голоса…

— Через тридцать дней твой черёд,

собирайся, Муза, на небеса!

Терпи, блаженная, не хохочи,

не прыгай-не сигай,

                   не пой, не скачи…

И кроткая  отроковица Муза

спросила поутру: я не умру?

Все тридцать дней молилась на миру,

в лесу и в храме, и в бреду —

ни тишине, ни ветру не обуза.

 — Иду, Пречистая,  иду!

* * *

«Почём ваши серафимы?»

(из разговоров
на православной ярмарке)

—  Почём малютки серафимы

в канун Великого поста?

Их рвали, как цветы с куста,

запасливые зимы.

На нутряном замке уста,

и дом, и храм, и Чермно море,

снег на Афоне, на Фаворе…

Шесть крыльев, где найти насест?

Все изметелено окрест

в атеистическом задоре.

А серафимы здешних мест

в молчании, в глухом затворе,

вдруг явленные мне в фарфоре,

сквозь целлофановый пакет

и вовсе не глядят на свет.

Всё нипочём — и мы, и мир,

принявший их за сувенир.

* * *

Молитесь в утреннем саду,

чтоб сад не занемог.

Псалмы читайте на ходу

споткнувшихся дорог.

Кто одичал или продрог

и сам себе не по нутру,

молитесь на ветру.

Через две тыщи грешных лет

вам отзовется Назарет,

преуспевающий на вид.

Возможно, звёдный Вифлеем

в решении земных проблем

при жизни вас усыновит.

Иерусалим благословит.

* * *

Обид забористых частокол,

ни щели, ни лаза.

Слеза устремлённо ведёт протокол

из левого глаза.

Трава подстрекает.

Подводит тропа,

сто вёрст пешком до небес.

И что теперь плакать,

и что роптать,

как дремуч мой путь

через крестный лес.

И язык мой,

возлюбленный враг,

предрекая неравную битву,

дальше Киева доведёт враз,

лишь Иисусову вспомню молитву.

0
0
Сохранить
Поделиться: